разднованию дня рождения Макса так же увлеченно, как делали все остальное. – Чистой воды телепатия. Похоже, они просто нас считывают. Быстро они тут освоились.
– Все может быть, как-то же понимают нас, – он с подозрением покосился на зелененького, прочитав имя, вышитое Машкой на комбинезоне.
Распознавать их по лицам Кирилл с Максом пока не научились, Машка только как-то их различала. Глаза у всех миндалевидные, слегка вытянутые, зрачки не оформлены в радужку, плавно переходя от черного к бесцветно стекловидному телу внутри глаза. Головы и места, где у человека брови и ресницы, покрыты пушком, заметные лишь при ближайшем рассмотрении. Четырехпалые. Мизинец, как таковой, отсутствует. Зато большой и три других пальца более чем работоспособны: длинные, а сама ладонь необыкновенно подвижная и эластичная. Заужены в талии. Какие-то худосочные. То ли изголодались, то ли такими и были. И ноги тоже удлиненные, развиты необычайно, приспособленные и плавать, и ходить по земле, и лазить по деревьям. Одеваться предпочитали в серовато-зеленый обтягивающий защитный комбинезон, так что сразу и не поймешь, надето на них что-то или голые.
– Эти из центра вряд ли бросили бы гуманоидов так надолго одних, не имея мысли поселить их тут навеки. И они так думают, но надеются, что про нас вспомнят – Машка вчера сказала. Их вообще в лесу оставили. И никаких стражей у них сроду не было, они в школах все это изучают.
– Мы тут подыхаем, а тем гадам, которые нас сюда засунули, хоть бы что! – бросил Макс с раздражением.
– Зато теперь знаем, что Семиречинская академия – межзвездное учреждение. Вряд ли там есть место человеколюбию. Правильными, мля, еще себя считают.
– Интересно, сколько нас таких? – Макс озабоченно взглянул вдаль, под своды сумрачных джунглей. – Чего доброго, перебьем друг друга, – и смачно выругался, сплюнув. В этих местах даже намека не было, что кто-то в какие-то времена тут жил. Зато змеи водились в изобилии. В последнее время приноровились их ловить, снимать шкуру и жарить колбаски. Ядовитые или нет, проверяли на зелененьких. В этом плане им цены не было.
– Матом не крой, вдруг прослушивают, – предостерег Кирилл. – Маленькие еще.
– Если телепаты, что им мат… Ишь, как стараются контакт наладить, нечета нам, оболтусам, – с иронией оскалился Макс. – Ладно, пошли хворост собирать!
– Слышь, я не понял, а мы куда ползем? – шагая за сосредоточено-задумчивым другом, поинтересовался Кирилл. – Что ищем-то?
– Стороны света… – с досадой бросил Макс, остановившись у свежей навозной кучки. – Тебе ж сказали… смысл! Вот и ищу! Ну-ка, помоги ловушку поставить. Повезет, вечером будет жарить шашлык. Эх, еще бы кетчуп с майонезом! – тоскливо вспомнил он.
– Зато сивухи у нас – пей не хочу, – усмехнулся Кирилл.
– Вот-вот! Как бы с этими зелеными алкашом не стать! Для нас с тобой отрава, а для них… горючее и есть!
Это да! Самогон зелененькие точили с дерева без названия, добывая смолянистый сок. Дерево, не мучаясь изысками, так и назвали: камрад бодяжный. Сначала вытекал сладковато-пьянящий сок, а если упаривать на медленном огне через крышку с трубчатой пружиной, то на конце вытекал самый настоящий спирт, а на дне оставалась сладкая патока, которую использовали вместо сахара.
Не сказать, чтобы зелененькие пили много – пары глотков на день им хватало. Обычно котелок под деревьями оставляли на ночь, рано утром, когда кто-то поднимался готовить для всех завтрак, начинали упаривать. Часа четыре – и фляжки полные. Зелененькие горючку берегли, но, обрабатывая рану Кирилла, не экономили. Зажила она быстро, напоминая о себе лишь шрамом. Как-то слишком быстро, к утру осталась лишь розовая полоска. Гуманоиды то и дело прикладывали руку к ране, втирая сальные выделения, которые кроме всего прочего содержали какой-то природный универсальный антибиотик.
Вообще к зелененьким привыкли подозрительно быстро. Но временами вспоминали, что между ними и людьми пропасть. Им, троим, вся их жизнь была в диковинку и в то, что они о себе рассказали, верилось с трудом. Наверное, их рассказы о себе, уложилось в голове только у Машки. Кирилл и Макс из всего этого поняли, что закрой зелененьких в закрытой банке – не пропадут. Их кожа имела пигмент, подобный хлорофиллу, который усваивал углекислый газ, и вырабатывал кислород, регенерируя поврежденные клетки. На свету в листве они были менее заметны, а в темноте бледнели. Молодые гуманоиды имели окрас салатовый, старики с возрастом становились буро-зелеными с желтоватым или красноватым оттенком, как вся растительность по осени. В организме их жила какая-то микроскопическая хрень, усваивая тот самый углекислый газ и освобождая кислород. Она-то и светилась, когда зелененькие были перевозбуждены или чем-то взволнованы, и именно ее они подсеивали в рану.
И гордились.
