— Так это был племянник туртана, а не безродный разбойник?
— Это был именно Нинурта, господин. Это был он, жестокий и безжалостный негодяй! Он хуже разбойника!..
— Отчего ты сразу не предупредил меня? Почему молчал?
— Я не смел мешать празднику, который ты, о всемогущий, испытал в своей душе.
Бен-Хадад не смог сдержать довольную улыбку. Гула, пилочкой подправлявшая ногти, невозмутимо подсказала.
— Это Сарсехим, государь. Я говорила о нем. Он всегда сумеет вывернуться. Он способен провернуть любое дельце. Ему, правда, нельзя доверять…
Сарсехим — оскорбленная невинность — с неистребимой печалью глянул в ее ясные глаза.
— Я и не собираюсь ему доверять, — заявил Бен-Хадад, — но если он еще раз посмеет промолчать о важном, он познакомится с моим палачом. Такого второго умельца по части прижигания пупка во всем свете не найти Тебе когда-нибудь сверлили пупок раскаленной медью?
Тем же взглядом евнух одарил царя. Вслух он заявил.
— Царевна, пусть боги даруют ей удачу, права. Я хитер и пронырлив. Я готов провернуть любое дельце.
— Расскажи, как ты наткнулся на Нинурту?
Сарсехим поведал, как ассирийцы захватили царский поезд, как били его людей, как гнусно повела себя доверенная его попечению скифянка.
— Она посмела прилюдно скинуть с себя верхнее платье.
Бен-Хадад, заинтересовался.
— Ну и?..
— Это случилось потом, ближе к вечеру, когда его подручные начали пытать меня. Они ничего не добились, но Ардис, скиф, начальник конной стражи, подсказал, что мне доверили какое-то послание…
Рассерженная Гула перебила его.
— Про Ардиса потом. Сначала скажи, кто надоумил Нинурту отправиться в Вавилон?
— Не знаю, госпожа, но догадываюсь. Только у скифянки достанет коварства смошенничать подобным образом.
— Другими словами, — перебила его женщина, — ты подтверждаешь, что с ее подачи меня сунули в паланкин?
— Как я могу знать об этом, госпожа?! Нам приказали ждать на берегу Евфрата.
— Трудно поверить, — ответила Гула, — чтобы ты остался в стороне от такой подлости, но я попробую. В благодарность ты должен выполнить мою просьбу. Одну, малюсенькую и вполне безобидную. На обратном пути ты завернешь в Ашшур.
Сарсехим схватился за голову.
— Сжалься, о, царственная! Стоит мне попасть в руки поганых ассирийцев!..
Бен-Хадад хмыкнул.
— Это хорошая идея!
— Мне отрубят голову, о всемогущий!
— Ты предпочитаешь, чтобы ее отрубили здесь и сейчас? Ты — изменник и твое предательство достойно куда более жестокого наказания.
Гула тем же ласковым голоском успокоила евнуха.
— Тебя не тронут, Сарсехим. Ты добровольно завернешь в Ашшур. Если тебя спросят, какое послание ты везешь в Вавилон, ты передашь им пергамент с благодарностью от царя Дамаска. Тебе дадут еще одно письмо, его спрячут так, что ни какой ассириец не найдет, ведь, я полагаю, тебя уже ждут в Ассирии? Чтобы ты без помех добрался до Ашшура, тебя будут сопровождать верные люди.
— До границы? — поинтересовался евнух.
— По возможности до самого Ашшура. Ты скажешь, что они входят в состав охраны.
— У нас и так храбрая стража. Воины, конные скифы. Ардис не даст мне покоя. Будет требовать — скажи, кто эти люди?
— Объяснишь, что они везут мой подарок сестре в Ашшур.
— Им придется предъявить подарок — Разве не ты старший? Заставь их заткнуться!
— Их-то я могу заставить, а вот как заставить ассирийцев?
— Их не заинтересует подарок, который я приготовила сестричке.
— Они будут встречать караван? — заинтересовался Бен-Хадад. — Ты договорился с ними?
— Упасите боги, век бы их не видать! Но границу, торговый путь и прилегающую к Евфрату степь они охраняют тщательно. От них не спрячешься.
— Сошлешься на Нинурту, он, мол, приказал беспрепятственно пропускать тебя и твоих людей.
— Их это не остановит. Они потребуют назвать тайное слово.
— На этот счет можешь не беспокоиться, — вступил в разговор царь, — тебе его сообщат. К тому же я щедро награжу тебя за то, что ты доставил невесту Ахире. Ты получишь шкатулку. Если ассирийцы потребуют, вскроешь ее.
— Но, господин, если эти разбойники потребуют открыть шкатулку, что же мне тогда останется от твоей щедрости?
Бен-Хадад засмеялся и кивнул.
— Верно.
Гула посоветовала — Ты пригрози им гневом Нинурты. Тебе нечего опасаться, Сарсехим. Приставленные к тебе молодцы сумеют защитить тебя. Они постараются проверить, правда ли Шами приходится воспитанницей великой богине? Ты слыхал, наша Шами объявила, что яростная львица вскормила ее своим молоком. Я никак не могу припомнить, чтобы нашу Шаммурамат оставляли на ступенях храма на целых три дня.
— Я всегда считал ее немного не в себе, — ответил евнух.
