естами могла жить черника и брусника. Ветки старых гигантов практически не пропускали света, и только то, что могло обходиться без него, дремля во мраке, пускало бледные ростки.
Эта часть леса была величественной и красивой. Весной и зверя легко было найти, летом Остров пустовал, потому что пищи там он не находил, иногда только стада лосей и коз, когда высыхали ручьи, приходили в них оживиться. Люди редко туда забредали.
Остров был расположен довольно далеко от трактов и больших рек, поселений в околице не было.
В конце августа в назначенный день Семко, который с нетерпением этого ждал, теряясь в самых разнообразных догадках, появился вечерней порой на Муравом Острове. Его сопровождал, как обещал, брат Антоний, а кроме него, несколько слуг, которые везли шатёр и дорожные запасы.
Они никого не застали. Семко сам выбрал место; среди самых старых деревьев, недалеко от речки, где пища для коней была добрая, он велел разбить большой шатёр и сделать шалаши. Люди, во время охоты привыкшие к подобным ночлегам, быстро и умело взялись за работу. Сразу разожгли костры, найдя сухие сосновые ветки, и костёр весело зашипел. Летом или зимой костёр на выпаске и ночлеге должен был гореть. Воздерживались его разводить только тогда, когда он мог выдать врагам.
Летом царила тишина, именно в это время года уже значительнейшая часть птиц умолкает. Сверху качались зелёные ветки, медленно, словно сонные, а шум их тонул в этом торжественном молчании одним своим однообразием.
Князь ждал еду, которую ему готовили, а брат Антоний, соблюдающий, как большую часть года, пост, ел кусок хлеба с солью, когда вдалеке послышался шелест, а потом топот коня по мягкому пласту лесной земли, который не очень был слышен. За деревьями показалось несколько всадников. Из них только один, дав знак товарищам, чтобы остались вдалеке, когда князя увидел, доскакал до лагеря и спрыгнул с коня. Семко, которого жгло сильное любопытство, смотрел внимательно, но прибывшего узнать не мог.
Только когда, бросив коня, он пешком приблизился, снимая шапку перед князем, всмотревшись в него, вспомнил…
старосту Хавнула. Это действительно был он. Князь, у которого сохранились о нём довольно хорошие воспоминания, почувствовал себя более спокойным, увидев, что с ним имел дело. Он легко мог догадаться, что тот прибыл по делу Ягайллы. Воспоминания о литвине, который был его конкурентом и отбирал у него корону, сжало сердце Семко.
Несмотря на это неприятное впечатление, он с любезностью поздоровался с Хавнулом, но в то же время с гордостью человека, который помнил, что хоть мгновение считал себя королём. Хавнул подходил к нему явно смущённый, меряя его беспокойными глазами, желая угадать мысли.
– Простите меня, ваша милость, – воскликнул он, – что я даже сюда забрёл. Бог свидетель, что я желаю добра, и думаю, что принесу мир и счастливое будущее.
Князь молчал, только склонив голову. Хавнул поздоровался со стариком, который при виде его радостно улыбнулся.
– Братья шлют вам привет! – сказал он. – Отец Павел шлёт вам сердечное слово.
Обрадованный монах воздел руки. Тем временем дружина князя готовила охотничью трапезу и разложила на земле приборы. Семко указал рукой, все пошли к этому лесному столу и на сидениях, наскоро сколоченных, заняли места. Только брат Антоний, доедающий хлеб, сидеть не хотел, и скоро отошёл с чётками в сторону.
Хавнул, видя, что Семко не хочет начать разговор, первый его начал:
– Милостивый князь, сначала я должен объявить вам то, что хотя прибыл с ведома моего господина, я не его посол. Это моё собственное желание мира и покоя меня сюда привело. Но также под клятвой признаюсь вам: то, что обещаю вам от имени моего господина, он сдержит.
Он немного помолчал, и говорил дальше:
– Втянули вас, милостивый пане, и разочаровали… Напрасно переживать за то, что случилось. Королева Ядвига приезжает… в этом нет сомнений. Среди панов, которые её окружают и будут руководить её первыми шагами, значичительнейшая часть обязалась дать ей в супруги моего государя. Он принесёт Польше новые силы, богатства, заслугу в отношении церкви, мир и, даст Бог, долгие годы счастья. – Всё это, – сказал тихо Семко, – ещё только надежда и неопределённость. Принцессы до сих пор нет, королева столько раз обманывала поляков, что ей нельзя верить. Ягайлло в серьёзной войне с Орденом и он сам не уверен, удержится ли.
– Мы нанесём Ордену страшный удар тем, что вы сами приготовили, – сказал Хавнул, – мы отберём Витовта. Ягайлло станет сильнее, чем был. Об этом нечего бояться… В Польше мы постарались, – тут Хавнул улыбнулся, – одни нам помогут ради церкви и Польши, другие ради золота. У нас есть, чем наградить тех, кто будет нам помогать…
Он говорил это с такой уверенностью, что Семко, слушая, повесил голову.
– Если бы корона, которую вам предложили, была бы получена, – прибавил староста, – я бы не отговаривал вас от неё, не смел бы отбирать, но, милостивый князь, у вас врагов больше, чем друзей. Они боятся вас. Кто бы ни был королём, вы её не достигните. Заключая с нами союз, отказываясь от этого, вы можете вернуть то, что потеряли, и завоевать больше, не вынимая из ножен оружия.
