Эта задача, когда со смехом говорили о ней, казалась легкой, как орех разгрызть.
Тем временем, собравшиеся на совещание в шатре воеводы, он, Свидва и Бартош, который объехал уже со всех сторон город, вовсе не считали его такой лёгкой добычей. Стены были толстые и сильные, мещане, очевидно, были приготовлены к отпору осаждающих, хотя их сила преобладала. Один страх грабежа и уничтожения прибавлял им отчаянное мужество. Машин для разрушения стен не имели; чтобы приготовить их, требовалось длительное время, штурм мог стоить много людей.
Воевода, сжав Пыздры вокруг, готов был добывать его голодом и жаждой. Бартош был за штурм и верил, что если не первый, то второй или третий ворота откроет.
Свидве нетерпелось закончить тут дела, потому что хотел быть уверенным в Познани, и от Калиша также отказаться не думал.
В этот день было невозможно предпринять штурм города. Шляхте нужен был отдых и после похода она была ещё слишком рассеяна.
Новости от Домарата и Грималов не позволяли сомневаться, что он не даст себя устрашить преобладанием Наленчей и будет до конца сражаться, не сдаваясь.
Эта братская война, кроме иных трудностей, и тем пугала, что на поле битвы врагов от своих отличить было невозможно. Наленчи в качестве знака завязывали себе белый платок, но этого было не достаточно. Боевой клич был один. С обеих сторон кричали: «Мария!» Только сторонники Домарата хотели прибавить: «Мария с Люксембургом!», а армия воеводы – «Мария с Пястом, Семко!»
Наступила ночь, когда ещё осматривали стены, ворота, валы и башни. На первое предложение воеводы сдаться ничего не отвечали. Ожидаемые послы не прибыли.
Назавтра чуть свет лагерь закопошился как муравейник, шляхту удержать было невозможно.
Кто-то без приказов собственноручно подставлял лестницы, пытаясь взобраться на стены, но всюду находили сильное сопротивление. Бросали камни, спускали колоды.
Словно в шутку за угрозу взять голодом, в одном месте карабкающихся на стены облили кипящим подпивком.
Воевода, увидев, что напрасную потерю людей он больше не сможет предотвратить, выехал сам, давая трубами знак к штурму.
Эта первая минута, когда все с сильным криком ринулись на стены, казалось, сразу решит судьбу города, с такой храбростью все бросились, рубя ворота, напирая на стены, стреляя по показывающимся на них мещанах.
Не слышался ни дикий крик приказов, ни отголоски труб, ни призывы вождей. Этим безумным всплеском мужества управлять было нельзя. Каждый хотел быть впереди, излишне толкались, валили друг друга и душили.
Пользуясь этим, мещане подпустили осаждающих почти под бланки, и только тогда начали бросать и лить приготовленные колоды, зубчатые колёса, камни, смолу и кипяток.
Первый отряд нападающих легко раздавили. Со стоном валились люди на кучи под стенами, другие отскочили.
Отбитый штурм только ненадолго вызвал панику, яростное безумие и желание мести охватили шляхту. Те, которые остались, бросились по трупам и раненым на стены. Мещане, беспечно спратявшиеся за ними, почти не понеся никаких потерь, кроме нескольких легко раненных, стояли на месте. Запасов для того, чтобы отбить штурм, не хватало. Поэтому снова приносили валуны, щебень, дерево и плотные стрелы для арбалетов, которые многих ранили.
У ворот бой был самый ожесточённый, лили кипяток и смолу на рубящих и пробивающихся к ним; так что они не могли удержаться, невзирая на щиты, которыми закрывались.
Второе нападение было отбито, как и первое. Хотя шум, питаемый криками с обеих сторон, не прекращался, воевода срочно приказал трубить к отступлению. Ему было жаль людей. Следовало обдумать средства, чтобы не тратить их напрасно.
Утомлённые от несколькочасовых боёв, они медленно отступили, но разъярённые неудачей, крича пыздранам, показывающимся на стенах, что камня на камне не оставят, мстя за свою кровь.
Защищать стены было куда легче, чем штурмовать их. Там кто угодно мог быть полезным, не исключая баб, которые готовили и лили кипяток; однако должны были признать, что мещанство резалось храбро, в чём ему помогали высланные из крепости отряд солдат гарнизона.
В этот день уже нечего было и думать о возобновлении нападения. Было много побитых и раненых, и трупов хватало. Должны были отойти от стен, одни для похорон, другие для перевязки.
Вокруг воеводы, Свидвы и Бартоша, который сам был при штурме и благодарил крепкие доспехи за то, что не был ранен, вновь сбежалась толпа с советами, жалобами, нареканием. Одни сваливали вину на других.
Наленч, который вышел целым, громко и жарко доказывал, что, если бы вчера внезапно бросились на стены и на ворота, неприготовленные мещане при первом переполохе должны были бы сдаться. В течение всей ночи было время собрать камни и деревья, а отражённый штурм прибавил мужества.
Воевода слушал с хладнокровием, поручив сохранять дисциплину и послушание, две добродетели, необходимость которых никто не признавал.
– Завтра мы их проучим! – воскликнули они.
