Хозяева магазинов и их жены подчеркнуто любезно встречали Павла: военный с орденом на груди мог оказаться хорошим клиентом. В «Одежде» Вольфсона он разговорился с хозяевами и сказал, что тоже еврей. Оба расплылись в улыбках от удовольствия, хозяйка всплеснула руками, вскрикнула:
— Ой, вы еврей? Муля, посмотри на него — он еврей!
Муля среагировал спокойней:
— Приятно видеть еврея — героя войны. Мазал Тов[16] с приездом в Москву.
— Вы давно здесь торгуете? — спросил Павел.
— Что вам сказать? Не так, конечно, давно, но торгуем. Теперь сюда понаехало много евреев — кто работать, кто учиться, кто торговать, как мы. Мы торгуем для всех, но вот еврея-героя с орденом видим впервые. А вы откуда будете?
— Родился я и вырос в Рыбинске, но давно там не живу.
— В Рыбинске? Ой, так в Рыбинске ведь живет мой племянник — Самуил Перельман. Слышали про такого?
— Нет, не припомню.
— О, он очень хороший человек, он теперь учитель в тамошней школе. Может, ваши родители его знают. А может, мы с вами даже родственники. Как говорится — все евреи родственники.
— Родители мои умерли.
— Ай, ай, ай, как жалко. Так что бы вы хотели купить? Для вас будет лучший товар и по самой дешевой цене.
— Мне надо включаться в гражданскую жизнь. Нет ли у вас гражданского костюма мне по росту?
Хозяйка опять вскрикнула и даже всплеснула руками:
— Ой, как это «нет ли»? Для вас у нас нет? — для вас есть все. У нас не какая-нибудь лавочка, у нас выбор товара. По вашему росту? — она прикинула. — Конечно, закройка на костюмчик найдется, только надо будет подгонять. Очень уж вы большой. Но мы вам быстро пошьем, из лондонского материальчика. И дадим скидку как герою — десять процентов.
— Муся, дай ему двадцать, он из Рыбинска, где Самуил, — сказал хозяин и спросил: — Расплачиваться чем будете? Теперь понавыпускали разных казначейских билетов — казначейских-смазначейских, кто их разберет. Не поймешь, чего настоящие деньги стоят.
— У меня новые червонцы. Это как, подходит?
— Червонцы? Это подходит. Червонцы выпустили недавно, это твердая советская валюта, их даже за границей принимают.
Муся сняла мерку и пошла в заднюю комнату перекраивать костюм по росту.
— А вы пока погуляйте.
— Мне бы подстричься. Зарос очень.
— Так вот рядом — парикмахерская Маргулиса, Моисея Михаловича. Это наш родственник. Скажите, что вы от нас, он вам даст скидку.
Маргулис оказался большим болтуном. Павел никогда еще не стригся у профессионального парикмахера и не знал, что все они любят поболтать. Срезая рыжеватые лохмы с головы Павла, Маргулис вещал тоном проповедника:
— Знаете, что я вам скажу? В этой войне главное было выжить.
Павел подумал: а ты-то что об этом знаешь? Маргулис продолжал:
— А у тех, кто выжил в войну, теперь новая забота: как выжить при советской власти. Партии-шмартии, митинги-битинги, ничего не поймешь. Всех арестовывают, допрашивают — любишь ли советскую власть? А что я, знаю — люблю, не люблю? Советская власть — это как жена: любишь, не любишь, но жить надо вместе. Но я так думаю, что парикмахеров трогать не станут. А вы как думаете?
У Павла на этот счет мнения не было, он еле дождался, когда Маргулис закончит стрижку и можно будет вернуться к Вольфсонам. Муся, как увидела его стриженым, воскликнула с восторгом:
— Ой, какой вы теперь стали красавец, такой красавец! Только еврейские мужчины могут быть такими красавцами.
Она принесла пиджак и стала подгонять его по фигуре Павла. А он разговорился с хозяином.
— Ну а как вообще-то ваша жизнь здесь, как идет торговля?
— Как идет торговля? Азохен вэй[17]. Нет, жить, конечно, можно. Что вам, как идет, сказать? — для евреев революция лучше, чем царь. Раньше были погромы, запреты. Теперь нас не бьют по морде и не плюют в лицо. Нас даже не ограничивают — торгуй где хочешь. Евреи теперь везде: Троцкий — еврей, Каменев — еврей, Зиновьев — еврей. Да что там говорить — в правительстве много умных еврейских голов. Ну, правительство- шмавительство, а что делать бедному еврею? — еврею надо делать деньги, надо заводить свой гешефт. Нет, жить, конечно, можно.
Муся то входила, то выходила, разыскивая ножницы и принося мел, и тут нетерпеливо перебила мужа:
— Что ты говоришь — «жить можно», «жить можно»! А я вам так скажу: зря отобрали у нас нашу религию. Ну, конечно, мы понимаем, отобрали у всех — и у русских тоже, и у татар, у всех. Но у евреев все, что они имели, — это традиции их веры. Мы привыкли жить традициями. Теперь не стало синагог, нет Торы, нет Библии. От этого пойдет только разврат. Как нам теперь воспитывать детей, в каких традициях? У молодежи уже переворот в мозгах. Что это такое, — евреи женятся на шиксах, а еврейки выходит замуж за русских, за украинцев, за кого хотите! Это же против всех традиций. Но я вам все-таки скажу: таких чистых, как та девушка, с которой я могу вас познакомить, — таких уже не осталось.
