– Да ну! – отмахнулся Кирилл обиженно. – Макс и Машка там, сама говоришь, родину спасают, а я тут, как баран! Мне даже рассказать будет нечего! Ян с Николой тоже, наверное, вершат историю…
– Твоя больная головушка не дальше носа смотрит. Хоть по затылку ее, хоть в лоб! – рассердилась Авдотья Захаровна. – Первое дело твое по Горынычам! Не дошло? Серебра злата обошлось бы стране! Да и Семиречью в Черемушках людей не радовать! Тут вон сколько людей живет, а Максимушка с Машулей двадцать дур из беды вызволили. Вот всем вам надо, чтобы огниво палило из всех орудий, чтобы трупы дорогу выстлали… – она похлопала Кирилла по руке, прислонилась к березе, почесав спину. – Гром гремит, земля дрожит, а они беду и за беду не считают. Когда в горы-то?
– Завтра. Тетя Вера собралась уже. Светка вроде как подъем на скалу осилила. Места у нас проверенные. В прошлом году и без меня справились, до весны материала хватило.
– И правильно, нечего без дела сидеть, – одобрила Авдотья Захаровна. – Помоги, милок, помоги. И бабке. А то не донесу траву лютую.
– Авдотья Захаровна, вы так любите ядовитые растения! – перебирая собранные травы, заметил Кирилл.
– Ты хотел сказать, помешалась я на них? – усмехнулась старушка. – А известно ли тебе, молодой человек, что даже там! там! – профессор вскинула сухую руку к небу, – не всякий яд получить умеют! А как известно, яд – букет расстроенных болезней… Вот, к примеру, поверье такое сложилось, будто мясо собак излечивает от туберкулеза. Да разве ж излечивает? Мясца напоследок и грех на душу. А нечто бы собрать подорожник, каштан, чихотную травушку, медуницу. Но нет, ноженки к труду не приучены. Проще из ружья пальнуть или нож к горлу приставить. Иногда против болезни большая доза нужна, а человеку ее не осилить, вот тогда-то и берут другое растеньице и примешивают. Два яда друг друга не придавят, а для человека не одно и то же. Химический яд – тяжелый, и наложился и отложился.
– Так что травологии быть! – рассмеялся Кирилл, взваливая на себя мешки с травой. – Интересно, а ребята, другие, тоже родину спасают?
– Им не ведомо лютое время. Долги земле возвращают. Накось, вот, посылку забыла отдать, – Авдотья Захаровна вывернула карман, рассматривая небольшой приборчик, похожий на огрызок карандаша. – От Сени Снежного. Не простая палка, волшебная. Стоит навести такой приборчик на землю, как тут же радиочастотная волна принесет тебе сказку о подземных сокровищах. У них там три года весна, три года лето, три года осень, три года зима. Без такого приборчика, пожалуй, и не вспомнишь, куда припасы положил. Землю кажет!
Авдотья Захаровна удовлетворенно хмыкнула, наведя карандаш острием в землю, нажав кнопку. Через пять минут в пространстве развернулась небольшая голографическая картинка, примерно полметра на метр, разукрашенная цветными полосами.
– И-и? – не выдержал Кирилл долгого молчаливого созерцания, слегка разочаровавшись.
– Что и? Сердечный, я не сумеречная зона! – Авдотья Захаровна протянула приборчик, вложив его в ладонь Кирилла. – Не серый камень под ногами, и то ладно! Направь на породу, да и пораскинь извилинами-то!
– Обойма надолго заряжена? – поинтересовался Кирилл, изучая подарок, пытаясь понять, на чем он работает.
– Да на что оно мне знать? Не мне на дареном коне ездить, – поморщилась старушка. – Не пытала.
– А… как там… – Кирилл смутился, спросить профессора о той, что грезил по ночам, язык вдруг сделался каменным. – Ну… как они там? Первокурсники?
– Человеками себя почувствовали, – рассмеялась старушка. – Замуж твоя собралась за гарного парня из земель далеких, заморских. Чернобровый, черноокий, белолицый, речь медовая, уста сахарные, косая сажень в плечах – без всякого изъяну. И черта лысого не побоялся в руку взять, да и накрутить ему веревку… Не дождалась она тебя…
– Но как же… – Кирилла почувствовал, что его ударили обухом по голове, руки опустились, а сердце сжалось, облившись горячей кровью.
– Не прав, тут ты не прав, – покачала старушка головой. – Людей нашей породы далеко разбросало. Приглянулась ему Алинка, и она, как увидала, ни есть, ни спать…
Слова тонули, словно в вате. Удар пришелся ниже пояса. Он так привык думать, что у него кто-то есть, что и не думал отвечать на ухаживания и флирт, и сейчас чувствовал себя дураком, которого обвели вокруг пальца. Чудовищная несправедливость – человек не мог чувствовать другого человека, если тот не прикручен намертво, когда даже смерть не разлучит, пока не уйдут с земли оба. И, наверное, он впервые укорил ту, которая оставила его и не отпустила. Не то, чтобы больно, обидно чувствовать себя одиноким.
Авдотья Захаровна смерила Кирилла ехидным едким взглядом и ушла, оставив одного.
