И Бобрек усмехнулся.
Поскольку так хорошо платившему пану клеха и в Кракове готов был служить, и одновременно шпионить за ним, он при отъезде добавил, что хотел бы знать, где искать его в городе. Однако внимательный Хавнул отвечал, что определённой гостиницы нет, и должен будет пытаться её найти, а через брата Антония, который направится к своей братии, можно будет получить о нём информацию.
Бобрек, наняв себе в Прошовицах крестьянскую телегу, поспешил в Краков.
Этим неожиданным признанием при отъезде Бобрек испугал старосту и дал ему пищу для размышлений; оказалось, что этот худой и бедный клеха, без хлеба и работы, был каким-то тайным посланцем. От кого? Хавнул не мог угадать.
Итак, попытки заполучить корону были очень оживлённые и шли полным ходом; одни пытались её ухватить, другие – не подпустить к ней; желающим её захватить нужно было спешить. Хавнул не скрывал от себя, что задача была трудной.
Едва отдохнув в Прошовицах, надев такие одежды, чтобы не обращали внимания, на следующее утро староста направился в Краков. Брат Антоний очень тянул его к францисканцам в посад, но Хавнул предпочитал остановиться у старых знакомых, мещан Кечеров, с которыми когда-то вёл торговлю. Он должен был как можно скорее кому-нибудь признаться, с чем ехал, потому что иначе к панам, стоявшим у руля, – Добеславу из Курозвек, Яське из Тенчина – он бы попасть не мог, а без их рекомендации ему бы и не поверили.
Удачно проехав со своим маленьким отрядом ворота, в которых показал свои купеческие письма под печатью, староста поехал прямо на рынок в дом Станислава Кечера. Лично его Хавнул не знал и, остановившись перед воротами и спросив хозяина, который был в ратуше, должен был ждать, пока его слуга оттуда не привёл.
Вскоре пришёл Кечер, как можно было заключить из одежды и осанки, человек богатый и важный. Староста фамильярно отвёл его в сторону.
– Я приехал к вам с большим доверием, – сказал он, – потому что не хотел бы, чтобы обо мне все знали. Поэтому я только вам признаюсь, что я Хавнул, когда-то рижанин, сегодня староста и войт Виленский, в Литве. Можете оказать мне гостеприимство?
Там очень хорошо знали, каково было значение Хавнула на литовском дворе; может, даже преувеличивали его влияние и силу, рассказывая, что в Вильне всё делалось через него, и что он был не правой рукой Ягайллы, а обеими.
Кечер охотно подхватил человека, славящегося богатствами и значением.
– Мой дом к вашим услугам, будьте в нём как у себя. Приветствую.
Сказав это, он привёл его в парадную комнату, усадил на первое место, приказал подать вина, забрать коней и людей, привёл ему поздороваться жену и дочку и заботливо занялся размещением гостя. Староста настоятельно просил всех не видеть в нём кого-то другого, кроме купца, у которого была на продажу ткань, не разглашая его имени.
После завтрака, когда женщины ушли, а Антоний, заскучав, уже от порога поспешил к своему монастырю, они сели на конфиденциальный разговор.
Староста начал с сожаления, что такое великое и красивое государство не имело спокойствия, и не могло получить короля.
– Да, – сказал Кечер, – поистине это наша несчастная доля, что Бог собственным монархам не дал по мечу потомства. Всё отсюда проистекает. Со смертью Казимира окончилась для нас всевозможное везение. Бог знает, когда к нам вернётся мир, и получим ли мы такого пана, какой нужен.
– По дороге мне всюду говорили, – сказал Хавнул, – что мазовецкий князь Семко почти выбран королём.
– Этому не верьте, – ответил Кечер, – мы прекрасно знаем, что наши паны его не хотят и не подпустят к короне. Мы тоже опасаемся его и великопольской шляхты. С ним бы вместе пришли сюда приказывать великополяне, города потеряли бы свободу и оказались в бедности. Упаси Бог.
– Значит, если не он, то кто же? – спросил Хавнул.
– Многие за Вильгельма Австрийского, которому была предназначена Ядвига. Должно быть, это пан с гладкими манерами и добрым сердцем, хоть мягко воспитанный. Против него только то, что он немец кровью и манерами, а в Польше жить не захочет и не сможет; нам же король нужен обязательно для себя. Найдутся здесь и такие, кто хотел бы, может, тут как можно дольше не выдавать королеву замуж, чтобы с нею править. Наконец и у Владислава Опольского, как у опекуна и губернатора, есть такие, которые с ним держатся.
Кечер вздрогнул.
– Один Бог может нас вырвать из этой неопределенности.
Затем Хавнул встал.
– Милый господин, – сказал он, – для вас не было бы лучшего на свете господина, а для Польши – короля, чем мой пан, литовский князь Ягайлло.
Кечер мгновение молчал, удивлённый, не в состоянии собраться с мыслями.
– Язычник! – воскликнул он, полагая, что староста говорил это в шутку.
– Мать – христианка, русинка, никогда от своей веры не отказывалась, – сказал Хавнул. – Он смолоду к ней привык, он наполовину уже христианин, охотно бы крестился. Этого мало, но с ним всё большое государство приняло бы христианство; у вас была бы та заслуга, что принесли ему крест, а вам присоединённая Литва дала бы великую мощь. Ваша принцесса стала бы миссионером язычников!
