Она видит выгоды примирения, но оно будет знаком к новой и жестокой, упорной войне с Орденом, который за предательство отомстить не преминет. В те мгновения, когда Витовт сбежит, нужно уже быть готовым к отражению нападения крестоносцев.
Княгиня Юлианна не против того, чтобы Крево с наследством вернуть сыну Бируты, но предвидит, что будет очень трудно смягчить сына и склонить его к прощению и примирению.
– Вы упомянули ей обо мне? – спросил Семко. – Вы говорили, кто это привёз?
– Сначала я только объявил о заслуживающем доверия посланце князя, не называя вашего имени, – отвечал Хавнул. – Только потом, когда она начала сомневаться, не является ли вся миссия коварством и предательством крестоносцев, я был вынужден назвать вас по имени и поведать о кольце, данном как знак.
Услышав о Бируте, княгиня заплакала и вытерла слезу.
– Ягайлло, – говорил дальше Хавнул, – завтра снова едет в лес и не вернётся вплоть до ночи. Если хотите, мы можем завтра с полудня вдвоём пойти к старой княгине. Никто не узнает, кто вы, а я к ней провожу.
Коротко подумав, Семко согласился на это. Хотел, насколько возможно, ускорить завершение переговоров. Его обуревал страх, как бы из-за дела Витовта не испортить своего собственного. Бартош из Одоланова требовал подкреплений, а они без приказа князя не могли быть высланы.
На экспедицию следующего дня Хавнул порекомендовал князю надеть костюм, как можно меньше обращающий внимание, и такой, по какому можно было угадать скорее русина, чем гостя с запада. Поскольку Руси было там много, всегда гостили на дворе князья и бояре, посланцы от родственников и свойственников, а литвины, уже привыкшие к ним, были и почти считались своими. Также из Новгорода, Твери, Пскова, из Смоленска и из Куявии прибывали купцы, молодые родственники княгини, их язык и одежда никого не поражали.
Условившись с Хавнулом, князь спокойно ждал завтрашнего дня. Для большей безопасности князь сам обещал прибыть за Семко, отвезти его сначала в свой дом в посаде, а потом пешком проводить в дом великой княгини.
Хотя следующий день был сырым и туманным, Хавнул появился в назначенный час, и Семко, для которого лошадь была готова, поехал с ним вместе в город и замок, который был виден издалека, опоясанный толстыми стенами, домами и святынями.
Долгое время они были вынуждены кружить то песчаными, то грязными улочками, узкими и запутанными, прежде чем приехали в замок. Там уже можно было увидеть несколько более значительных построек из дерева и камня, спрятавшихся под стеной.
Рядом с ними стоял обширный дом старосты Хавнула, в который они сначала заехали. Хозяин настойчиво приглашал князя войти в дом.
Неприметный снаружи дом немца внутри был устроен с большим великолепием и комфортом, но как требовали те времена, эта роскошь была подвижной, чтобы при малейшем знаке, во время опасности можно было очистить от неё дом и эти сокровища спрятать.
Во всём виден был человек, который знал и любил западные обычаи. Поскольку случалось, что князья, бояре и более значительные литвины заходили к старосте, христианской символики не было, но Хавнул похвалился князю закрытой на ключ часовенкой, полностью светившейся от золота. Там горела вечная лампада перед образом Богородицы, о котором Хавнул утверждал, что его рисовал св. Лука, приписывая ему заоблачную цену. Из дома Хавнула они пошли пешком в нижний замок, который помещал в себе и языческую святыню, окружённую не многочисленными, но очень старыми деревьями.
От самого храма язычников была видна только бесформенная башенка из полевых камней, построенная много веков назад, и такая же бесформенная стена, опоясывающая святыню, из которой поднимался густой дым, огромным столбом взлетая вверх.
Староста рассказывал, что там горел вечный огонь, который Литва почитала и считала святым, кланясь ему и принося жертвы.
Издалека больше ничего разглядеть было нельзя, кроме проскальзывающих около стен, между дубами, фигур в длинных одеждах, с широкими белыми поясами, в шапках, в венках, с кривыми палками в руке.
Это, должно быть, были священники и прорицатели, которые следили в этот день и ночь за огнём.
В этой долине, по рассказам Хавнула, состоялись очень великолепные похороны Кейстута, по языческому обычаю; в этом месте, где сжигали тела всех умерших князей.
– Помоги Бог, – добавил он тихо. – Я надеюсь, что Ягайллу уже сжигать не будут, а будет погребён по-христиански, и на месте идолопоклоннического костра будет возвёден алтарь настоящему Богу, а над ним крест Господень.
Хавнул говорил это с волнением и слезами на глазах.
В глубине обширного двора к реке, отделённые высокими заборами, стояли терема княгини Юлианны, в которых она жила с дочками и своим двором. Эти дома, частью построенные из камня, частью из дерева, снаружи были ярко выкрашены, а на главных стенах около двери и узких окнах видна была позолота.
Хавнул, показывая издалека эти постройки, говорил, что там находится русская церковь, на которой, как на костёле, не было ни креста, ни какого-либо внешнего знака.
