– Я уйду! – сказал Анатолий с мольбой в голосе.
– А если пятнадцать суток?
Анатолий бесшумно опустился на корточки и так и остался сидеть, обхватив выпуклые колени. Маргелов привалился к косяку двери, чтобы видеть соседа. Теперь присутствие всегда раздражавшего Анатолия успокаивало. Улучив момент, тот наклонился вперед и тихо проговорил: «По закону понятой не может быть пьяным, а я пьяный», – после чего вытащил и показал пустую бутылку. Только теперь Маргелов заметил, что седого парня нигде нет. Когда опера подошли подписывать протоколы, выяснилось, что ему удалось пропасть бесследно.
Через какое-то время опера опять разбрелись пить чай. Маргелову стало жарко, и он отер лоб бледной рукой, которую почти перестал чувствовать. Вроде бы он не нервничал, но тело подчинялось довольно плохо, и он насквозь вспотел.
Скосив взгляд на книги, наваленные в кучу посередине, он заметил торчавшую из биографии Троцкого свернутую бумажку. Полчаса назад никакой бумажки там не было – Маргелов это твердо знал. Бесшумно придвинувшись, Маргелов разглядел ее край – это была листовка. Выглядывала черная литера – одна из трех букв, обозначавших название запрещенной партии. Решили подставить. Он это предполагал.
Книжка была рядом. За компьютерным столом сидела следовательница и записывала номера дисков, и белоглазый опер, как назло, уселся на стуле в дверях. Преодолев слабость, Маргелов встал и стал неторопливо ходить по комнате.
– Не маячьте, – сказала следовательница.
Маргелов сел на диван, совсем близко к книге, стал перебирать вещи, которые опера уже отсеяли, как будто бы наводя порядок. Следовательница потянулась к чему-то из кучи, и книга с листовкой сама скатилась к Маргелову. Белоглазый смотрел в это время в стену с тупым, но сосредоточенным выражением любознательного животного.
Маргелов осторожно прижал ее ногой и медленно вытянул пачку, а потом резко засунул себе под ремень.
– Мне нужно в туалет, – сказал Маргелов.
Следовательница медленно подняла голову, которую как будто раздуло от накопившейся информации, и опустила опять к записям.
– Туалет вы проверяли? – спросила она.
Они вышли в коридор вдвоем с белоглазым, и тот приоткрыл дверь туалета и остановился, как будто в нерешительности. Он смотрел то на Маргелова, то в туалет и чесал затылок. Маргелов не выдержал и сделал движение в сторону двери, но рука с раскрытой ладонью вытянулась шлагбаумом.
– Давай сюда, – сказал белоглазый вкрадчиво и совсем без издевки.
Маргелов чуть покачнулся вперед, как от толчка в спину – коридор перед глазами расплылся. Треугольная голова опера на мгновение стала квадратной. «Теперь-то уж точно все», – меланхолично подумал Маргелов. Было понятно, что играть в наивность здесь не было смысла, и Маргелов молча протянул ему скомканную листовку, зашел в туалет, закрыл крышку и долго сидел в темноте, обхватив голову, пока в дверь не постучали.
Они вернулись в комнату, в которой по-прежнему усердно скрипела ручкой следовательница. В этот раз она даже не подняла головы. Листовки нигде не было. Похоже, она так и осталась у белоглазого – непонятно, зачем она ему понадобилась, и Маргелов даже не попытался понять, как это произошло. Он лег на пол и опустил голову. Пот на коже остыл, и кожа теперь слегка чесалась. Маргелов хотел было почесаться, но решил, что в этом нет никакого смысла. Любое движение могло вернуть его в реальность, а он только отгородился от нее. Теперь он был весь во власти того странного чувства, дававшего о себе знать весь день. Им завладела раньше незнакомая ему, какая-то сентиментальная апатия. Он думал о бюсте Кирова, о кофейном мальчике, о его родителях и своем пиве. Бутылка так и лежала в пакете, не тронутая никем.
За окном стемнело, и из-за занавески проглядывало облачное серо-фиолетовое небо, сквозь которое проступали звезды. Маргелов отчетливо видел их сквозь стекло – так хорошо оно было вымыто. Следовательница пропала, и остались трое человек без формы. К этому времени Маргелову было уже глубоко безразлично, сумеет ли он поесть и где уснет, дома или в камере, главное, чтобы можно было сделать это как можно скорее.
В коридоре опять появился Кравцов – все это время он где-то пропадал, а теперь вернулся, переодетый в легкий светлый костюм, очень чистый, но немного поизносившийся. Он улыбнулся Маргелову вежливо-безразличной улыбкой, как малознакомому соседу, и сказал операм, что машина ждет. Маргелова вывели под руки, ему казалось, что он может идти и сам, но ноги его почти не слушались.
У подъезда стоял полицейский уазик с включенным мотором, а чуть дальше – ухоженная «Тойота» старой модели, – в нее-то и усадили Маргелова. «Тойота» была без спецномеров, ослепительно-белая – печальный вечерний дворик весь целиком отразился в ее вымытом заднем стекле.
В голове у Маргелова равномерно тикало, как будто это были часы, вот только часов нигде поблизости не находилось. Кровь равномерно приливала к вискам и отливала, как будто море. Кравцов и все остальные о чем-то размеренно говорили, отойдя от машины на приличное расстояние. Кто-то из них – Маргелов не мог разглядеть кто – все время посмеивался. Только один из них.