Кечер слушал, всё больше взволнованный этой мыслью, для него новой; говорить не мог… ему пришлось долго всё взвешивать, прежде чем робко простонал:
– Не наше дело об этом судить и решать, но если бы это могло случиться… это поистине было бы великим делом. Чудо!
Он ударил в ладоши.
– Какая бы мощь выросла!
– Да, сила великая, которой можно бы держать в узде нечестивых крестоносцев, завоёвывать Русь и соседние государства!
Они долго в молчании смотрели друг на друга. Кечера всё сильней это пронимало и волновало.
– Ради живого Бога, – сказал он, – если бы это могло осуществиться, какое благодеяние для Польши.
Хавнул медленно произнёс:
– С Ягайллой, как вы знаете, я знаком много лет, неотступно у его бока, смотрю на его дела. Для ваших панов, для вас нет другого короля, который был бы лучше него. Он даже слишком щедр, милостив, добр, для своих послушен; он будет набожным, потому что уже сейчас, едва чувствуя настоящего Бога, боится Его и почитает…
– Язычник! – пробормотал с болью Кечер.
– Только по имени, – прибавил староста, – и именно это хорошо для вашей славы. Крестоносцы хотят его крестить.
В течение минуты они молчали.
– Если бы наши паны захотели принять к сердцу эту великую и счастливую мысль, было бы прекрасно, – сказал Кечер.
– Ведь у них нет никого, если не хотят мазура; а Вильгельм жить тут не может, – произнёс Хавнул. – Должны взять Ягайллу, у них будет свой, собственный. Если Малопольша даст ему корону, будет с ним править…
Хавнул не сразу заметил, что для первого выступления он, может, чересчур горячо взялся за дело. Боялся испортить его поспешностю. Поэтому он ловко поменял ход беседы и начал расспрашивать об особах в Кракове и той части Польши, которая была более значительна.
Кечер, отлично знающий связи, перечислил ему самых могущественных панов, и таких, которые вели за собой самые большие рыцарские отряды. Староста слушал. Он уже не возобновлял свою мысль, не упоминал о ней, чтобы сразу не выдать, что она была целью путешествия. Кечер и так мог уже об этом догадаться. Они не нажимали друг на друга; так до вечера продолжался их разговор на первый взгляд нейтральный, а в действительности поучительный для них обоих. Кечер мало знал Литву, Хавнул знал Польшу только из отдалённых слухов.
Краковянин невзначай проникся мыслью старосты и приобрёл убеждение, что следовало хотя бы попробовать доверить её кому-нибудь из панов: Добеславу из Курозвек, или Яську из Тенчина; за первым была сила, за вторым ум.
Прежде чем Хавнул открыл, что хотел бы поставить в известность кого-нибудь из старших, сам Кечер заключил, что он считает это хорошим. Староста не напрашивался.
– Можете это учинить от себя, – сказал он, – но вовсе не от меня. То, что я говорил, есть простой выдумкой моей глупой головы. По дороге человек от нечего делать мечтает и болтает себе… Упаси Бог вам подозревать, что мне кто-то поручил… или с этим послал! Я за это мог бы голову сложить.
Несмотря на эти уверения, Кечер хитро улыбнулся. Он находил Хавнула простодушным и не достаточно хитрым. Он был прав. Несмотря на лучшие желания, староста терялся на каждом шагу.
Купец смотрел ему в глаза.
– Кто бы там вас подозревал? – ответил он. – Но если бы кто-нибудь из панов принял дело к сердцу и захотел вызвать вас на разговор, разве вы не хотели бы об этом поговорить и научить что делать?
Хавнул смешался, почувствовал воодушевление, распростёр руки, дёрнул плечами, молчал.
– Что же? – сказал он задумчиво. – Я им на это могу сказать то же, что и вам. Я очень не хочу, чтобы из уст в уста разнеслось, что я не в своё дело вмешался. Не так важно, если меня заподозрят… но господина…
Кечер схватил его за руку.
– Не бойтесь, – сказал он оживлённо, – я буду говорить об этом только от себя, вы можете предоставить информацию. Останьтесь в тени и в стороне.
Хавнул это заверение принял молчанием.
Оба среди горячего разговора забыли об одном – что ни один из тех панов, которые были им нужны, не находился в это время в Кракове; все более или менее значительные с прекрасными отрядами выбрались в Новый Сонч ждать обещанную им королеву. Поэтому своё пребывание в Кракове Хавнул должен был продлить.
VI
В приходе Св. Флориана, недавно очень красиво и аккуратно построенном из камня хозяйственным Бодзантой, который, хоть взял архиепископство, прежнего своего прихода не оставлял, готовились к его приёму. Было объявлено о его прибытии в Краков.
Ксендз-викарий Хотек, правая рука архиепископа, ходил удрученый, занятый, осматривая все углы, и, несмотря на обширность зданий, примыкающих к дому священника, находил, что места для удобного размещение всех коней и людей, которые составляли свиту Бодзанты, было слишком мало.