Он потом быстро встал, выпил воды и проводил Хавнула в свою спальню.
– Ты молчи с тем, что говорил матере, – сказал он, угрожая. – Я и с неё взял слово, чтобы не повторяла этого никому, но женщине закрыть рот труднее, чем запретить мужчину отоместить. Правда, поехал бы ты на разведку? Туда, в сам Краков?
Он уставил на него глаза. Староста решительно отвечал:
– Поеду.
Ягайлло прошёлся по комнате.
– Кто тебе это дал? Кто тебя надоумил? – сказал он с беспокойством. – Быть может, это предательство?
– Милостивый пане, – начал Хавнул, – вы меня знаете; знаете, что я не лгу. Я христианин, горячо молюсь моему Богу, и могу вам покляться, что во время молитвы я слышал голос…
– Голос! Ты слышал голос? – крикнул испуганный великий князь, отпрянув.
– Не человеческий голос, а души моей, отчётливо говоривший: «Иди и сделай это».
Хавнул, смело посмотрев в глаза Ягайлле, ударил себя в грудь.
Перед ним стоял встревоженный князь с изменившимся лицом, оглядываясь и шепча какое-то суеверное заклинание. Он боялся чар и всевозможных необычайных явлений, невидимых сил, в существование которых очень верил.
Заверение Хавнула, что во время молитвы он слышал в себе некий голос, совсем изменило настроение князя. Он уже боялся противиться этому приказу свыше, и не знал, происходил ли он от какой-либо чистой силы или вражеской мощи. Хавнул замолчал, больше в этот день речи об этом не было.
На следующий день было объявлено об охоте около Трок, но великий князь отправил туда брата, а сам остался дома. Утром приказали Хавнулу вновь прийти. После короткого вступления Ягайлло велел повторить вчерашний рассказ и вновь нахмурился. Он ещё колебался, выслать или нет Хавнула.
Наконец он нашёл средство, которое казалось ему наиболее безопасным.
– Я не запрещаю тебе ехать, – сказал он, – но я тебя не посылаю. Езжай, когда хочешь… Я не должен об этом знать, ни о чём.
Он сразу начал расспрашивать о дороге, о способе добраться до отдалённого Кракова, о лицах, к которым Хавнул надеялся иметь доступ, и закончил повтором:
– Езжай, но не посланный мной, и скорее возвращайся, а то буду думать, что тебе там голову с плеч сняли. У них война, там все подозрительные, тракты, по которым ныне ни один купец не отважится ехать.
У Хавнула были на всё успокаивающие ответы. Его торговые связи, связи через францисканцев с Польшей обеспечивали ему безопасный проезд. Великий князь уже ему не сопротивлялся. Поэтому было решено, что он отправится в дорогу, с тем условием, что Хавнул должен был рассказывать, что собирался в Ригу. Добившись разрешения, староста, в котором однажды принятая идея горела, не давая ему покоя, немедленно занялся её исполнением. Францисканцы должны были быть ему в этом помощью. Брату Антонию пришлось снова предложить себя и сопровождать старосту.
Это был лучший проводник, потому что знал все монастыри своего ордена, а дороги между ними он не единожды прошёл пешком. У него также была храбрость того сорта, что не лезет в опасности, а обезоружает их непоколебимым спокойствием.
Выбраться в такое путешествие в это время без какой-либо силы для защиты от грабителей и бродяг, было опасно; а слишком многочисленным отрядом, позволяющем догадываться о его богатстве, не годилось дразнить и искушать негодяев. Таким образом, Хавнул должен был набрать себе общество, числом не поражающее, но храброе, рассчитывая на то, что знание дорог убережёт от плохой встречи. Кортеж должен был состоять преимущественно из русинов испытанной верности и послушания.
Когда через пару дней всё было готово и Хавнул пришёл попрощаться с великим князем, Ягайлло на мгновение потерял дар речи. Ему было жаль вернейшего из своих слуг отправлять на погибель, но староста настаивал.
Оба расстались грустные.
В Вильне довольно долго даже не заметили, что староста уехал. Дорожный кортеж, отправленный заранее, ждал его и брата Антония в лесу. В доме Хавнула на первый взгляд всё было в прежнем порядке, как если бы хозяин был там.
Первые несколько дней так ловко избегали больших трактов и более значительных поселений, устраивая привалы и ночлеги в лесу, что с людьми почти не встречались. Приблизившись к границам, нужно было прислушаться и отправить на разведку, в какую сторону они могли поехать более безопасно.
Несмотря на сопротивление Хавнула, брат Антоний изъявил готовность хотя бы в одиночку опередить кортеж, но на усиленные просьбы он принял от старосты самого сильного из его людей, старого смоленчанина Петрука.
Тем временем они расположились на ночлег в глухой пуще, а Хавнул нетерпеливо ждал возвращения посланца, потому что сватовство на польский трон Ягайллы не давало ему покоя.
С этим ему не терпелось опередить других и приобрести союзников.
На другой день вернулся брат Антоний с Петруком, везя с собой ещё неприметного бедолагу клирика, которого когда-то встретил в дороге, потом в Плоцке, а считал его за добродушное создание, которым можно было удобно воспользоваться. Уже одна одежда монаха делала его достойным доверия. Однако, встретив его на границе, он ему не рассказал, с чем ехал, говорил только о немецком купце.
