ованию погонщик останавливал быков, и женщина ковыляла в сторону придорожных кустов, Сарсехим объезжал повозку с другой стороны. Впрочем, Гула тоже держалась особняком.
Труся на выданном ему осле, Сарсехим по привычке подсчитывал опасности, ожидавшие его в пути. Первая подстерегала в Ашшуре — караван, направляясь в Вавилон, будь то по реке или по суше, никак не мог миновать древний город. Вряд ли скифянка простит ему близость к Гуле. К тому же не давали покоя «молодцы из Урука». Мало ли что может взбрести в голову супруге наместника Ашшура, ведь Нинурта получил от Салманасара обещанный титул.
Конечно, можно отбиться от нее, вопя о пощаде, однако евнуха не оставляла подспудная надежда, что в Ашшуре можно будет обойтись и без лицемерного экстаза. По приезду он бросится в ноги скифянке, лизнет пальцы на ногах. Глядишь, этого окажется достаточно, Шами ограничится упреками и угрозами.
Что касается Вавилона, там этот номер не пройдет. В Вавилоне от него мало того, что потребуют раскаяния, еще заставят дать объяснения. Он заранее представил лицо обезумевшей Амти — бабы — почему ты, негодяй, позволил унизить мою дочь? Как допустил, чтобы ее искалечили? Там рассчитывать на милосердие не приходилось.
Одно спасение — вдохновенные стихи о ничтожном человеке, песчинке, камушке на дороге, который исключительно из любви к своему царю после множества подвигов сумел добыть для него сказочную царевну. Главное, разжалобить Закира.
Этим он и занялся в пути.
Сочинялось трудно — слова разбегались. Проверенные сюжеты, основанные на подвигах героев, добывающих для своего царя деву — красу, здесь не работали. Признать в Гуле царскую невесту не позволяли приобретенные ею уродства, но, главное, родственные обстоятельства. На собственных дочерях не женятся даже в поэмах. Это раньше герои сплошь и рядом брали их в жены, теперь возобладали другие требования — нравственные, а Сарсехим с детства был лишен нравственности, ведь, как известно, нравственность хранится в мужских семенниках, так что ничего нравственного и обнадеживающего в голову не приходило.
Отвлекали также раздумья о самой поездке. Ее тайная цель до сих пор ускользала от евнуха. В том, что Шурдан задумал очередную пакость, сомнений не было. Какую миссию он отвел ему в этой мерзости? Жертвенного козла? Это была самая неблагодарная роль. Где отыскать рычаг, ухватившись за который можно было бы выкарабкаться из пучины? Ничего более действенного как обратиться богам, на ум не приходило. Он взывал ко всем по очереди — к Мардуку — победителю, своему покровителю Набу, к воительнице Иштар, небесному судье Шамашу. Несколько раз, не жалея серебра, скудно выданного ему за переписанные экземпляры «Праведного слова», приносил в жертву коз и ягнят у придорожных алтарей, требовал справедливости. Требовал того, другого, третьего, например, милосердия и понимания, пока второй разум исподтишка не вразумил — стоит ли?
Справедливость чужда богам, это не их дело. Небожители могут быть грозными, добрыми, требовательными, мстительными и милостивыми; иногда они даже способны быть всепрощающими, но быть справедливыми — это не в их власти. Поступать по правде — исключительно удел смертных. Только совместными усилиями люди могут добиться на земле чего-то похожего на справедливость, и то, если сумеют прийти к согласию.
Сарсехим заинтересовался, потребовал разъяснений, тем более что времени уже было в обрез — впереди, на вписанном в излучину Тигра скалистом холме громоздились стены Ашшура, громадные, прямоугольные, неприступные. Однако голос смолк, затаился. Пришлось расстаться с этой мыслью на полпути.
В цитадели, куда стражники завели повозку, в которой сидела Гула, он сразу бросился в ноги Шаммурамат.
— Это все, что можешь сказать мне? — вполголоса спросила женщина и отодвинулась от докучливого евнуха.
Сарсехим поднялся со ступенек, ведущих ко входу во дворец, деловито стряхнул пыль с колен.
— Да, госпожа, — он протянул ей глиняную табличку. — Здесь комментарии.
Шаммурамат бегло просмотрела охранную грамоту, затем внимательно изучила оттиск ногтя, который оставил на глине Шурдан.
— Это чей?
— Наследника ассирийского престола Ашшур — данин — аплу, — победно отрапортовал евнух.
Хозяйка скривилась и приказала.
— Подожди меня здесь, — затем спустилась к повозке, откинула полог.
Гула сидела на подушках, в белом наряде, тщательно причесанная, надменная. На сестру даже не глянула, смотрела куда-то вверх и в сторону.
Шами приветствовала гостью.
— Теперь ты в моих руках.
Гула, не поворачивая головы, ответила спокойно.
— Ты не посмеешь даже пальцем ко мне прикоснуться. Этот слизняк, надеюсь, показал тебе охранную грамоту?
— Кто из смертных может запретить мне исполнить волю Иштар. Я вправе наградить тебя кнутом и бросить твое тело на съедение бродячим псам.
Сестра резко повернулась, из ее глаз брызнул страх.
— Ты не посмеешь.
Шами закрыла полог. Позвала служанку, громко распорядилась.
— Габрия, в повозке хромая рабыня. Отведи ее туда, где ей пристало находиться.
Из повозки не донеслось ни единого звука. Шаммурамат усмехнулась и приказала.
