— Я хочу вам сказать что-то. Учительница Волика прислала мне записку: «Вымыйте вашего сына, от него дурно пахнет». Ха, как будто я его не мою, а? Так знаете, что я ей написала в ответ? «Мой сын не роза, его надо учить, а не нюхать». Да, я ведь зашла сказать вам что-то. Я такая радая, такая радая — я узнала, что у нас в детской районной библиотеке выступает поэт Лев Квитко. Ой, ви же не знаете — он же самий известный еврейский детский поэт. Ой, ви же не можете его оценить, он пишет на языке идиш. Но это такое счастье на нашу голову, такое редкое событие — знаменитый еврейский поэт выступает для детей. Я решила вам сказать, может быть, ваш Алеша тоже захочет слушать еврейского поэта.
— Конечно, захочет — у нас есть книги Квитко и я читаю их Алеше.
— Ви, ви читаете на идиш?
— Нет, конечно. Я читаю перевод его стихов на русский.
— Ой, но это же совсем не то. Ви даже представить себе не можете, как красиво он пишет на идиш. Ой, так красиво!
— Я охотно верю. Спасибо, что сказали.
Алеша загорелся идеей идти в библиотеку, где еще никогда не был, тем более — на вечер поэта, о чем вообще не имел никакого представления.
— Только ты должен вести себя вежливо. Обещаешь?
Конечно, он все обещал, только бы пойти.
Но Августа заболела, и поход решили отменить. Алеша капризничал и хныкал:
— Хочу слушать стихи, хочу слушать стихи.
Тогда вызвался Павел:
— Я с удовольствием свожу Алешу на вечер Квитко. Мне и самому хочется увидеть знаменитого поэта и послушать в исполнении автора стихи на идиш. Я уже порядочно подзабыл свой первый язык.
В те годы Лев Квитко выпускал много книг стихов для детей. Только в 1928 году вышло семнадцать его книг. Павел видел две-три из них у Алеши, это были русские переводы.
У входа в одноэтажный дом, переделанный под библиотеку для детей, висело приглашение:
«Сегодня состоится выступление известного еврейского детского поэта Лейба Моисеевича Квитко».
В небольшом зале, заполненном книжными полками, выструганными из свежих досок, собралось двадцать детишек от пяти до восьми лет, пришедших с мамашами, умиленно глядящими на поэта. Квитко было уже под сорок: полноватый, седой, с типичными еврейскими чертами — длинным носом и глазами навыкате. Он родился и вырос в еврейском местечке на Украине, учился в хедере, рано осиротел, жил в бедности, работал с десяти лет. Но уже тогда сам старался учиться. Все это было похоже на детство самого Павла.
Поэт, улыбаясь, рассказывал:
— Ну вот, ребята, я начал писать стихи в двенадцать лет. Очень мне это нравилось. Думаю, если вы попробуете, вам тоже понравится. Но я не только стихи писал, я много и тяжело работал в городе Киеве, потом в Германии, после революции. Я даже стал членом немецкой коммунистической партии. Но там стали хозяйничать фашисты, меня могли посадить в тюрьму, и я вернулся на Родину. Я знал, что в Советском Союзе я стану свободным гражданином, здесь меня никто не посадит в тюрьму. Да. Это большое счастье — жить в Советском Союзе. Я приехал в город Харьков, работал там рабочим на тракторном заводе. Вы живете в Москве, здесь тракторов нет. Видели вы их в кино?
— Видели! — кричали ребята.
— А я их делал своими руками, — и показал натруженные руки.
Это вызвало уважение у аудитории.
— Я пишу стихи на еврейском языке идиш. Вы знаете этот язык?
Ребята молчали.
— Тогда я прочту вам одно-два стихотворения на идиш, а потом буду читать переводы на русский. Знаете, что такое перевод и переводчик?
Волик, приятель Алеши, поднял руку:
— Я знаю, моя мама переводчик.
Квитко заинтересовался:
— А что же твоя мама переводит?
— Деньги. Мой папа всегда говорит, что она зря переводит деньги. Значит, она переводчик.
Все громко рассмеялись, Фрида Гершкович сидела красная как рак и дергала сына за руку:
— Ой, Волик, что тебе всегда надо вылазить вперед, ужасный мальчишка?
Наконец, посмеявшись вволю, Квитко сказал:
— Мои переводчики не совсем такие. Это те, кто делает перевод с языка на язык, — я написал на идиш, а мой хороший друг-поэт перевел на русский. Это Сергей Михалков, который написал «Дядю Степу». Мое стихотворение называется «Лемеле хозяйничает».
Он читал, а ребята хохотали. Смеялись и мамы, и Павел тоже:
Мама уходит, спешит в магазин:
— Лемеле, ты остаешься один,
Мама сказала: — Ты мне услужи,
Вымой тарелки, сестру уложи,
Дрова наколоть не забудь, мой сынок,
Поймай петуха и запри на замок.
Сестренка, тарелки, петух и дрова…
У Лемеле только одна голова!
Схватил он сестренку и запер в сарай,
Сказал он сестренке: — Ты здесь поиграй!