Бобрек за жалкую оплату предложил проводить его в Краков, куда и сам собирался.
Этой встрече и приобретению человека, знакомого со страной, брат Антоний и Хавнул, уважающие всё, что соприкосалось с духовенством, оба были рады.
Бобрек поведал, что должен был ехать именно в эти стороны, радуясь, что его путешествие пройдёт бесплатно, за чужой счёт, и вдобавок должно что-нибудь ему принести.
С первого взгляда свойственным ему нюхом он учуял уже, что этот мнимый купец, пробирающийся без товаров в Польшу, мог иметь целью нечто иное, не торговлю.
Таким образом, он сразу присоединился к старому брату францисканского ордена, представившись ему убогим простачком, и брат Антоний охотно его взял. Бобрек, отлично знающий дороги, предложил свою помощь, эффективность которой гарантировал. Знакомыми ему дорожками они должны были попасть через Мазовию в Серадзкое, а оттуда в Краков.
Представляясь Хавнулу с той же покорностью, что и брату Антонию, он легко завоевал его доверие. Несмотря на то, что староста выдавал себя за простого купца, достаточно было более внимательного взгляда на него и дорожные принадлежности, богатство, важную осанку, чтобы укрепить его подозрения, что этот посланец был какой-то важной личностью, о которой Бобрек надеялся в дороге узнать больше.
Однако Хавнул был осторожен и ни своего имени, ни положения не раскрыл, называя себя купцом из Риги.
Клеха сразу же начал разговаривать с ним по-немецки и, намекая на Орден, пытался узнать, как он к нему расположен. Староста ни с любовью к нему, ни с отвращением не выдал себя, что в глазах Бобрка уже делало его подозрительным. Староста подтвердил обещание наградить проводника, уверяя, что будет щедр, если он безопасно приведёт их к цели.
Бобрку это было нетрудно, потому что сквозь эти пущи он пробирался неоднократно. Сначала он вёл их осторожно по берегу Вижны, которую как раз Орден брал в залог, потом постоянно тропинками мимо Браньска и Черска, так, чтобы объехать оба. Там со всех сторон ещё стояли почти нетронутые боры, через которые для осведомлённых вели малоизвестные дорожки.
Так удачно они добрались до Хецина, откуда должны были повернуть к Вислице и, не осмеливаясь нигде надолго остановиться и отдохнуть, наконец они направились уже к самому Кракову, в Прошовицы. Там Хавнулу нужно было немного отдохнуть, обдумать, что должен предпринять дальше, а от ненужного уже проводника хотел избавиться. Но Бобрка легче было взять, чем с ним расстаться.
Во время медленного путешествия он лучше узнал Хавнула и ничто не могло выбить из его головы, что это был какой-то муж большого значения, достатка, ума, который называл себя простым купцом для того, чтобы остаться неузнанным.
Однако, с разных сторон осторожно и ловко расспрашивая, изучая, подхватывая, он не смог узнать, что привело его в Краков, и то в компании старого монаха.
Хавнул умышленно избегал всякого упоминания о Литве и о тамошнем дворе. Его молчание, сдержанность и осторожность только укрепили его в убеждении, что это, должно быть, какой-нибудь тайный посол. Его сбивало с толку то, что он был немцем.
Когда староста, щедро вознаградив клеху в Прошовицах, отправил его, Бобрек, думая, что доказательством доверия заслужит его расположение, тихо произнёс:
– Я благодарен вашей милости, что позволяете мне поспешить отсюда в Краков, потому что у меня там срочное дело, с которым, сказать правду, я был выслан.
– Кем? – спросил рассеянно Хавнул.
Бобрек отделался от ответа каким-то многозначительным движением, как будто ему не подобало выдавать тайны, и добавил:
– Меня послали предостеречь краковян, чтобы были начеку, потому что мазовецкий князь Семко, возможно, хочет захватить город, разместиться в столице с войском и не пустить кого-нибудь другого к короне.
Хавнула эта новость так сильно задела, что он чуть не выдал себя этим волнением, начиная нетерпеливо расспрашивать:
– Может ли это быть? Верно ли это? Не пустые ли слухи?
– Самая верная на свете вещь, – ответил Бобрек. – Вооружили несколько сотен копейщиков, собрав самых лучших, самых храбрых, а командует ими Бартош из Одоланова, а ксендз-архиепископ помогает. Ещё неизвестно, каким образом они намерены попасть в город, но когда однажды он захватит Краков, наверно, уже из рук не выпустят. На лице Хавнула невольно отобразился сильный ужас.
– Тогда спешите, чтобы об этом объявить, – сказал он Бобрку, который стал внимательно глядеть ему в глаза. – Я не думал, что вам поручено столь важное дело, потому что с ним нужно было скорее мчаться.
– Ещё ничего не потеряно, – прервал Бобрек, – мазуры и великополяне только перед самой Троицей могут сюда прибыть, а в Кракове достаточно шепнуть, что угрожает, чтобы все вооружились в мгновение ока. Там как огня боятся Семко и власти великополян.