Хильда, может, преувеличила в своей заботе, но в этом мраке и тайнах, должно быть, что-то скрывалось.
– Я королева, – для своего успокоения повторила в духе Ядвига.
Она хотела чего-нибудь ещё добиться от своей старой воспитательницы. То, что она говорила, выглядело какой-то сказкой и выдумкой, так дико и страшно звучало.
Этот король-язычник, должно быть, был государем весьма обширных земель, населённых дикими людьми, которые привыкли пить кровь своих пленников и пожирать младенцев. Вся эта замёрзшая, ледяная, покрытая снегами, заросшая лесами земля была в руках язычников, которые ненавидели христиан и имени Христа. Ягайлло, должно быть, был убийцей собственного дяди и нескольких братьев, исполненным злобы, мстительным и жестоким. Рассказывали о нём, что он мало отличался от медведя и рычал, как они. Ходил, покрытый шкурами, снятыми с недавно убитых животных… ел жёсткое мясо…
Но так как у него были несметные сокровища, он смог подкупить им польских панов, которые решили продать ему свою красивую королеву.
Хильда прибавляла, что у язычника этих жён, невольниц и наложниц было не счесть. Это повествование очень отдавало сказкой, как будто сложенной для устрашения детей, так что само это преувеличение немного её успокоило.
Обняв охмистрину, задумчивая королева попросила наутро позвать к себе Гневоша, который был уже готов к этому.
Однако, прежде чем она могла поговорить с ним лично в присутствии Хильды, пришли паны Совета, прибыл епископ Радлица и, взглянув на их спокойные, честные лица, королева почти устыдилась своего легковерия.
Её только поразило, что именно в этот день они сошлись в более значительном количестве, с какой-то торжественностью, и словно хотели изложить ей важное дело.
Среди панов находились и архиепископ Бодзанта, который тоже был им послушен и исполнял то, что ему указали. Кроме того, Познаньский епископ Доброгост из Нового Двора, муж серьёзный, умный и очень приятный молодой королеве, тоже там присутствовал.
Увидев такой важный круг, потому что к краковским присоединились другие воеводы и каштеляны: Кжеслав из Курозвек, Ян из Тарнова, Винсент из Купы, – королева, хоть успокоилась в первые минуты, догадалась, что они пришли не с одним изъявлением покорности.
Бодзанта, который занимал первые места, и имел мягкий и нежный голос, первый сказал, как все хотели видеть свою государыню счастливой, великой, окружённой славой и в кругу монархов светящейся, как звезда. Она краснела, слушая его, и ожидала окончания, когда Бодзанта после долгой речи не отважился сказать какое-либо более ясное слово, которое объяснило бы мысль его и Совета.
Тогда, гладя седую бороду, после него заговорил Ясько из Тенчина.
– Милостивый Бог, который дал нам дорогое сокровище, не для нас одних его предназначил, но уготовил ему более великую, более сильную судьбу. Наша королева, мы пришли объявить вам, что сильный монарх, владеющий огромным соседним государством, до сих пор погружённым в языческие заблуждения, со всем своим народом хочет принять христианскую веру, лишь бы вы отдали ему свою руку.
Говоря это, он смотрел на Ядвигу, которая начала бледнеть, но в ту же минуту кровь вернулась на её лицо, глаза приобрели блеск и, выпрямившись, она только с удивлением обратилась к каштеляну:
– У меня есть муж, – сказала она сильным голосом, в котором дрожало чувство, – я связана с ним, и никогда не хочу иметь другого, и не буду.
Всё собрание молчало. Слова королевы были так решительны, были сказаны с такой силой, что поначалу никто не отважился возвысить голос.
Они ещё смущённо смотрели друг на друга, когда Доброгост из Нового Двора, епископ Познаньский, мягко начал:
– Милостивая государыня. Когда вас призвали на польский трон, этот брак был торжественно расторгнут королевой Елизаветой.
– Но я сохранила его в сердце, – ответила важно Ядвига. – Никто не может освободить меня от клятвы… Не знаю и знать не хочу, – повторила она, – другого мужа, кроме него.
Бодзанта отважился промолвить, делая свой голос как можно более сердечней:
– Королева и наша госпожа, тут речь идёт о том, чтобы вырвать из когтей дьявола души, об обращении тысячи язычников… Нет такого брака, от которого бы Рим не освободил, когда этим можно купить обращение целого народа.
Королева опустила глаза, мгновение она молчала.
– Никакая сила не может вынудить меня к вероломству, – сказала она.
Окружающие паны снова какое-то время молчали, пока Ясько из Тенчина не начал говорить:
– Это дело слишком великое и важное, чтобы решить его в одну минуту и одним словом отстранить. Ваша милость, у вас есть время подумать, а ваше благочестивое сердце склонит вас, несмоненно, совершить великое дело. Если обращение язычников будет стоить даже великой жертвы, никогда невозможно слишком дорого оплатить то, что приносит Христу и Церкви.
По попеременно бледнеющим и пламенеющим щекам кокоролевы потекли два ручейка слёз. Ясько сжалился и перестал говорить, а Ядвига подняла глаза и обрела храбрость. – Я скорее откажусь от короны и королевства, чем нарушу клятву, – прибавила королева дрожащим голосом.
