Потом там был построен цирк Гине, в котором размещалась первая Московская консерватория. В ней четыре года жил и работал молодой Петр Ильич Чайковский.
В начале XX века на Воздвиженке построили два больших здания: магазин Экономического общества офицеров Московского военного округа (Военторг) и особняк купца Арсения Морозова в мавританском стиле. Улицу замостили булыжником, осветили газовыми фонарями, проложили по ней рельсы для конки, а потом пустили трамвайную линию.
Как раз в этот период на левом ее углу полным ходом шло грандиозное строительство Ленинской библиотеки. Против нее, на месте Аптекарского двора, в одноэтажном здании была устроена Кремлевская больница — для членов нового правительства.
Проходя мимо богатого старинного особняка в мавританском стиле, Павел купил у лотошника пару пирожков с мясом: проголодался за день. Он загляделся на красивый особняк и спросил дворника-татарина, подметавшего перед подъездом:
— Что это за домина такой?
Дворник хитро посмотрел:
— Этот-то, что ли? Это построил для себя Савва Иванович Морозов, богатей, фабрикант ткацких производств.
— А теперь что в доме?
— А теперя-ча? Теперя-ча в доме киятер устроили, — и добавил: — Чтоб им было неладно.
На воротах висела афиша, в тот вечер показывали пьесу Островского «На всякого мудреца довольно простоты», режиссером был Сергей Эйзенштейн. Эта еврейская фамилия заинтересовала Павла. Пьесу он читал: ему очень понравился сочный язык русских купцов. Поэтому Павел решил зайти в «киятер» и посмотреть пьесу. В большом зрительным зале поверху, как в пирке, был натянут канат. К удивлению Павла, персонаж генерала Крутицкого был переделан во французского генерала Жоффра, и исполнявший эту роль актер прошел на сцену по канату над зрителями, а сзади на его штанах можно было разглядеть написанные мелом две первые буквы его имени — «И» и «П». Как Павел потом узнал, это был актер Иван Пырьев. Но от Островского в пьесе не осталось ровно ничего, Павлу все это показалось странным и, в общем, не понравилось: что это за «новое искусство» за такое?
Московские превращения продолжали удивлять его.
10. «Зачем же нам нужна чужая Аргентина?»
На другой день Павел подошел к магазину с вывеской: ВОЕННАЯ ФОРМА ДЛЯ КОМАНДИРОВ КРАСНОЙ АРМИИ — СЛЁЗБЕРГ, остановился у витрины. За стеклом висел большой набор военной одежды разных фасонов. Пока Павел рассматривал витрину, ему почудилось какое-то движение в комнате, но когда он вошел, там никого не оказалось, только из трубы граммофона раздавались звуки музыки. Продолжая осматриваться, Павел прислушался к песне. Хрипловатым голосом пел молодой артист Леонид Утесов:
Служил на заводе Сергей-пролетарий,
Он в доску был сознательный марксист,
Он был член парткома, он был член профкома
И просто стопроцентный активист.
Евойная Манька страдам уклоном,
Плохой промежду ними был контакт:
Накрашенные губки, колени ниже юбки,
А это безусловно вредный факт.
Товарищ Маруся, оставь свои замашки,
Они компрометируют мене,
А она ему басом: «Катись к своим массам,
Я не хочу бывать в твоей клубе».
По внутренней лестнице в конце комнаты нарочито медленно спускалась молодая изящная женщина в облегающем полупрозрачном платье из крепдешина, таком коротком, что колени оставались открытыми. Черные кудряшки обрамляли узкое белое лицо, которое слегка портил только длинноватый узкий нос. В руке с ярко накрашенными ногтями она держала мундштук папиросы. Павла обдало густым ароматом духов. Ему никогда не приходилось видеть таких элегантных женщин, он ошарашено смотрел на нее и думал — вот они какие, эти городские штучки!
Очевидно, это она была в комнате и видела его, когда он осматривал витрину. Томным низким контральто она на ходу пропела вместе с пластинкой:
— Накрашенные губки, колени ниже юбки, а это безусловно вредный факт, — и звонко рассмеялась.
Женщина подошла к нему, покачивая полными бедрами и заинтересованно оглядывая его с головы до ног, а потом воскликнула с восхищением:
— Ох, какой у вас рост, какой рост!
Павлу показалось, что он узнал удлиненное лицо и разрез больших миндалевидных еврейских глаз с поволокой. Зазывающе смотрели на него эти глаза, полуприкрытые крашеными пушистыми ресницами. Она подошла совсем вплотную, и в низком разрезе платья он с высоты своего роста увидел проем между полными грудями, смутился и даже отступил на шаг. Она усмехнулась и села в глубокое кресло, закинув ногу на ногу: теперь короткое платье скользнуло вверх почти до середины бедер. Затянувшись папиросой, женщина все тем же томным голосом почти пропела:
— А мне про вас рассказывали.
— Кто же? — оторопел Павел, стараясь не смотреть на ее ноги и неловко блуждая взглядом по сторонам.
Она следила за его взглядом, продолжая улыбаться, как бы поддразнивая:
— Вы покупали костюм у Вольфсонов. Его жена Муся — она моя тетя, рассказывала мне про вас с восторгом: военный, еврей, высокий, с орденом. И фотографию мою она вам показывала. Ну, как вы находите — в жизни я лучше или хуже? Хотите сказать мне комплимент?