Их симбиотический дружок пользовался в галактике огромной популярностью, как наилучший медицинский препарат от всех хворей. В человеческом организме зелень в большинстве своем через какое-то время погибала, но что-то оставалось и дремало до тех пор, пока организму не требовалась помощь. Стоило спорам попасть в то место, где начиналось омертвение тканей, как бактерии тут же брались за дело, образуя нечто вроде смолы, которая становилась тканью в соответствии с генетическим кодом.
Жизнь их у себя дома была не сахар. Планета то и дело впадала из крайности в крайность, вращаясь на орбите двойных звезд. То она оказывалась между двумя солнечными дисками, когда вскипали океаны и пересыхали реки, то до обеих звезд было так далеко, что оставалось впасть в спячку, как впадают в спячку лягушки, змеи, и прочие холоднокровные. Снежные зимы укрывали планету многометровым слоем снега, скрывая под собой самые высокие деревья и огромных животных, подобных стотонному маменхизавру. Вся планета впадала в зимнюю спячку. У них даже рыбы умудрялись зарыться в песок куда поглубже, чтобы пережить тяжелые времена, или замерзала во льдах, не пугаясь, что ее раздавит. Зато в периоды, когда планета была сбоку от звезды, все живое плодилось и размножалось в пышном великолепии, о котором другие планеты могли лишь мечтать.
И еще одна особенность: живность и растительность с их планеты легко приживалась в любом месте, не теряя своей жизнеспособности даже в открытом космосе, тогда как завезенная извне вымирала в тот же год, который был равен примерно десяти земным годам. Так и жили: восемь земных лет благоденствия, полтора года арктической зимы и полгода знойной засухи.
Сами по себе зелененькие были всеядны, используя в пищу все, что имели под рукой. Не боялись потерять конечность – калеками они оставались недолго. Жили долго, восемьсот земных лет, но плодились редко. Сначала женщина откладывала священное оплодотворенное яйцо с живым зародышем, в котором просматривались ручки и ножки, потом отец и мать по очереди вынашивали яйцо в кожистой сумке, с первых дней прививая зародышу правильное мышление. Следующий несколько лет заботливые родители обучали его всем премудростям выживания. Еще столько же он постигал науки и философию, оставаясь при родителях. И только через сто пятьдесят земных лет его считали совершеннолетним, когда он мог самостоятельно принимать решения. Умереть они не боялись, считая, что смерть освобождает их из телесной темницы.
В общем, жили зелененькие в согласии с собой, природой и космосом. Поверить, что им по сто пятьдесят лет, опять смогла только Машка. Судя по наивной доверчивости и простодушию, жизни их никто не учил, или развитие шло каким-то другим заторможенным путем.
– Что ж вас сюда-то занесло? – размечтался о долголетии Макс, исследуя занозу в пальце, с удовольствием подставив оный под плевок. – Жили бы у себя в раю!
– Природа человека так устроена, что он ищет и отдает, – завел один из зелененьких философскую муть. – Цивилизация – это не красивые дома, напичканные техникой, а люди, которые испытывают потребность творить и делиться творениями с себе подобными. Художник, который пишет картину порывом, не будет полностью удовлетворен, если оставит ее себе. И поэт, и изобретатель. И нам, построившим свою цивилизацию, хочется дарить ее вселенной. Мы отдаем и получаем, рассматривая другие цивилизации, как творения искусства. Но, чтобы понять творение иного разума и оценить по достоинству, нужно научиться чувствовать глубину и красоту так же, как те, что ее построили. Мы коллекционируем цивилизации, собирая их достижения. Но одно дело смотреть на заставшее творение, а другое – видеть, как она живет, дышит, поднимается и падает, и эпохи, в отличии от порядка на нашей планете, сменяют одна другую.
Глубокая философия. Крыть было нечем. У этих зелененьких ни войн, ни революций, никаких потрясений, а гости и колонизаторы выметывались самой природой.
Наверное, такой взгляд был правильным, но мысли землян не привыкли летать так высоко. В самой постановке ответа вроде бы ничего нового, но не часть тебя, и хоть ты тресни.
Хотя…
Если раньше казалось, что стоит выйти в гуманоиды, как вот они – широкие перспективы. Но после бесед с зелененькими все трое вдруг почувствовали какую-то ответственность.
Умели они убеждать…
И не лишним оказалось узнать о космических порядках.
Оказывается, чтобы прилететь на обитаемую планету, кроме прививок, требовалось разрешение. Получить его можно было лишь после сдачи экзамена по культуре и праву. Само разрешение проставлялось в специальном чипе-паспорте, который должен был иметь всякий, собирающийся куда-то лететь. Каждая планета жила своей особенной жизнью, стараясь сохранить индивидуальность, чтобы оставаться интересной для галактики.
Земля, и еще сотня подобных ей закрытых планет, пользовались особой обратной популярностью – как не надо жить. Весь мир, миллионы лет бороздивший просторы космоса, дивился стремлению землян выйти в этот самый космос, после того, как отказался радоваться ему, как все нормальные абстрактномыслящие. И весь мир, живя в согласии с Законом, пытался понять, откуда у землян такая идея-фикс построить светлое радостное будущее для всех и для каждого, после того, как сам закон мирового порядка, и тот, кто его установил, были объявлены вне закона.