Опять перебивая, вступил муж:
— Ах, Муся, кому теперь интересны традиции и чистота? Никому они не нужны. А вот деньги нужны всем. Когда в 1921 году объявили НЭП, для гешефтов свободы было больше. Конечно, евреи пошли торговать. А теперь? Теперь налоги повышают, жмут, обзывают нас частниками. А я спрашиваю — что в этом плохого? Почему плохо быть частником? Весь мир стоит на частной торговле. Говорят, при социализме все будет общее, ничего частного. Посмотрим, как это у них получится. Пока что некоторые уже не выдержали и закрыли свои точки. Впечатление такое, что приходит конец нашему НЭПу. Поэтому я и говорю — азохен вэй. Но нет, жить, конечно, можно.
Павел, усмехнувшись его приговорке, спросил:
— Вы все говорите: жить можно, жить можно… Так чем же вы недовольны?
Муля развел руками:
— Да когда мне все это не нравится…
В примерочной Павел натянул обметанный белыми нитками пиджак, а маленькая юркая Муся встала на скамейку и принялась нахваливать:
— Ну-ка, посмотрите в зеркало. Сидит так, будто я наметывала его специально для вас, — и грудь, и плечи, нигде не морщит.
— Вот здесь немного морщит.
— Где морщит? Здесь морщит? — она сильно одернула пиджак, так что большой Павел покачнулся. — Нигде не морщит.
— И вот здесь немного морщит.
— Где морщит? — опять дернула. — Нигде не морщит. Ну как, нравится?
— Кажется, ничего.
— Нет, вы только послушайте — он говорит «ничего»! Да это не «ничего», это то, что вам надо. В других магазинах вам такого не продадут.
Смущенный ее напором, Павел объяснил:
— Я ведь костюмы никогда не носил.
— Сейчас я его быстро зашью на зингеровской машинке, будете носить и останетесь довольны. Надо вам и пальто, — и приказала мужу: — Муля, принеси из задней комнаты разных цветов и фасонов, большого размера. Вот это вам особенно подойдет. Это я завтра подошью. А вы, извините, женаты?
— Нет, не успел.
— Ой, так я же познакомлю вас с одной очень интересной девушкой.
Женитьба была последним делом, о котором хотел бы думать Павел:
— Спасибо, мне теперь не до этого.
Но женщина загорелась желанием сватать и вцепилась мертвой хваткой. Сидя за ножной швейной машинкой «Зингер», она быстро-быстро говорила:
— Ой, так вы же не знаете — это такая девушка, такая девушка! Такой кристальной чистоты девушка! Таких теперь больше нет.
Павел отговаривался:
— Я совсем об этом не думаю.
— Может, вы боитесь, что она отстала от времени? Уверяю вас — совсем не отстала. У нее очень передовые взгляды, она девушка новой формации.
Муж скептически ее прерывал:
— Формации-швармации. Скажи ты ему просто, что она есть на самом деле.
— Отстань! Вы не слушайте его, он ничего не понимает в девушках.
— Это я-то не понимаю? А как же я выбрал тебя?
— Со зрением плохо было, вот как. Вы, товарищ красный командир, только ее увидите, сразу влюбитесь.
Муж продолжал перебивать:
— Муся, ты что, не знаешь, что теперь евреи хотят жениться только на русских девках? Все евреи женятся на русских девках.
— На русских? На этих шиксах? Так они же почти все потаскухи. А это такая чистая девушка, такая невинная.
— Кому это теперь интересно? Я тебе говорю — евреи теперь женятся на русских.
— Вот я ему покажу ее фотографию, она такая хорошенькая, он сразу влюбится.
На фото Павел увидел удлиненное миловидное лицо, изящно очерченные миндалевидные глаза с поволокой.
— Что, красивая? Она работает в магазине военной одежды.
— Да, хороша. Только мне теперь не до любви.
— Эх, вы, мужчины — не умеете словить свое счастье!
Все еще усмехаясь замечанию Мули «Когда мне все это не нравится» и настойчивому сватовству Муси, Павел пошел в другой магазин — купить ботинки. Опять расспросы — откуда он, что делал? Евреям до всего есть дело.
— Какие ботинки хотите, товарищ красный командир — со скрипом или бэз?
— Лучше без.
— Ну, бэз так бэз.
Ботинки были высокие, с длинной шнуровкой. Павел впервые попробовал завязать шнурки. Но загрубевшие пальцы бойца-кавалериста, привыкшие затягивать подпруги седла, держать поводья лошади, стрелять из пулемета и крепко сжимать рукоятку шашки, не слушались. Ему пытались помочь:
— Товарищ красный комадир, вы сделайте две петельки и потом перехлестните их — вот так.
Опять не вышло, и Павел смутился:
— Я уж лучше потренируюсь дома.
Но ему и дома никак это не удавалось. Он недоумевал: как же это маленькие дети учатся сами завязывать шнурки? Павел топтался в ботинках — шнурки развязывались, он надевал пиджак — тот свисал с плеч. Но трудней всего оказалось завязывать галстук — ничего не получалось. Он расстраивался, даже злился: да, тяжело привыкать к гражданской одежде. Решил: «Пусть гражданский костюм пока повисит до случая, а я все-таки куплю себе новую военную одежду».