— Предупреди палача, пусть хорошенько вымочит кнут из воловьей кожи.
Из повозки донеслось исступленный крик.
— Ты не посмеешь!!
Служанку бросило в бледность, она испуганно глянула на повозку. Шами удовлетворенно улыбнулась и приказала.
— Если рабыня окажется строптивой, пусть ее накажут здесь, у повозки.
Изнутри донеслись глухие рыдания.
Шами вернулась на ступени, там дождалась, пока Гула, покорная и притихшая, заковыляла за Габрией в сторону ворот, ведущих на хозяйственный двор. Затем обратилась к Сарсехиму.
— Зачем ты ввязался в эту гнусную историю?
— Госпожа, — взмолился евнух, — здесь нет моей вины. Давай начнем все заново, ведь и в прошлом у нас было немало хорошего.
— Ты, кажется, забыл, с кем и как следует разговаривать, — предупредила скопца хозяйка. — Я теперь не твоя пленница и не тебе вести себя со мной дерзко.
Она не спеша направилась вверх по лестнице.
Сарсехим молча последовал за ней — ума хватило не досаждать оправданиями.
Перед входом во дворец, украшенном красочными арочными росписями, возвышались гранитные, в полтора человеческих роста быка — шеду. За ними двое часовых, опираясь на копья, охраняли арочный проем. Они были похожи на глиняных истуканов. Им дела не было до Шами, до повозки, до заметно отощавшего за время пути евнуха. Их донимала жара, невозможность шевельнуться в присутствии старшего, прятавшегося поодаль, в тени одного из священных быков. Старший был одноглаз, Сарсехим сразу узнал его. Помнится, его звали Ушезуб. Его настырное разглядывание очень не понравилось Сарсехиму, тем не менее, он отважился продолжить в прежнем тоне.
— Я разговариваю с самой разумной из женщин на свете, которой я спас ребенка. Теперь у тебя их двое?
— Да, мальчик и девочка.
— Я хотел бы взглянуть на них.
— Зачем?
— Чтобы предупредить их о нависшей опасности.
Шами остановилась и насмешливо спросила.
— Это тебе голоса подсказали? Ты, говорят, теперь слышишь голоса. Они дали тебе скверный совет, с супругой Нинурты нельзя вести себя бесцеремонно.
Сарсехим картинно всплеснул руками.
— Неужели я позволил себе лишнее? Требую милости, госпожа!
Женщина нахмурилась.
— Перестань кривляться.
— Охотно, Шами. Надеюсь, ты позволишь называть себя прежним детским именем?
— Хватит! — резко прервала его Шами. — Ступай отдохни. После поговорим. Ты говорил о какой-то смертельной опасности?
— Опасности — твоя стихия, Шами. Я давно знаю тебя, и, судя по тревоге в твоих глазах, скрытая угроза и тебе не дает покоя.
До самой ночи Шами бродила по дворцу. Поднималась на крышу, оглядывала город, проверяла, на всех ли башнях горят сигнальные костры. Когда к речной излучине с востока придвинулись вечерние сумерки, приказала вынести на крышу жертвенник, кипарисовые палочки и кувшин пива. С появлением первой звезды развела огонь, напустила ароматного дыма, пролила пива на жертвенник.
Иштар мерцала холодно, безмолвно. Не дождавшись знамения, женщина вернулась в свои покои, вызвала Ишпакая. Наставник, перейдя в пору дряхлости, не утратил желания послушать новую сказку. На вопрос, как поступить с нежданными гостями, он мечтательно заметил.
— Должно быть, этот Сарсехим знает много занятных историй. О нем идет слава как об опытном заклинателе несчастий.
— Сейчас не до сказок, — ответила Шами. — Посоветуй, что делать с сестрой?
Она передала евнуху табличку, полученную от Сарсехима, затем достала из тайника документ, содержащий предписание Нинурты взять под стражу Гулу. «Если ты, Шами, сочтешь недостойным предать ее жестокой казни, дождись меня. Моя рука не дрогнет».
Ишпакай ознакомился с обеими табличками и повторил.
— Я же сказал, надо послушать сказку, которую расскажет Сарсехим.
— Ты полагаешь, он что-то знает?
— Дело не в том, что он знает, а в том, о чем он умолчит.
Послали за евнухом.
Шли долго. Бегом под сильным дождем пересекли хозяйственный, затем парадный двор. Дух перевели у бокового входа, затем слуга ввел евнуха в громадный вестибюль. За вестибюлем свернули направо, в анфиладу залов, где на стенах была отражена вся история «алум Ашшур».
Помещения были просторны, с высоко вознесенными потолками. В потолках сквозили широкие прямоугольные проемы, через которые внутрь попадала вода. В первом же зале, посвященном легендарному Нину или Нимроду, как его называли в древних рукописях, Сарсехим угодил в лужу. Промочив ноги и помянув демонов, он поспешил за слугой.
Следующий зал, освещенный куда ярче, чем первый, был украшен барельефом, запечатлевшим подвиги первого исторического царя Саргона I, царствовавшего более тысячи лет назад. Громадный, обнаженный по пояс истукан с завитой колечками бородой выступил из глубины стены и движением вытянутой вперед руки натравил на евнуха отряд маленьких, величиной с палец воинов. Другие бородатые бандиты, окружавшие истукана, занимались привычным ремеслом — отделяли невинным страдальцам конечности.