Семко думал. Правда, он ехал туда, не питая никакой надежды, давно её лишённый, теперь, когда Хавнул пожелал заключить с ним договор, он рассчитал, что к этому всё-таки что-то должно было склонить; к нему вернулось убеждение, что он, должно быть, имеет какую-нибудь силу.
– Если, как вы говорите, у меня нет никаких средств добиться короны, почему вы хотите меня заполучить? – спросил он.
– Потому, – воскликнул Хавнул, – что, вступая на порог нового государства, Ягайлло не хочет иметь врагов. Вы можете безрезультатно мучить нас войной…
Князь покачал головой.
– Поставьте себя, – сказал он, – в моё положение. Я был выбран и провозглашён королём! Воспоминания об этом дне не сотрутся. Правда, без власти, но я король по сей день… Я из крови тех панов, которые долгие века владели Польшей. Корона по закону не могла бы перейти на кудель. Разве я мог бы отказаться от этого, забыть, что боролся, признать себя побеждённым? Лучше умереть, чем выносить позор. Я имел бы покой, а честь бы потерял.
Князь оживился, говоря, голос его дрожал. Хавнул дал ему остыть.
– Быть побеждённым – вещь тяжёлая, – сказал он, – но какой рыцарь им не бывал? Вы же, милостивый пане, не побеждены, не будете, посвятите себя Церкви, обращению язычников, делу Христа; Бог вам за это воздаст, люди оценят, Польша будет благодарна.
Хавнул говорил живо и с горячностью человека, который был ослеплён великой целью, которая была перед ним. Голос его дрожал, слова имели некую силу, какую даёт сильный дух. Князь колебался с ответом. Он не смел спрашивать, что может получить от Ягайллы взамен. Староста дал ему подумать и, подождав немного, начал:
– В том доме Ягайлло первое время будет нужаться в покое; впрочем, его ждёт неминуемая война с Орденом. Крестоносцы, не в состоянии крестить и сделать союзником и данником, обратят против него все силы. Война в доме была бы несчастьем. Поэтому не будь, князь, врагом, а будь союзником, подражай брату. Вернёшь весь свой удел.
– Я держу Куявию, – вставил князь.
– Я уверен, что или Ягайлло вам её оставит, или вознаградит другим даром.
Староста, помолчав минуту, робко, с колебанием прибавил, понизив голос:
– Ваша милость, будучи в Вильне, вы видели молодую и чудесной красоты сестру Ягайллы… Александру.
Семко покраснел и вздрогнул.
– Ягайлло непременно отдаст вам её руку с приданым. Будете ему милейшим братом, как она дражайшая ему из сестёр. В силу этого вы будете так близко к трону, что у вас ни великопольские паны, никто на свете отобрать сердце Ягайллы не сможет. Будете ему советником, братом.
Князь, слушая, поглядел на Хавнула уже не хмурым взглядом, которым его приветствовал, но озарённым надеждой. В его голову пришёл образ той златоволосой девушки. Могла ли она приговором Божьим быть ему предназначенной и указанием судьбы? Его сердце забилось. Так всё складывалось, что он мог видеть в этом волю Провидения. Однако гордость не позволяла так скоро сдаться, она ещё теперь закрывала ему уста.
Хавнула не оттолкнуло упорное молчание, и он сам говорил дальше:
– Княжну Ольгу-Александру я знаю с детства. Мало того, что с рождения красива, и что у нас нет равной ей по красоте. Гораздо больше значит, что у неё сострадательное сердце, что со слугами и невольницами добра, что все её любят, а она для самых бедных лучшая. Ревностная христианка, набожная, работящая…
Хавнул с восхищением долго говорил о качествах и добродетелях княгини.
– Ягайлло её любит больше других своих братьев и сестёр, – прибавил он, – поэтому можете быть уверены, что и вам обеспечит прекрасную судьбу.
Семко спокойно слушал, погружённый в мысли, ничего не отвечая, иногда вставлял короткий вопрос, не давая ничего узнать по себе, кроме любопытства. Однако из самого молчания Хавнул имел право заключать, что мысль, которую принёс, взяла его за сердце.
Они еще долго сидели по окончании ужина, пока не опустилась ночь… и им светил только разведённый костёр. Для Хавнула его челядь приготовила неподалёку шалаш. По правде говоря, они разошлись, ничего не решив, потому что Хавнул настаивать не мог, но староста удалился на ночлег с сердцем, исполненным надежды.
По дороге ещё встретив прогуливающегося брата Антония, Хавнул наклонился к его руке и шепнул:
– Отец, молитесь, чтобы мы не вернулсь ни с чем.
– Весь вечер Богу вздыхаю об этом, – ответил старичок.
Оставшись один, Семко долго сидел у огня. Сон не шёл к нему. Он думал и взвешивал, как поступить.
Только один стыд его ещё сдерживал. Очевидно, милостивое Провидение подавало ему руку, чтобы вырвать его с края пропасти. Но нужно было иметь мужество и неизменное решение, чтобы противостоять новым искушениям Бартоша и тех, кто с ним держался. Порвать с прошлым, вернуться на отцовскую и братскую тропу, навеки отказаться от мечты о короне! Сегодня это была уже только золотая мечта, которая кончилась кроваво и черно.