– Ягайлло уважает религию матери, – говорил староста, – но должен оглядываться на своих духовных лиц, которые уже враждебны и возмущены, что тут же рядом со святыней стоит церковь и христианские священники проходят около неё, а особенно это неприятно Нестору, капеллану княгини, потому что относится к ней неуважительно. Сам Ягайлло должен был ему напоминать и предостерегать.
Семко с интересом смотрел, ибо то, что там видел, было непохоже ни на то, что видел у крестоносцев, ни на то, что встречалось в Польше и Мазовии. Однако тут и там он замечал влияние запада, а ещё больше Руси, значительная часть которой принадлежала литовским князьям, или была с ними в тесных связях.
Они не спеша приближались к дому старой княгини, проехав ворота, в которых на страже сидел старый привратник. Дворы поменьше, окружающие его, содержались аккуратно, а перед входом стояли декоративные резные столбы и крылечки с расписными перилами.
– Я должен просить вашу милость, – сказал Хавнул, – остаться на минуту здесь, а я пока узнаю, нет ли у княгини кого-нибудь из её духовных лиц, потому что, увидев вас, могут сказать лишнее.
Тем, что ему велели ждать, Семко почувствовал себя немного униженным, покраснел, потому что горячая кровь легко в нём волновалась, и, не желая стоять на месте на глазах стражи, пошёл дальше во двор, на который выходили боковые окна дома.
Оттуда было видно немного, потому что даже эти отверстия из осторожности, как бы мужская челядь не заглядывала в женский двор княгини, все были затянуты густой зелёной сеткой.
Здание выглядело, как тюрьма, хотя сквозь окна можно было заметить какие-то оживлённо двигающиеся фигуры. Были это многочисленные русинки и гречанки, оставленные на службе княгини и её дочек, которые были заняты около прялок и разных дел.
Сделав несколько шагов в эту сторону, Семко остановился, ещё под впечатлением гнева, который ему трудно было побороть. Он стоял неподалёку от этих таинственных окон, когда в одном из них отогнулась зелёная сетка и показалась любопытная женская головка.
Князь был мужчиной в самом расцвете лет, чьё благородное происхождение можно было легко определить, угадать его не только по чертам лица, но по гордой и свободной фигуре.
Его странное появление здесь, гостя, совсем незнакомого, должно быть, заинтриговало юную девушку, потому что она с детской смелостью устремила в него большие голубые глаза.
Семко увидел красивую девушку, которая всегда и везде, должно быть, обращала на себя взоры любого мужчины.
Как в князе можно было без труда угадать благородное происхождение, так и в этом личике, которое смело его разглядывало, любой мог угадать не простую служанку, но ребёнка дома.
Сама красота, деликатность черт, необычайная белизна кожи, свойственные созданиям, которых держат взаперти, гордое и чуть ли не нахальное выражение лица, хотя весёлое и сияющее, наконец платье, часть которого было видно; золотой веночек на голове и богатые кольца, белая каёмка под шеей, на руках золотые браслеты, обрамлённое изысканное платье говорили, что девушка или принадлежала к семье князя, либо была с ней в близком родстве.
На лице девушки было нарисовано чрезвычайное недоумение, казалось, её удивляет наглость человека, так неосторожно подкравшегося к этим стенам, к которым под строжайшим наказанием нельзя было никому приближаться. Она догадывалась, что этот забрёдший туда человек, должно быть, чужак.
Глаза красивой девушки и Семко встретились, совсем невозмутимо и друг друга не избегая.
Он и она, словно бросали вызов друг другу, переглядываясь – кто первый уступит.
Светловолосая, голубоглазая незнакомка очень грозно нахмурилась, строго настроила брови, гордо подняла розовые губки, вздёрнула головку, думала, что наглый противник испугается. Семко только кокетливо ей улыбался.
Тогдашний обычай, правда, отделял мужчин от женщин по-монастырски, закрывал женщин, но действовал на них, как гаремы на востоке. Он делал их смелее, когда появлялась возможность; оправдывал и агрессивность мужчин, и быструю уступчивость очарованию запретного плода.
Между любопытной девушкой и не менее заинтересованным этим неожиданным явлением Семко разыгралась немая сцена. От его улыбки девушка, минуту назад такая грозная, страшно насупленная, рассмеялась, отвечая, показала белые зубки… но не убегала. Стояла как приклеенная к окну.
Семко тем паче этим ободрённый положил на грудь обе руки, а потом одну из них вытянул к окну.
Девушка точно испугалась, будто возмутилась, упала занавеска, личико исчезло, но после очень коротенькой паузы её вуаль поднялась, за ней сверкнули глаза, а белые пальчики погрозили. Эта проказница была так прекрасна, что князь забыл даже о своём унижении, о Хавнуле и, пожалуй, о цели приезда. Он осторожно подошёл. Опустилась зелёная занавеска, но на этом ещё не закончилось.
Девушка подняла её снова; она выглянула, весело улыбаясь, наполовину открыв лицо; обеими ручками живо начала давать выразительные знаки, объявляющие о какой-то опасности. Засмотревшись на эту очаровательную картинку, Семко остался совсем равнодушен, и взамен за неё послал воздушный поцелуй. Зелёная сетка очень быстро упала, но за ней, осторожно приподнятой, Семко заметил большие голубые глаза, которые смотрели на него и смеялись, а молодой пан, задетый за живое, уже готов был разбивать окно и стену, чтобы приблизиться к чаровнице.