Колокола радостно бьют… толпы поют – на улицах безумствует народ. Городские шуты, пёстро наряженные, крутятся и дурачатся; из окон слышны лютни… Незнакомцы здороваются друг с другом – все словно родные братья.
В окне дома, прикусив губу, сидит Бобрек.
Всё это время ему казалось, и ещё чувствовал, будто бы кто-то его кусал и вырывал у него тело. Он спрашивал у своих немцев, они ответить ему не могли – только головами кивали.
– Великий день! – пробормотал один.
– В такой день бабы побили бы самое сильное войско, – прибавил другой, – такие дни для человека раз в жизни.
– И на две жизни редко один раз случается, – договорил другой.
Бобрек молчит и смотрит.
– Даст ли это им силу? – бормотал он себе. – Орден сидит тихо, но мощь собирает… в замках оружие, золото в погребах…
Он рассмеялся.
– Если бы я был серадским королём Семко, – воскликнул он, – я сегодня бы, пожалуй, умер.
Семко смотрел из окна, а когда проезжала королева-ребёнок, он встал, как вкопанный, и побледнел, как стена.
Такой женщины он не видел и не мечтал. Она не похожа ни на какую другую, точно была родом не из этой земли.
Проезжая рядом с домом, она подняла глаза из-под тёмных ресниц на него, и этот взгляд пронял его до костей… он как бы был упрёком. Он хотел вырвать трон у этого ангела? Он невольно отпрянул… Канцлер стоял за ним, сложив руки, словно молился. Вздохнул.
– Её хотят короновать? Разве её сегодня уже не короновали великим почётом?
Бартош из Одоланова первый раз в жизни почувствовал себя слабым, сказал себе в духе, что против этой силы, что шла с этим походом, воевать железом было безумием.
Что в этот день делалось в замке, не знал никто. Поставили стражу, женщины привели королеву в освящённые Мало комнаты и заперли двери, чтобы молилась, отдыхала… Кто знает? Чтобы поплакала, может.
Молодой воевода принимал у себя дома панов, не только польских, но и венгерских, во главе которых стоял Эмрик Бобек, отец прекрасной Эльзы, сверкающей у бока королевы. Воевода Эмрик, чистая кровь старых вождей Атиллы, чёрный мужчина с огненными глазами и улыбающимися губами, с кривой саблей сбоку и свисающим с плеча плащиком, имеет в гостях первое место. При нём старшие и свои: Добеслав с пурпурным от усталости лицом, Ясько из Тенчина со своей седой бородой, Ян из Тарнова, Гневош из Далевиц и многие другие.
Все лица сияют и глаза смеются.
Слуги накрывают столы, лютнисты уже бренчат на струнах, три шута у двери ждут сигнала, чтобы забавлять гостей, а тут разговор идёт весело, как волна под порывами ветра, иногда его прерывали окрики.
– Воевода, – воскликнул Флорек из Забора, одного с ним клича, – вы знаете, кого я видел в окне, глядящим на въезд нашей королевы?
– Кто тебя угадает?
– Ставлю дюжину, что никто, – смеясь, воскликнул Флорек, и чуть задержался.
Спытек ударил его по плечу.
– Может, тебя так удивило прибытие сюда Семко Мазовецкого? – сказал он с толикой иронии, потому что почти был уверен, что Флорек говорил о нём.
Тот, кого таким образом спросили, опустил голову.
– Я вижу, что вы лучше осведомлены, чем я думал, – прибавил он, – я проиграл дюжину.
– Но я их не выиграл! – ответил Спытек. – Я ничего не ставил.
– Что вы думаете об этом прибытии Мазовецкого? Что будете с ним делать? Ведь за Князь вы должны требовать возмещения, а я сомневаюсь, что ему на всех кредиторов хватило бы остатков княжества, – отозвался Флорек.
– Что потеряно во время войны, трудно найти у кого-то, – сказал Спытек довольно равнодушно. – Ни от тебя дюжины, ни от него за поджёг я ничего требовать не буду. – А если вы встретитесь?
– Я готов подать ему руку, если он поклонится королеве и откажется от старых мечтаний, – добавил Спытек. – Сейчас каждый должен чем-то пожертвовать для согласия и мира.
В это время хозяина оттащили, а Флорек остался удивлённый и задумчивый.
Пиршество у воеводы, на которое прибывали всё более многочисленные гости, вскоре собрало всех самых знатных вельмож; а за столами не было слышно ничего другого, кроме похвал молодой пани и восхищения ею. Все были согласны, их оживляло одно чувство.
Значительнейшая часть, не исключая хозяина, рада была ускорить день коронации, чтобы какая-нибудь новая помеха не вынудила ждать в этом состоянии бескоролевья и неопределённости, которое открывало ворота интригам и коварству.
Поэтому решили не обращать внимания на то, что короны были в Буде, чтобы не ждать, когда их выдадут. Ювелиры должны были незамедлительно сделать новую. Послушный во всём архиепископ не создавал ни малейшей трудности, а прибывший кардинал Димитр, архиепископ Стригоньский, и ксендз-епископ Чанадский этому также не сопротивлялись.