— Не скажи. Она всегда отличалась тем, что была «себе на уме», а не «не в себе». Это большая разница. Тебе, должно быть, самому интересно узнать, с кем ты имел дело все эти годы? Сейчас самый момент проверить, чего в ней больше — божественности или коварства, лжи или злобы. Иштар, например, сумела с достоинством выдержать множество испытаний…
Гула резко замолчала, встала с постели, приблизилась к евнуху.
— Ты все понял?
— Да, царственная.
— На словах скажешь матери, что я не жалею о красотах Элама. Здесь в Сирии я нашла счастье.
— Обязательно, драгоценная. Я уже сочинил поэму, воспевающую милость богов, их радость от лицезрения такого прочного союза, который связал тебя и принца Ахиру.
— Не смей дерзить. Впрочем, именно так и скажи мамочке.
Уже у самых дверей Сарсехима, с трудом поверившего, что все вроде обошлось, окликнули.
— Постой, — позвала Гула. — Подойди.
Когда евнух приблизился, она вручила ему толстенького, теплого щенка.
— Это мальчик, унеси его. Пусть мне доставят девочку.
Сарсехим с поклоном принял животное, прижал его к сердцу, направился к порогу. У самых дверей почувствовал, как что-то теплое разлилось под одеждой. В прихожей он торопливо сунул сучонка слуге. Направляясь к выходу, подсказал красавчику.
— Принеси ей сучку. С тебя два сикля[8] серебра.
Глава 4
Можно сколько угодно бить себя по щекам — что изменится? Казалось, добился своего — возвращаешься в Вавилон, но как будешь чувствовать себя спокойно, если приставленные к каравану сирийцы глаз с него не спускают, а старый Ардис смотрит волком, не в силах понять, зачем их сопровождают пять десятков воинов, конных и на верблюдах.
То, что в эту почетную стражу были включены соглядатаи, ни у Сарсехима, ни у Ардиса сомнений не вызывало. Старому скифу хватило ума не выказывать на чужой территории враждебности, тем более что сирийцы вели себя терпимо, выбору дорог не препятствовали, разве что за каждым вавилонянином или степняком, стоило тому удалиться от каравана, обязательно следовали два — три воина. Партатуи-Бурю, попытавшегося затеять ссору с последовавшими за ним чересчур любознательными сирийцами, Ардис тут же приструнил.
Скоро всех помирила жара. Нарождавшаяся с восходом солнца, к полудню зной крепчал, начинал нестерпимо сушить рот, заставлял смыкать глаза, обливаться потом. Только к вечеру, когда солнце скрывалось за горизонтом, люди начинали оживать, переговариваться.
Первые дни пути Сарсехим, наплевав на всех и на вся, отдал караван на откуп Ардису. Сам ехал в повозке, где безудержно пользоваться запасами вина, которые он изрядно пополнил в Дамаске. Время от времени впадал в сон, просыпаясь, разглядывал подарки, которые Гула посылала матери, — отыскивал в них тайные знаки. Так же пристально изучал резной ларец, в котором хранился царский пергамент с выражением благодарности Мардук-Закиршуми за «лучшую царевну на свете». Много раз он разглядывал пергамент с лицевой и обратной стороны. Ощупывал подаренный царем пояс — удивлялся искусству дамасских мастеров. Ясно, в него что-то вшили, а что не нащупаешь. Впрочем, щупай не щупай, ассирийцы найдут. Изредка на ум приходили слова Гулы, пожелавшей одарить сестренку неким подарком. Здесь мысли спотыкались — как ни пытался сообразить, что это за подарок, ничего путного в голову не приходило. Этот спотыкач касался и тех, кому было поручено передать подарок. Ну и хорошо, ему меньше хлопот. Опыт подсказывал — от этих дурех следует держаться подальше. Стоило им сцепиться в гареме, всем доставалось. Все-таки интересно, на что именно расщедрилась Гула, чтобы досадить сестричке.
Вспоминалась смешная история, которая вышла с поясом. Бен-Хадад долго мучился, пытаясь отыскать место, куда можно было бы упрятать послание с откровенным приглашением принять участие в укрощении «хищного зверя». Присутствовавшая при разговоре Гула посоветовала обратить внимание на интимное место на теле Сарсехима, скрытое от чужих глаз. Услышав такое, евнух даже вздрогнул — тому ли он учил Гулу?
Идея заинтересовала Бен-Хадада, однако он испытал сомнения — имея в заднице тайное послание, сможет ли евнух ходить?
Гула рассмеялась и объяснила, что имела в виду совсем другое. Пусть царь прикажет написать отцу на тончайшей ткани, доставляемой из Китая. Она добавит к письму несколько слов для матери, чтобы подтвердить его подлинность. Пусть царь прикажет тщательно упрятать письмо в нательный пояс, а пояс подарить евнуху.
Сарсехим громко восхвалил человеколюбие царевны. Он поклялся приложить все усилия, чтобы доставить драгоценное письмо царственному адресату.
Бен-Хадад хмыкнул и перебил его.
— Ты не слишком усердствуй в выражение покорности. Я тебя, ублюдка, насквозь вижу и надеюсь исключительно на твою сообразительность. Закир будет извещен о послании, и если ты не представишь его в целости и сохранности, тебе отрубят голову.
Сарсехим в сердцах воскликнул.
— Мне уже столько раз грозили отрубить голову, что я уже потерял надежду ее спасти.
— Даже если и так, все-таки лучше потерять ее на день позже, чем на день раньше, — посоветовал Бен-Хадад.