Одни начали строить кобылицы, другие – связывать крепкие лестницы, кто-то обсуждал некоторые места, которые казались более слабыми.
Более хитрые хотели ночью подкрасться к какой-нибудь дверке и, как в Калише, испробовать на ней пилу.
После этого поражения в лагере не скоро успокоилось. Смельчаки пробовали подползти ночью к воротам, но бдительные мещане дважды прогнали их.
Назавтра около полудня осторожней подвинули кобылицу, начали пытаться снова, но жители Пыздр этой ночью не спали. Ближайшие к стенам сараи и постройки разобрали, горы дерева втащили на верх, собрали в кучу камни.
Они снова не сдались. Было много раненых, убитых меньше, но это усилие не принесло никакой пользы. Мещане о сдаче слышать не хотели. У осаждающих это не отняло мужества.
Третьего дня также не дали пыздрянам отдыха, а все командиры были согласны, что всё-таки город нужно было захватить, потому что после тщетных попыток взять Калиш отступление от Пыздр испортило бы дело и лишило бы надежды шляхту. На четвёртый день нашлись уже тараны для выламывания ворот и крытые кобылицы, а шляхта лучше понимала, что нужно было слушать голос командира.
Бартош со Свидвой сами пошли управлять захватом главных ворот. Таран, который к ним подкатили, тщетно пытались разрушить. Он стоял в таком отдалении, что бросаемые балки до него не доставали, а огромная тяжесть маятника лишь бы чем разрушить его не позволяла.
Треск ворот объявлял, что вскоре они должны пасть, когда мещане повесили белую тряпку и зелёную ветку.
Тем временем на стену отовсюду взбирались осаждающие. Затрубили, чтобы остановить сражение, что с трудом удалось сделать. Нужно было время, чтобы обуздать разъярённую толпу. Наверху над воротами показался муж с седой покрытой головой. Он искал глазами командиров. Воевода поднял руку, в которой держал железную перчатку.
– Сдавайтесь без промедления! – крикнул он.
– Мы сдаёмся вашей милости, – начал кричать посланец, – но не мстите нам, не наносите городу ущерба. Мы неповинны. Мы открыли бы ворота в первый день, если бы не гарнизон замка. Нас вынудили! Мы клянёмся!
Воевода взглянул на своих, все были уставшие, времени потеряли много.
– Отворять ворота! – повторил воевода.
– Ваше слово, что не обидите нас?
Огромная группа шляхты сбегалась вокруг командиров, с интересом прислушиваясь к разговору. Некоторые кричали. – Камня на камне не оставлять! Пало достаточно наших!
– Мы не виноваты! – кричал старик, вытягивая руки. – Если не будете к нам милосердны, тогда да будет воля Божья, будем защищаться до последнего вздоха. Ваше слово, воевода!
Толпа ворчала и угрожала. Вицек из Купы дал знак рукой, чтобы молчали. Как-то затихло.
– На наших плечах сидел замковый гарнизон! Мы невиновны! – повторяли со стен. – Сжальтесь!
Свидва первый воззвал к воеводе.
– Жаль города, жаль времени, оставьте их в покое.
Бартошу нетерплось захватить замок. Все согласились. Воевода сперва обратился к своей шляхте:
– Город нужно пощадить. Оставим их в покое…
Хотя бормотали, воевода не ждал, поднял руку.
– У вас есть слово! Открыть ворота!
– Поклянитесь! – воскликнул старик.
– Моё слово равносильно клятве! – гордо ответил воевода. – Отворять ворота!
Наступила тишина. Позвали командиров, велели сохранять порядок.
Только более ловким людям, которые были необходимы для захвата замка, разрешили войти в город. Отодвинули тараны и кобылицы, отворились наполовину уже разбитые ворота, городские старшины вышли с обнажёнными головами. Слишком не ломились в город; шляхта должна была уважать слово пана воеводы.
Только те, у которых свербили языки, подошли к воротам ругаться с мещанами и обзывать их. Наконец челядь выкатила несколько бочек пива, а при них начали склоняться к миру и придумывать недолговременные шутки. Городское начальство, войт, магистрат поклялись, что не думали сопротивляться воеводе, но Спытек Град, командир замка, силой их к этому вынудил.
– Он ответит за это! – угрожали отдыхающие.
Когда это происходило, в толпе, окружающей воеводу, стоял мужчина с опущенным забралом, которого видели деятельным во время штурмов, и показывали его друг другу как Семко, когда другие, которые туда пришли последними, уверяли, что видели его отряд в окрестностях Калиша.
Таким образом видели его везде.
Бартош, Свидва и воевода, взяв лучших солдат, немедленно поехали в верхний замок. Нашли его запертым, а на стенах стражу. Объезжали вокруг. Стены ужасные, толстые, высокие были гораздо больше приготовлены к обороне, чем городские, а людей для них столько было не нужно.
Всё-таки взять его было нужно. К счастью, его легко могли окружить, так что осаждённых надеялись взять голодом, потому что городское начальство, под большой тайной, рассказало, что запасы продовольствия были небольшими и колодец высох.
Солдат сию минуту стянули под стены.
– Кто хочет здесь позабавиться, никому не запрещено, – сказал воевода, – но делать большие усилия нет необходимости. Он обязательно должен сдаться.