– Быть может, – сказал тихо епископ Доброгост, – что вашей милости люди злой воли и несведущие будут рассказывать несусветные вещи об этом короле язычников. Но я, который был в Литве и видел его своими глазами, могу засведительствовать, что мать у него христианка, он готов креститься, и, впрочем, пан мягкий по натуре, добрый и любезный; не так дик, не так жесток, как мог быть язычник, если бы с колыбели и с молоком не вкусил святой веры.
Опустив глаза на бахрому платья, королева равнодушно слушала. Казалось, её это мало волнует.
Бодзанта заговорил вновь:
– Это благословение Божье над вами, милостивая пани, что сразу у подножия трона Он даёт вам пальму победителя, миссионерскую заслугу. Века и народы будут почитать память о вас.
– Отец мой, – прервала королева, – я не чувствую себя достойной этого величия, а только хочу быть чистой в своей совести…
– Ваша милость, – вставил Винсент из Купы, воевода, – вы не будете ничем связаны, если примите посольство Ягайллы, которое он задумал сюда отправить. Мы не можем его оттолкнуть, он желанен как союзник, и был бы опасен для нас как враг.
Королева испуганными глазами посмотрела на собравшихся, спрашивая о посольстве, и ничего не сказала. Затем маршалек Николай из Бжезия прибавил:
– Послам от кого бы то ни было на свете не отказывают. Вы можете принять предложение, или нет, взвесить условия, но презирать добрую волю и вытянутую руку соседа не годится.
Все это подтвердили.
– Как это? Значит, они уже послов отправили? – спросила удивлённая королева.
– Нет, но нам о них объявили, – сказал Ясько из Тенчина.
Беспокойство, которое овладело королевой, слёзы, катившиеся из глаз, волнение, доказывающее о тяжёлом мучении, сократили аудиенцию.
Ясько из Тенчина подошёл, склоняясь к её коленям.
– Успокойтесь, ваша милость, отгоните всякий страх. Мы желаем вам счастья, силой не будем. Ваша милость, с Божьей помощью вы сами увидите и убедитесь, что в ваших руках спасение тысяч душ. Вы не дадите им погибнуть! Вы не оттолкнёте наших просьб и мольбы!
Все по очереди шли прощаться с онемевшей от боли и испуга королевой, бледной, ослабевшей. Епископы тоже подошли с благословением и словами утешения. Радлица подошёл последним.
– Отец мой, ради ран Господних, – шепнула он ему, – не покидай меня, задержись…
Маленький епископ дал знак своим товарищам, что он должен остаться с королевой. После выхода совета из её глаз обильно потекли слёзы, она начала рыдать и, облокотившись на подлокотники трона, долго не могла говорить. Платочик, который она держала в руках, весь был мокрый.
Она вдруг оторвала его от заплаканных глаз, встала с выражением силы и непреклонной храбрости и, сходя с трона, подошла к епископу.
– Нет! – сказала она. – Меня ничего не вынудит! Это жестокость, это несправедливость, этого не может быть. Я в детстве слышала историю о драконе под Вавелем, которому приносили в жертву девицу. Вы взяли меня от матери, от семьи, от мужа, чтобы бросить в пасть дракону?
Бедный маленький епископ осенил её святым крестом, тихо молясь, чтобы она успокоилась.
– Королева моя, дитя моё… Спокойно! Терпения! Мужества! Ничего не случилось, Бог милостив…
– Стало быть, вы мне дали в руки скипетр для того, чтобы приказывать мне? – воскликнула всё более возмущённая королева. – Моя мать ручалась мне, что мой брак с Вильгельмом сохранится. Я не хочу знать этого короля язычников, всех этих язычников! Я несчастна, вы решили меня погубить.
Она расплакалась, но слёзы снова высушил гнев.
– Нет! Я королева! Я не дам себе приказывать! Можете меня мучить, не сумеете меня сломить.
Она ножкой топнула об пол. Епископ стоял, заломив руки, и шептал:
– Дитя моё, успокойся!
– Ты был моим пастырем, – прервала Ядвига, – ты был другом моего отца, ты сжалишься надо мной, не допустишь, чтобы меня мучили. А! И Ясько из Тенчина, тот, которого я уважала как отца, в сердце которого верила. И он! И все! Все!
Епископ, как мог, пытался успокоить жалующуюся королеву. Сама она, ради своего королевского достоинства, не хотела показывать излишнего опасения, вытерла слёзы, постепенно к ней вернулась храбрость.
Радлица потихоньку бормотал.
– Всё ещё может измениться. Посольство ничего не значит… Для панов совета больше значит выгода для государства и христианства, чем ваше счастье, но… они не виноваты в злой воле… хотели бы всё согласовать. Время смягчит боль, сотрёт воспоминания…
Королева с упрёком посмотрела на Радлицу.
– Значит, и ты?
Епископ сразу же замолчал. Он шепнул, чтобы шла отдохнуть, и с заботой лекаря повёл шатающуюся королеву к её комнатам. Там её ждали её девушки, которых она отпустила кивком. Она побежала искать Хильду.
Её глаза уже высохли, а губы пересохли. Увидев охмистрину, она кинулась ей на шею.