Встав перед зеркалом, он распахнул халат.
Безобразие Крупской все же не было лишено некоей царственной значительности. В чертах одутловатого лица проступало явное сходство с престарелой королевой Викторией. Обвислые щеки и выпученные глаза Надежды заставляли вспомнить партийные клички: Рыба, Минога. Волосы, цветом и видом напоминающие осадок на дне стакана с зубными щетками, наводили на мысли о тайных пороках – разумеется, безосновательно. На глупости у нее никогда не было времени. Ежегодно пишется более сотни статей и заметок, принимаются и отправляются мешки почтовых писем, идут заседания и выступления. Архитектурные концепции школ и детских садов, учебные программы и методички для педагогов, диктовка секретарям воспоминаний – ни минуты для себя, все для будущего, для потомков. Фантастическая работоспособность.
В дверь ванной стукнули кулаком.
– Опять он читает на горшке! – Жена, по обыкновению, обращалась к Мухобойникову в третьем лице. – Конечно, куда ему спешить? Ему на работу не надо!
– Я работаю дома! – так же привычно возмутился Мухобойников.
Звук собственного голоса, резкий и пронзительный, словно крик неизвестной птицы, удивил его и напугал.
Жена продолжала требовательно колотить кулаком в дверь:
– Ты выйдешь, наконец? Мне нужна моя косметичка!
Мухобойников вспомнил, что вчера они рассорились из-за пустяка – зашел спор о применении нового глагола «опедагогаживать». Сегодняшний повод для ссоры представлялся более весомым, но выхода не было. Виновато вжав голову в плечи и запахнув обеими руками ворот махрового халата, Мухобойников выскочил в коридор. Жена даже не взглянула в его сторону, зашла в ванную и закрыла дверь.
Мухобойников юркнул в кухню. Заглянул под крышку сковороды. Жареная почка, похожая на размокший войлочный тапок, булькала в серой подливе. Пятнадцать лет назад в отпуске по уходу за ребенком жена защитила диссертацию по теме «Прагматика английских поговорок в романе Джеймса Джойса «Улисс» и с тех пор имела пристрастие к требухе и ливерным колбасам.
Для самого Мухобойникова готовили рыбные блюда. И теперь в эмалированной кастрюле, облепленная хлопьями пены, как древняя богиня Афродита, плавала большая рыбья голова. Белесым глазом она смотрела на Мухобойникова. В который раз за это утро он ощутил приступ безысходной тоски. «Что, если я так и останусь Крупской до скончания дней?»
Жена в прихожей надевала плащ. Она крикнула Мухобойникову:
– Довари суп! И сними мой лифчик, совсем стал как баба.
Мухобойников не раз слышал этот упрек, но почему-то сегодня почувствовал себя задетым. Он вышел в коридор и встал перед женой, уперев мощные руки в округлые бока.
– Гражданка, необходимо понимать, что баба, то есть женщина, такой же равноправный член советского общества, в чем-то даже более полезный, чем мужчина. Есть сферы деятельности, в которых женщины находятся в авангарде социалистического строительства. Первичная медицина, педагогика, бухгалтерское дело.
Мухобойников тут же спохватился:
– Конечно, не в литературе. Возможно, в поэзии есть исключения, но в прозе – никогда! Писательство – сугубо мужское занятие, среди великих писателей нет и никогда не будет женщин. Я это всегда повторял и буду повторять, сколько вы меня не убеждайте.
– Я все думаю, на кого ты стал похож? – Жена сплевывала слова задумчиво и брезгливо, как налезших в рот дождевых червей. – На Крупскую. Хоть по телевизору показывай!
Она вышла из квартиры, хлопнув дверью.
Мухобойников отчасти удивился тому, сколь малое впечатление произвело на жену его превращение. Но ум его уже пронзала другая ужасающая мысль. Что, если он прав и женщина не может быть писателем в глубинном, истинном значении этого труда? И он, став женщиной, то есть Крупской, лишается священной привилегии, которая дана ему от рождения и служит оправданием всей жизни – вечному безденежью, отсутствию житейских навыков и стройных перспектив? Ведь это же черт знает что, если задуманная в юности поколенческая поэма в прозе будет написана не им, Юркой Мухобойниковым, а безобразной бабой с толстой жопой и обвислыми сиськами!
Страх был животный, липкий. Как в тот раз, когда ей передали угрозу Сталина: не будешь сидеть тихо, партия назначит вдовой Ильича большевичку Елену Стасову. «Партия все может», – добавил узурпатор.
От страха Мухобойникову захотелось выпить, хотя он неважно переносил спиртное и обычно воздерживался от водки даже на писательских банкетах. В аптечном шкафчике жена, не доверяя импортным лекарствам, держала целебную настойку, изготовленную путем смешивания водки «Московской» с медом и мелко нарезанными зубчиками чеснока. Недавно была заготовлена новая поллитровка взамен истраченной на компрессы и гомеопатическое употребление внутрь.
С бутылкой Мухобойников направился к соседу Францеву, служившему охранником в супермаркете сутки через трое и многократно описанному Мухобойниковым в виде народного типажа.
– Ты, что ли, Мухобой? – уточнил Францев, осторожно приоткрывая дверь. – А я смотрю и не узнаю. Случилось что?
– Случилось, – кивнул Мухобойников и молча показал бутылку.