Возмущенный до глубины души, Кирилл едва ли смотрел на дорогу, полностью погрузившись в себя. Мысли – пустые и ненужные, запоздалые укоры и разочарование. А могло быть иначе, если бы…
«Если бы» не оставило ему шанса. И даже не тот, белобрысый…
Откуда он свалился с большой любовью, колдун хренов? Куда теперь эти руки, волосы, голос, запах, которые он себе напридумал? И не накостыляешь! Он бы не удивился, если бы старая ведьма сама это устроила, чтобы пристроить Светку. Да кто она такая, чтобы решать за него? Он почти ненавидел и Светку, и Авдотью Захаровну, которая предсказала ему не то, что он хотел.
Тревожное предчувствие пришло неожиданно, словно крик о помощи. Кирилл остановился, прислушиваясь. И вздрогнул, увидев впереди, шагах в пятидесяти человеческое тело, в котором сразу узнал Дмитрия. Рядом с ним растекалась лужа крови.
«Исполнителя убрали… – Кирилл похолодел. – Но почему здесь?»
– Таких совпадений не бывает… – заступил дорогу Страж.
Кирилл подошел чуть ближе и застыл, пытаясь определить, жив ли он.
– Вызывай скорую и милицию, – посоветовал кот. – Он еще жив.
– Я могу помочь? – испуганно спросил Кирилл.
– Не обязан, это ловушка, – предупредил кот. – Если не хочешь париться остаток дней на нарах, хлебая баланду.
Кирилл быстро набрал номер скорой.
– Мам, я могу остановить кровь… – взвыл Кирилл.
– Если нож на месте, не доставай и не прикасайся, – приказала мать. – Мы уже едем. Ой, Кир, лучше оставь все как есть, это человеческих рук дело. Раны могут быть не совместимые с жизнью, потом доказывай, что тебя там не было…
Но Кирилл уже рвал траву, вспоминая все, чему учила его профессор Авдотья Захаровна. Бадан, вероника, герань, девясил, ежевика, тысячелистник, кровохлебка… растирая и пережевывая, чтобы выделился сок. Рана была глубокой, чуть ниже сердца, и еще одна со спины недалеко от позвоночника. Туго набив раны травой, он перевязал их разорванной на ленты футболкой, пытаясь заставить раненого дышать. Дыхание то и дело прерывалось, он хрипел, рот наполнился кровью. Было глупо думать в такую минуту о чем либо еще, но он думал – и о том, что его сделают козлом отпущения, когда этот хмырь отбросит копыта, и о Авдотье Захаровне, которая вбила в голову столько знаний, которые пришли так естественно, будто разбирался в травах всю свою жизнь, и о том, что если зелень зелененьких попала со слюной, жить будет, но зря он одарил его долголетием, мудак не стоил и футболки его, и о том, что добрая четверть человечества сама собирает на себя всякие беды, когда лезет с добротой куда не просят, и о том, что не было печали…
Глава 32
– Кирилл Ворон, с вещами на выход! – Кирилл вздрогнул.
Две долгих недели показались ему вечностью. Допросы следовали один за другим, а следователи, которые должны были собирать улики, правдами и неправдами пытались выбить из него показания.
– Что ты делал в лесу?
– Грибочки собирал… – удар под дых. – Ходил на капище, я изучаю язычество… Там пещера, – и не схватишься за грудь, руки в наручниках за спиной. Возвращался, увидел человека в крови, вызвал скорую, потом помочь решил…
– За что ты его убил?
– Я не убивал! – эту фразу Кириллу приходилось повторять, как мантру.
Снова удар.
– Я клянусь! Зачем мне его убивать? Мы едва знакомы. Я видел его возле дома брата, познакомились на пляже, выпили бутылочку пива. С ним был его друг Илья.
– Кто такой, где живет?
– Я не знаю, он мне документы не предоставил, – Кирилл не понимал, как ему удается вставлять шпильки. Он не хотел, у него не было ни сил, ни настроения, само собой получалось, хотя говорил он правду и только правду.
– Пиши явку с повинной, – ему подсовывали бумагу и руку.
И он писал. Как вышел из дома, как щебетали птицы, как дошел до капища, как побродил по капищу под пение птиц в лесной чаще и журчание реки, как медитировал, молясь о мире во всем мире, как на обратном пути наломал веники березовые, которые пришлось бросить возле раненного, как вызвал скорую и не смог удержаться, чтобы не применить те знания, которым его научили.
– Да он над нами издевается! – негодовали мучители, читая эссе. Рвали. Надевали бумажный пакет на голову, били резиновыми дубинками, снова совали бумагу и ручку. И Кирилл излагал свой урезанный в некоторых деталях день с большим трудолюбием.
Про Авдотью Захаровну он решил умолчать. Не поверили бы, что живехонькая покойница бегает по лесу в поисках мухоморов. Но только на нее и уповал, она была для семиречинских его алиби. Да и Страж был с ним. За ним пришли в тот же день. Повязали и увезли в город. Адвокат появился на следующий день. Но встречи были недолгими, их разрешали раз в день по полчаса. Он посоветовал держаться, дожидаясь, когда Дмитрий придет в себя и даст показания. Его состояние оставалось стабильно тяжелое. На всякий случай, его усиленно охраняли, чтобы свои не добили. Мать и тетя Вера сходили с ума. Тетя Вера дежурила под дверями прокуратуры, пытаясь добиться встречи.
Впрочем, он просто не верил, что кто-то подумает на него.
А следователю нужны были признательные показания, иначе убиенный становился очередным «глухарем». Этих глухарей накопилось столько, что на звездочки по выслуге лет можно было не рассчитывать.