Он вспомнил, как тетка хвалила ее чистоту и невинность, и подумал, что такой еврейской девушке полагалось бы сидеть скромно с полуопущенными ресницами и прикрытыми коленями. Ее вызывающее поведение никак не подходило под определения тетки. Заподозрив, что Муся наверняка говорила ей и о сватовстве, он решил сказать то, что она хотела услышать:
— Мне кажется, вы намного лучше.
— Ого, да вы комплиментщик, товарищ красный командир. А влюбиться в меня не боитесь?
От такого откровенного заигрывания Павел оторопел: у него почти не было опыта романтического общения с горожанками. В армейских походах его контакты с женщинами ограничивались коротким и быстрым любовным угаром, он даже их лиц почти не помнил. Но тут ему пришел на ум образ Эллочки-людоедки из недавно опубликованной книги Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», которая ему очень понравилась: у этой девушки явно была та же манера поведения. Он вздохнул и попросил:
— Знаете что — если у вас есть, продайте мне военный костюм хорошего качества и сапоги шевровые.
— Почему же нет? — взгляд сделался еще призывнее. — Для вас у меня многое есть, очень многое.
Потом она оглядела его с головы до ног, на этот раз профессиональным взглядом продавца:
— Вам пойдет китель-фрэнч, «сталинка», как мы его называем. Теперь такой китель носят все солидные мужчины с положением: и Сталин, и Троцкий тоже. Сейчас принесу.
Она принесла китель-френч и брюки-галифе темно-зеленого цвета, ловким движением раскинула их на прилавке:
— Специально для вас — самый модный и плотный материал «диагональ». Примерьте.
Когда Павел переоделся и вышел из примерочной, она вдруг присела перед ним в глубоком реверансе, приподняв края и без того короткого платья. С минуту он смотрел на нее сверху вниз, потом не выдержал и расхохотался:
— Ну вы и артистка!
— А я и есть артистка. Только играю не на сцене, а в жизни. А присела я перед вами потому, что вы сразу превратились в очень импозантного мужчину.
— Что это за слово такое — импозантный? Я такого не слыхал.
— Импозантный? Как вам объяснить? Это как бы величественный, что ли…
— Ну, артистка, а как вас зовут?
Она уловила его заинтересованность — атака не прошла даром:
— Меня зовут Эся, полное еврейское имя — Эсфирь. Но я люблю, чтоб меня называли по-русски — Элина. А вас?
— Меня-то? Павлом.
— Хотите, я вам что-то скажу как женщина? Вы очень возбуждающий кавалер.
Павел чувствовал, что от ее игривого поведения и сам приходит в возбуждение.
— Вы тоже выглядите… — он слегка запнулся.
— Вы хотите сказать, что я тоже выгляжу возбуждающе, да? Благодарю за второй комплимент. Хотите, послушаем вместе очень интересное современное танго?
Подойдя к двери, она быстро ее заперла, повесила табличку «Закрыто на учет», поставила новую пластинку и грациозно пританцовывая, подошла к Павлу. Тот же хрипловатый голос пел:
Зачем же нам нужна чужая Аргентина?
Вот вам история каховекого раввина,
Который жил в заштатном городе Каховке,
В такой убогой и шикарной обстановке.
В Каховке славилась раввина дочка Энта,
Такая тонкая, как шелковая лента,
Такая чистая, как новая посуда,
Такая умная, как целый том Талмуда.
Но вот случилась революция в Каховке,
Переворот свершился в Энтиной головке:
Приехал новый председатель райпромтреста,
И Энта больше не находит себе места.
Иван Иванович, красавец чернобровый,
И галифе на нем, и френч почти что новый.
И вот чего в Каховке раньше не случалось —
Что по любви ему красавица отдалась.
Вот раз приходит наш раввин из синагоги.
Его уж Энта не встречает на пороге,
А на столе лежит письмо, четыре слова:
«Прощай, уехала, гражданка Иванова».
Павел усмехнулся:
— Действительно, зачем нам ехать в далекую Аргентину, у нас здесь уже оживает свой буржуазный мирок.
Элина хитро заулыбалась:
— Хотите потанцевать? — и, не дожидаясь ответа, изящно положила ему руку на плечо, подхватила и повела по маленькой комнате. Павел никогда раньше танго не танцевал и неловко топтался, но обнимать ее тонкую талию, чувствовать под шелком молодое горячее тело было приятно. Элина взяла его руку и передвинула пониже, так что теперь он держал ее не за талию, а за упругую, полную ягодицу. Павел поражался и все краснел, а она как ни в чем не бывало склонила голову к нему на плечо, щекотала волосами и томно шептала прямо в ухо:
— Это танго как будто точно про меня. Только не верьте всему. Хотите, я вам что-то скажу? — она привстала на цыпочки, дотянулась до его уха и шепнула: — Я вовсе не такая чистая, как новая посуда, — на секунду отодвинулась, заглянула ему в глаза, потом вдруг совсем на нем повисла, обхватив ногами, и порывисто впилась в его губы влажным поцелуем. — Теперь ты понял?