Сухощавый, долговязый, Францев носил усы подковой, отчего его добродушное лицо казалось унылым даже в минуты искреннего веселья. Они сели за стол в тесной кухне, разлили настойку. Выпили, зажимая носы от крепкого запаха чеснока.
– Францев, я пришел к тебе, чтобы сообщить о неожиданном происшествии, – с долей торжественности произнес писатель Мухобойников, как всякий интеллигент, стремящийся переложить камень со своей души на простую и выносливую народную. – Этой ночью я превратился в Надежду Константиновну Крупскую. Прошу, не нужно шуток, это может случиться с каждым. Хотя до сих пор, кажется, не случалось.
Народный Францев разлил по второй, выпил и хлопнул Мухобойникова по плечу:
– Это ничего. В жизни все бывает! Крупская – тоже человек. Живут же негры, китайцы. А Крупская даже лучше, все же от китайцев нас отделяет разница культур.
Выпили еще. Небогатый Францев достал из холодильника перловую кашу в кастрюльке. Мухобойников не закусывал и быстро пьянел.
– Я писатель! Инженер человеческих душ! Я учился в литературном институте как подающий надежды мальчик из провинции с копной непокорных волос! Тянулся к знаниям, как стройный тополек, талант мой зрел на зависть товарищам! Я опубликовал восемнадцать рассказов, четыре крупных эссе, три эротических романа, взбаламутивших трясину нашего творческого безвременья. А что теперь? Как начинать жизнь заново в сорок шесть лет?
Вместе с тем Мухобойников почему-то представлял, как в женском облике он обворожит престарелых издателей и главредов толстых журналов. Как через их постели внедрится в редакции. История его превращения в Крупскую разлетится в желтой прессе и по федеральным каналам. Он даже начал придумывать броские заголовки к будущим статьям о себе: «Свидетель прошлого», «Возвращение Надежды», «Новый человек». Мухобойников видел себя выступающим с телеэкрана в передаче «Пусть говорят» и «Модный приговор». Да, он не смог добиться славы как писатель, но этот уникальный случай восстановит справедливость. Его романы и сборники рассказов рядами выстроятся на полках книжных магазинов!..
Тщеславные помыслы уже переполняли его мозг, как туберкулезные микобактерии размножаются в питательной среде человеческих легких. Он размышлял:
«Крупный публицист и стихотворец N прикурил папиросу у сторожа на шлюзах Беломорканала и вот – родился памфлет о сталинских репрессиях. А прозаик D выпил пива в ресторане «Жигули» с шофером майора КГБ и наворочал пудовую сагу о советском быте. Сосед по даче антрополог Z напросился к полярникам на ледокол и написал исследование о половой жизни эскимосов с подробными иллюстрациями в частушках. Даже мой друг детства, малоталантливый поэт K, пытался залезть в шасси самолета и улететь без билета в Израиль, о чем и рассказали в передаче «Человек и закон». Издатели раньше бегали от него, а теперь сами бегают за каждой новой книжкой. И в Тель-Авив он уже летает с лекциями за счет Министерства культуры с питанием и проживанием в лучших гостиницах. Какой же триумф ждет меня, человека, который ради литературы решился на доселе невиданный эксперимент?»
Францев жевал холодную кашу. В кухню вошел рыжий кот Лямур. Он уставился на Мухобойникова, понюхал воздух, ощетинился. На его полосатой морде изобразилось крайнее недоумение.
– Чеснок не любит, – в оправдание невежливости кота произнес Францев.
– Можно купить чистой водки, – предложил Мухобойников.
Ему вдруг захотелось напиться допьяна, как в студенческие годы, когда еще застолье не отравляла горечь во рту, давление, колики в печени и мысли о будущем похмелье.
Францев взял на руки кота, отвел глаза.
– Это, Мухобой… без обид. Но я чего-то больше не хочу.
– Ты не думай, у меня заначка есть, пятьсот рублей!
Мухобойников достал из кармана халата деньги, Францев поглядел на сиреневую купюру, пожевал углом рта обвислый ус.
– Понимаешь, как с мужиком я бы с тобой, конечно, выпил. Но как Надежда Крупская ты меня не привлекаешь. А вдруг я захмелею и не смогу контролировать ситуацию? Так что извини.
При взгляде на собутыльника Надежда вспомнила рабочее общежитие на ткацкой фабрике, обращенные к ней измученные народные лица. Лица сливались в толпу – ей вспомнились стачки девятьсот пятого года, толпа у Финляндского вокзала, солдаты, жующие сухой черный хлеб возле печки в особняке балерины Кшесинской.
– Вы, товарищ, рабочий или служащий? – на всякий случай уточнила она.
– Охранник, – убитым голосом ответил Францев.
«Вот оно что! – в сознании Крупской вспыхнула ужасная догадка. – Ко мне приставили НКВД. Что ж, в лагерь? Или сразу расстрел? Нет, он не решится тронуть вдову вождя революции! Или для чудовища нет пределов?»
– Вы не испугаете меня, – проговорила бодро. – Я проходила допросы царской охранки, была казначеем организации в Уфе. В эмиграции вела всю черновую работу – конспиративные сношения, шифровки, транспорт. Организация съездов и конференций партии, редактура печатных изданий! Я сделала для революции не меньше, чем Ильич! Ваш НКВД не посмеет предъявить мне обвинений!