Уже даже назначили на день Святой Ядвиги, на 15 число этого месяца, этот праздник, к которому все готовились. Ясько из Тенчина и Спытек рьяней других поддерживали дело. У стола уже велись переговоры о том, чтобы придать празднику как можно больше великолепия. Все прибывшие на встречу молодой госпожи должны были задержаться, чтобы сопровождать в этот день великолепный кортеж короля и королевы. Этот достойный пир у воеводы протянулся долго; а когда утомлённые дорогой начали разъезжаться по домам, Ясько из Тенчина, Добеслав из Курозвек и Влодко из Огродзенца, подчаший, остались в итоге только одни.
Им ещё нужно было посовещаться по поводу безопасности, по поводу устройства двора и выбора лиц, которые бы не позволяли ей слишком скучить по матери и семье. Все они и из почтения к своей госпоже, и из боязни, как бы на неё не подействовало чужое влияние, так хотели окружить её заботливой опекой, чтобы в замок ничто без их ведома пролезть не могло.
С первого дня видели, что все, у кого было какое-либо право приближаться к молодой королеве, уже хлопотали, чтобы заслужить её милость и доверие.
Видно, пытались подружиться со старшими дамами, добавленными королевой, и женским двором. Также предвидели, что краковский епископ Радлица, который знал принцессу ребёнком и был любимцем её отца, станет ей милее других и скорее завоюет её доверие. Этого никто не боялся, потому что почтенный епископ, сам подкопанный, никому бы не смог вредить и никого бы не смог подкопать.
– Слава Богу, до сих пор у нас всё удачно складывается, – сказал Ясько из Тенчина, – большая ответственность теперь лежит только на вас, пане Краковский (он повернулся к Добеславу), потому что замок нужно охранять как зеницу ока.
Старый каштелян, который в этом вопросе никогда не мог себя упрекнуть в небрежености, только ответил, что они могут быть спокойны. Влодко из Огродзенца ручался также за себя и других урядников двора, что будут присматривать за королевой.
– Легко предвидеть, – прибавил Ясько из Тенчина, – что пока королева не выберет себе или мы ей не дадим супруга, тут будут роиться и крутиться люди с разными мыслями.
– Даже старому Владиславу Опольскому я не верю, – вставил Спытек, – потому что знаю, что и он жадный до власти, и хочет захватить над ней род опеки, на что мы ни в коей мере согласиться не можем.
– Никогда на свете! – резко закричал пан Краковский.
– Семко Мазовецкий тоже здесь, – добавил Влодек из Огродзенца.
– Ну, этот, я думаю, не опасен, сил нет, уставший, в долгах; если он прибыл, то для того, чтобы, заключив мир, мог что-нибудь при этом получить, – сказал Ясько.
– И заключить с ним мир, лишь бы он его сдержал, самый безопасный способ, – отозвался Спытек. – Он нам не страшен, но может мутить, а нам нужен покой.
– Владислав Опольский – более хитрый и более опасный, – шепнул Ясько. – Нужно не спускать с него глаз. Если захочет, напросится в замок и будет чувствовать в нём как дома.
– Не пущу его, – сказал Добеслав узловато.
– Не будем забывать и о том, – продолжал дальше пан из Тенчина, – что Вильгельм Австрийский, хоть его отправили прочь, и королева Елизавета порвала с ним, приятен нашей пани, она – ему, и нельзя ручаться за то, чтобы он не пробовал сюда влезть и людей приманить на свою сторону.
– Королева о нём забудет, – произнёс Спытек, – лишь бы… лишь бы его сюда не пустить.
– Не думаю, чтобы он решился прибыть сюда, – пробормотал Добеслав.
– А если бы! Выгнать его мы не можем и запретить видиться, – говорил хозяин.
– Будет достаточно времени об этом подумать, если он осмелится приехать в Краков, – сказал подчаший Влодко.
– Говорят, что старая охмистрина, любимица Ядвиги, Хильда, – шепнул Спытек, – немка, родом из Вены, расположена к нему…
– Это будем держать под контролем, – сказал Добеслав.
Когда это происходило в доме пана воеводы, те, кому было поручено смотреть и слушать, как Бобрек, время не теряли. Было их, наверное, много, но никто не был более деятельным, чем клеха. Рвение в делах Ордена увеличивала ненависть к Польше.
Нет более непримиримых врагов, чем те, что, отрёкшись от своей национальности, в угрызениях совести, хотели бы её уничтожить, чтобы забыть о своей подлости. Проницательному клирику достаточно было присмотреться и прислушаться к тому, что окружало Семко, чтобы убедиться, что крестоносцы на него не должны были рассчитывать.
Он не понимал, что могло обезоружить и успокоить такого мстительного и вспыльчивого человека, но чувствовал, что Ордену он уже не пригодится.
Хоть доселе держали втайне брак Ягайллы и мысль соединить его с Ядвигой, Бобрек прекрасно знал то, что большинство панов и духовенство было за это и сильно решили осуществить этот брак.
Надо было что-нибудь найти, дабы предотвратить опасность, противопоставить Ягайлле; а не было никого, кто бы мог быть так полезен, как молодой Вильгельм, некогда жених Ядвиги. Из полуфраз, схваченных тут и там, клеха догадался, что он мил королеве. Только нужно было найти кого-то, кто мог бы её чувство разбудить заново и предложил себя ему служить.
Назавтра ловкий служка крестоносцев был в замке с молитовками, попал к двум клирикам, находящиися при дворе пани, познакомился с ними и искал человека, которым бы мог воспользоваться.