Маргелову было хорошо ясно, что такое машина без спецномеров – на ней могли отвезти куда угодно. Привезут, к примеру, на кладбище, бросят в полуразрытую могилу с мешком на голове и приставят пистолет к черепу. Кравцов наверняка покуражится в свое удовольствие – поцитирует ему всяких речей, расскажет пару не очень смешных анекдотов. Возможно, песню споет. Кто-то один, вот как сейчас, будет посмеиваться.
Вдруг из-за угла вынырнул полицейский – тяжелый и низенький, с лицом, скрывавшимся под фуражкой. Он направлялся к уазику. Увидев его, Маргелов оживился, припал к окну, которое было не до конца закрыто.
– Товарищ полицейский! – сказал он негромко, но внятно. Голос его звучал на удивление чисто, хотя он долго молчал.
Никто из компании в штатском не обернулся. Кравцов неторопливо курил. Дым от незатушенных дачных костров вился над головами. Полицейский, немного подумав, неторопливо приблизился к машине. Под фуражкой у него оказались мелкие выпуклые глаза и усы, свисающие на рот.
– Товарищ полицейский, я не понимаю, куда меня везут, – сказал Маргелов.
Полицейский остановился, смотря на Маргелова с интересом.
– Везут для продолжения следственных действий. В Истринское отделение.
– А вы это точно знаете?
Полицейский постоял, покачался, посмотрел еще раз на папку – вряд ли он видел хоть что-нибудь в темноте сквозь плотную фиолетовую поверхность.
– Послушайте, товарищ… старший лейтенант, – разглядев погоны, Маргелов, насколько мог, высунул голову из окна машины и попытался взглянуть в глаза полицейского. Они были неуловимы. Напрягая последние силы, Маргелов старался говорить как можно короче и убедительнее: – Я не знаю, куда меня везут, и может, не доживу до утра. Вы знаете этих людей? А ведь по документам меня принимали вы. И спрашивать будут с вас. Журналисты, общественность. Я должен быть у вас в отделении.
Полицейский мигнул глазами, покачался еще на носках. Ноги у него были совсем маленькие, почти детские. Маргелов с надеждой смотрел на них, как будто взывая к чистой детской душе внутри мента, которую выдавали эти крошечные ножки.
Мент почесал под фуражкой, еще раз посмотрел на Маргелова, на стоявших и переговаривавшихся в отдалении людей в штатском, достал мобильный:
– Тут это… этого… задержанного, короче… куда везти?
В трубке ответили, по-видимому, что-то односложное, потому что полицейский сразу же проговорил:
– А эти… ну, эти… его куда-то собираются везти… Вроде не к нам.
Начальник отвечал долго и, похоже, эмоционально и, судя по всему, разъединился, не дослушав ответа и не попрощавшись, потому что полицейский рассеянно и как будто для самого себя проговорил: «Хорошо, я его не того… не отдам» – и остановился возле машины.
К этому времени люди в штатском уже подошли к ней и дослушивали разговор полицейского, встав возле него полукругом. Кравцов смотрел равнодушно. Среди все больше темневшего неба стал проглядывать серп луны.
– Вы куда его это… самое? – спросил полицейский.
– На север, – сказал Кравцов.
– На какой север?
– Мы его к себе забираем, чего непонятного?
– Но это куда – к себе?
Трое тем временем уже сели в машину, мягко хлопнув дверьми. Двигатель заработал.
– А я вам его не отдам, – вдруг внятным уверенным голосом сказал полицейский, смотря на Кравцова бесстрашно. – По документам он наш. Истринский. И я его увезу к себе.
Никто не пошевелился. Люди в штатском слегка улыбались – одинаковой, чуть заметной улыбкой.
– Документы свои покажи, – дрогнувшим голосом сказал полицейский Кравцову.
– Не покажу, – сказал Кравцов почти с сожалением. – Не твое это дело.
– Ну кто вы такие! – сказал, почти выкрикнул полицейский, вставая на цыпочки.
«Соберись, тряпка», – мысленно призывал Маргелов.
– Сигарету хочешь? – спросил Кравцов и, не дождавшись ответа, добавил участливо: – Чего распереживался так? Давай позвоним твоему начальнику.
Они отошли куда-то в сторону, стали тихо говорить с голосом в телефоне, передавая его друг другу. От этой интимной и вполне дружелюбной на вид беседы у Маргелова кольнуло сердце – как будто от ревности.
Маргелов с трудом разглядел во тьме, как полицейский резко двинулся в сторону уазика.
– Эй, ты куда? – крикнул Маргелов. – Эй!
Но полицейский шел быстро и не оглядывался. Кравцов сел на переднее сиденье, чуть повернувшись к Маргелову. Вблизи лицо Кравцова оказалось не таким уж молодым и гладким, как представлялось Маргелову, а в пигментных пятнах, прыщах, осунувшимся, покрытым тонкой, но непрерывной сеткой морщин.
– В какое отделение меня везут? – глухо спросил Маргелов.
Кравцов, как будто не слыша вопроса, стал копаться в кейсе и вскоре достал тонкую папку. Неторопливо вынул из нее машинописные листы. Маргелов мгновенно узнал их и в темноте, увидев только загнутый краешек. Он почему-то знал, что так и произойдет. Он ждал чего-то подобного. И когда Кравцов заговорил откуда-то издалека, как из колодца: «У меня к тебе вопрос, Маргелов. Почему у твоего персонажа такое странное имя – Гиба?» – Маргелова не удивило и это. Кравцов аккуратно перелистывал страницы.