— Нюша, прошу вас — не бросайте моих.
— Не волнуйся, не брошу. Сам-то будь здоров да возвращайся, — она хотела передать ему в руки бутерброд, который наскоро приготовила, но охранник оттолкнул ее:
— Там накормят.
Она хотела перекрестить Павла, но его уже вытолкнули за дверь пинком в спину. Нюша, с застывшей рукой, перекрестила захлопнувшуюся за ним дверь.
И сразу начали обыск, все выворачивали и бросали на пол. Паркет опять взломали, смотрели — нет ли чего под ним. Шестилетняя Лиля продолжала спать, ее грубо сдвинули и шарили под матрасом. Мария, в халате, сидела на кухне с Нюшей, сотрясаясь от рыданий. Нюша обнимала и гладила дрожащую Марию, пыталась сказать что-то успокаивающее:
— Ну, ну, касаточка ты моя, бог милостив, может, и отпустят Павлика твоего…
Главный говорил по телефону:
— Докладывает майор Райхман. Задание выполнено. Слушаюсь, объявлю.
Он вошел в кухню и объявил Марии:
— Вам распоряжение — освободить квартиру за сорок восемь часов.
Мария даже не сразу поняла, Нюша за нее злобно воскликнула:
— Куда же им деваться-то?
Мария смотрела на него, все еще не понимая, и эхом повторила за Нюшей, сдерживая стук зубов:
— Куда?
— Это не наша забота, — и он желчно добавил: — Езжайте хоть в Биробиджан, там евреям самое место. Вы теперь ЧСИР.
— Что это значит? Я не понимаю.
— Это значит «член семьи изменника родины», вот что это значит.
Ушли они к утру. Нюша убирала комнаты, причитая и всхлипывая:
— Окаянные, сила нечистая! Хватают невинных людей… Погибели на них нет…
49. Крушение мира
Мария, парализованная страхом и отчаянием, тупо следила глазами за двигавшейся по квартире Нюшей и перебирала в памяти всех знакомых:
— Куда податься, куда бежать?.. Павлик прав: ни к кому нельзя. Помощь нам навредит им самим… Надо бежать, бежать, бежать… куда бежать?..
Он говорил ей про Семена… Рано утром она покрыла голову Нюшиным серым деревенским платком, чтобы не узнавали, и быстро пошла пешком в Левшинский переулок на Арбате. Ехать на троллейбусе в своем полубезумном состоянии она не хотела. Шла быстро, чтобы еще до работы увидеть Семена. Пока что он был одним из немногих еще не арестованных Сталиным министров-евреев.
Мария, задыхаясь, на ходу повторяла себе в такт быстрых шагов: «Бежать, бежать, бежать…» Звонить ему даже из телефона-автомата она боялась, знала, что его телефон могли прослушивать. Входить в дом, в котором много раз была прежде, тоже боялась пряча лицо в платок, она долго ждала у подъезда. Когда Семен вышел, Мария вплотную подошла к нему, стала спиной к его машине, чтобы шофер не видел, и приоткрыла лицо:
— Сема, Павлика забрали ночью, мне велели выехать за два дня.
Гинзбург ничего не спрашивал, он слышал от Павла о его предчувствиях и обещал помогать Марии и Лиле. Он сразу достал бумажник и незаметно сунул деньги в ее карман:
— Жди моего помощника. Запомни имя — Михаил Иосифович Зак. Он все устроит.
В тот вечер Августа впервые видела своего мужа рыдающим: у него тряслись плечи, он всхлипывал, как ребенок, говорил ей:
— Авочка, какое горе! Все вокруг нас рушится: Павлика нет, Виленского нет, профессора Левина нет… Один я, пока еще министр, торчу перстом посреди этой человеческой разрухи. Вот именно! Мне стыдно перед памятью этих людей. Кто я? Обычный администратор. А те люди — настоящие интеллигенты, интеллектуалы. Никто, кроме нас с тобой, не способен понять, какой человек Павел. Ведь в нем одном сосредоточились все достижения нашего советского времени: еврей, выбившийся из бедности, командир-герой, ученый-историк. А теперь на нем сфокусировалась инквизиторская атмосфера нашего времени. Вот именно! И никто, никто из нас не в состоянии помочь ему. Но пока я живу и сам еще на свободе, я буду делать все возможное и невозможное, чтобы сохранить его семью, его Машу, его дочку Лилю.
Августа гладила его, успокаивала, а сама лила горькие слезы:
— И я буду с тобой.
Заботиться о семье арестованного было опасно: следили за всеми, подозревали всех, тем более родственников. Гинзбург не решался на открытую помощь, поэтому выбрал наиболее преданного ему человека — Михаила Зака, своего помощника. Он помогал ремонтировать квартиру, но тогда Мария не видела его. Гинзбург был уверен: Зак сможет все устроить тихо и по-деловому и не выдаст его участия.
Горе бушевало в душе Марии и страшными ударами пульсировало в ее мозгу. Образ уводимого от нее мужа, уводимого на муки, может быть, на смерть, смешивался с полнейшей неизвестностью будущего. Кто и куда повезет их? Что ждет их там? Двое суток они с Нюшей лихорадочно собирали вещи, только самое необходимое. Работала и распоряжалась Нюша, обладательница невероятной русской крестьянской энергии и выносливости. Она уговаривала:
— Послушай меня, касатка, — давай соберемся и чуть свет поедем вместе в мою деревню, там от них и укроемся. Соседские прислуги баяли мне, что жен тоже забирают.