Дрова он усердно помыл кипятком,
Четыре тарелки разбил молотком.
Но долго пришлось с петухом воевать —
Ему не хотелось ложиться в кровать.
Взрослые зааплодировали, а за ними начали хлопать в ладоши и ребята.
— Теперь послушайте стихотворение «Анна-Ванна бригадир»:
— Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Мы их не обидим:
Поглядим и выйдем!
— Уходите со двора!
Поросят купать пора,
После приходите.
— Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
И потрогать спинки —
Много ли щетинки?
— Уходите со двора,
Лучше не просите,
Поросят кормить пора,
После приходите.
………………
— Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
— Уходите со двора,
Потерпите до утра.
Мы уже фонарь зажгли,
Поросята спать легли.
Опять было много аплодисментов и смеха, ребята очень развеселились, стали изображать поросят, хрюкать. Добрый и веселый поэт смеялся вместе со всеми.
Возвращаясь с выступления, Алеша подпрыгивал и изображал из себя поэта, твердя в ритм шагов:
— Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят…
— А знаешь, Паша, я тоже хочу стать поэтом. Я тоже буду писать про Анну-Ванну и поросят.
— Хорошо, Алешка, становись поэтом, и мы будем все приходить на твои выступления. Но чтобы стать поэтом, надо быть очень добрым, как этот поэт Лев Квитко. Он очень добрый человек, он пишет стихи для детей, у него редкий талант. Ты постарайся запомнить этот вечер.
Очевидно, на Алешу чтение стихов произвело сильное впечатление, в нем даже заговорила будущая поэтическая жилка. Однажды он вдруг похвастался перед родителями и Павлом:
— А я тоже сочинил стих.
— Какой? Прочти.
Мальчик забрался на седло, закачался, как будто скачет верхом во весь опор, и продекламировал:
На коне Веселом
Я скачу по селам,
Шпоры дам в бока коню,
Всех врагов я разгоню.
— Очень интересный стих; — отреагировали взрослые, тематика военная. Пробуй сочинять еще.
С той поры Алеша заболел стихотворством, он часто бормотал про себя какие-то слова, и иногда случалось, что они звучали очень складно.
Августа говорила Павлу:
— Я благодарна тебе, что ты занимаешься Алешей. Сочетание отца-еврея и матери-казачки очень редкое. Алеша растет в новых условиях большого советского города, почти все его приятели — это дети еврейских интеллигентов. Они все хорошо воспитанные дети, это верно. Но в их воспитании преобладают еврейские традиции. А мне все-таки хотелось бы, чтобы в Алеше оставалось хоть немного и по моей линии — от казаков. В них были героизм, прямота, решимость. Ты в его глазах идеал мужчины — ты герой, кавалерист, ты ближе всего соответствуешь тому образцу, который я хочу хоть частично видеть в нем, когда он вырастет. Он любит сидеть на твоем седле и воображать себя кавалеристом. Я очень довольна, что он получает от тебя этот заряд. Мне хочется, чтобы этот дух сохранялся в его будущей жизни, чтобы он вырос прямым и решительным мужчиной.
Павел спрашивал:
— А что ты думаешь о его увлечении стихотворством? По-моему, это довольно серьезно.
— Знаешь, его детские представления о будущем меняются, и это, конечно, смешно. Но я была бы абсолютно счастлива, если бы он, переняв от тебя повадки закаленного мужчины, стал поэтом. Вот тогда у него будет интересная жизнь. Сеня всегда занят своей работой, а я постараюсь поддержать в Алеше интерес к поэзии.
И Августа стала очень неназойливо и терпеливо читать сыну стихи Пушкина и Лермонтова, которые любила сама. Алеша слушал с интересом, что-то запоминал, что-то повторял и с годами стал сочинять все больше стихов. Но только далекое будущее показало, какая жизнь ждала поэта Алешу Гинзбурга. Предвидеть это Августа не могла.
18. Как гром среди ясного неба
Много неожиданных событий происходило в Москве и по всей стране в начале 1930-х годов, когда Сталин утверждался как диктатор. Все эти события накладывали отпечаток на характер времени. Три из них особо потрясли московскую интеллигенцию: разрушение храма Христа Спасителя, самоубийство поэта революции Владимира Маяковского и возвращение в Россию великого пролетарского писателя Максима Горького.
5 декабря 1931 года, придя к Гинзбургам, Павел застал Августу и ее соседку Ирину взволнованными и заплаканными.
— Что-нибудь случилось? Почему вы плачете?
— Сегодня будут взрывать храм Христа Спасителя.
Павел вспомнил, что слышал про угрозу взрыва на лекции Емельяна Ярославского. Ирина объяснила:
— Я была там вчера, хотела пройти в сквер около храма. Там была толпа таких же, как я, все хотели помолиться возле святых стен. Но его уже оцепили за десять кварталов вокруг, чтобы люди не могли подойти.
Августа ожесточенно добавила:
— Хотят стереть с лица земли русской все, что относится к вере. Уже печатают в газетах проект громадной уродливой башни какого-то Дворца Советов, который собираются строить на месте храма.