— Нюша, ну как я могу уехать — а вдруг его выпустят? Он не сможет найти нас.
Хотя она знала, что такое чудо не случалось ни с кем, все-таки не могла отказаться от надежды. Пусть они будут жить в какой-нибудь каморке, в дыре, но только с ним, с ним, с ним…
Обессиленная Мария в полной растерянности решила только, что нужно взять учебники и конспекты лекций для учебы в институте и еще какие-нибудь вещи мужа, на случай его возвращения. Маленькой Лиле нравились сборы, и она по-своему участвовала в них. В первую очередь она взяла своего любимца — большого серого мишку со стеклянными глазами. Потом поставила у стены трехколесный велосипед. Мария улыбалась ей сквозь слезы, бродила по квартире, брала в руки то одну, то другую вещь, клала обратно, спрашивала:
— Нюша, как вы думаете — швейную машинку брать? Она ведь тяжелая.
— Чего тут думать — конечно, брать, она тебе позарез нужна будет, чтобы Лилечке пошить. А что тяжелая-то, так я дотащу.
— Нюша, из кухонного что возьмем?
— Чего спрашиваешь-то? Я уж все упаковала. Половину сервиза взяла.
Она связала веревками стулья попарно; отвинтила ножки стола, вынула ящики из тумбочек, уложила в них кухонную утварь и посуду, разделила верх и низ буфета, обмотала одеялом зеркало, развинтила кровать и поставила у дверей — чтобы удобней было выносить. Ее сильные руки скоро почти полностью закончили сборы-опустошение.
В час ночи они услышали осторожный короткий звонок в дверь. Хотя звонок был не такой требовательный, как у ТЕХ, но Мария задрожала: опять ОНИ пришли? Нюша приоткрыла дверь на цепочке, за ней показалось улыбающееся лицо лысого человека:
— Я Михаил Иосифович Зак, приехал перевозить вас.
Измученная переживаниями и бессонницей, Мария слабо улыбнулась ему, у нее не было ни желания, ни сил спросить — куда он их повезет. Все равно выхода не было, оставалось только одно — полностью довериться этому незнакомому человеку. Она понимала, что, заботясь о них, он и себя ставил под удар: если донесут дворники, его тоже заподозрят и могут арестовать. И он, конечно, это понимал и мягким успокаивающим голосом объяснил:
— Мария Яковлевна, я пригнал грузовик сам, никто не будет ничего знать. Я подъехал заранее и проследил из-за угла, как явились агенты и дворников увели понятыми в другой подъезд. Они там пробудут до утра, это всегда так. Так что у нас есть время на сборы. Вы постарайтесь не волноваться, отдыхайте, вам еще многое предстоит.
Она опять слабо улыбнулась: да, теперь ей многое предстоит, ох, многое…
Зак с Нюшей быстро нашли общий деловой язык. Он представлял, сколько мебели и вещей вместится в новое жилище, говорил:
— Это надо… а это не надо…
Переговариваясь, они вдвоем перетаскали вещи в грузовик. Когда все унесли, маленькая Лиля еще спала. Зак осторожно, чтобы не будить, перенес ее с матрасом в кузов машины и уложил удобней на мягкие вещи. Нюша села рядом с ней. Он вернулся за Марией. Она обводила взглядом опустевшие комнаты — прощание со счастливым прошлым. Он вежливо ждал и заметил оставленный трехколесный велосипед:
— Мария Яковлевна, велосипед надо взять.
— Зачем он? Может, негде ей там кататься.
— Нет, обязательно нужно взять — девочка будет спрашивать про него. А надо все сделать так, чтобы в ее жизни было как можно меньше изменений.
Еще в темноте они подъехали к дому 21 на Спиридоньевской улице. Зак строил пристройку к этому дому, и у него были все ключи. Они с Нюшей на лифте подняли вещи на пятый этаж пристройки и по длинному коридору внесли во вторую слева комнату.
Из разных дверей коридора выглядывали недовольные возней соседи. Мария растерянно оглядывала длинный коридор со многими дверями и свое новое жилище — комната небольшая, в три раза меньше их квартиры, с одним окошком. Нюша, войдя, перекрестилась:
— Ну, с богом, — неодобрительно осмотрелась вокруг и с неизбывной своей энергией принялась расставлять мебель и раскладывать вещи. Первым делом собрала Лилину кроватку и уложила девочку. Та продолжала спать. Зак собрался уезжать, шепнул Марии:
— Мария Яковлевна, я к вам буду заезжать, помогу во всем. А домработницу оставлять нельзя, ее не пропишут. Эго вызовет подозрения соседей и неприятности. Вы с ними осторожней.
— Куда же Нюша? Да и как мы без нее? Я не знаю, как ей сказать.
Мария механически что-то раскладывала и все думала, думала… Она не представляла, с кем будет оставлять Лилю, когда уйдет на занятия в институт. Но Нюша все поняла сама. Развязав и разложив последний сверток, она утерла потный лоб, перекрестилась и сказала:
— Ну вот, слава богу — переехали. А только мне здеся не оставаться, устроюся к другим. Вы-то живите с богом, — и вытерла слезы. — Вот ты, касатка, и устроена, а я стану приходить, только не часто, — она перекрестила Марию и спящую Лилю и ушла. Куда Мария не знала, и спрашивать было бесполезно: все равно, рушилась вся их жизнь.
На другой день Нюша заглянула: