бильярдом и широким окном, и почти всегда там председательствовала бабушка Жюли Миньон - кумир юных Буссарделей. В распахнутую настежь дверь оттуда доносились веселые возгласы и взрывы звонкого смеха; Амели прислушивалась, материнскому ее слуху было так приятно различать в общем хоре любимые голоса: голос ее Теодора, ее Фердинанда, ее Эммы и даже тоненький голосок маленькой Луизы, которая теперь чувствовала себя так же хорошо, как и старшие. Все дети, которых Амели родила от Викторена, отличались цветущим здоровьем.
И тут вернулись мысли, ставшие наваждением: "Но ведь они не Буссардели. Кто же они? Кем их признают?.. Они - мои. Мои дети! Уж этого-то, во всяком случае, не смогут оспаривать. Мне не трудно будет добиться, чтобы брак признали недействительным и детей отдали мне. А благодаря дорогой моей крестной я достаточно богата, чтобы самой содержать и себя и своих деток... Но какая участь их ждет!.."
- Что с вами, Амели? - спросил свекор. - Лицо у вас осунулось? Вам нездоровится?
- Просто мигрень. Не беспокойтесь... - и, заставив себя улыбнуться, добавила: - папа...
На следующее утро ей пришлось отправиться на улицу Нотр-Дам-де-Шан подготовить тетю Лилину к вступлению нанятой сиделки в свои обязанности. Женщина эта произвела на Каролину Буссардель наилучшее впечатление, и поэтому Амели могла обрисовать ее больной старухе в самых лестных выражениях; но тетя Лилина, не видевшая племянницы со дня своих вынужденных признаний, не ответила на приветствие Амели и, не проявляя никакого интереса к предстоящей перемене, сидела в кресле вялая, унылая,
- А кроме того, тетушка, - сказала ей Амели, - я хочу еще поговорить с вами относительно того разговора, который был у нас с вами позавчера. О Викторене... Вы, конечно, помните, тетушка. Помните?
Старуха сидела молча, полузакрыв глаза, и как будто не слышала ее, но Амели чувствовала, что она насторожилась.
- Так вот, тетушка. Хочу еще раз заверить вас, что вы можете быть спокойны. Я вас не выдам, никому не скажу, что это вы все сообщили мне.
Тетя Лилина сидела, как кукла.
- Тетушка, вы меня слышали, не правда ли?
И, теряя терпение, госпожа Буссардель встала, собираясь уйти.
- Вы слышали мои слова, я это прекрасно знаю, Прошу извинить меня, но мне пора домой.
Тетя Лилина открыла глаза и захныкала!
- Дитя мое...
- Что, тетушка?
- Я хочу, крыжо... крыжовенного варенья!
- Как! Вам же только что давали после завтрака - две большие ложки с бисквитами, размоченными в молоке!
- Еще... Еще хочу варенья!
- Нет, нет. Вам это вредно. Желудок расстроится.
В мутном, сонном и равнодушном взгляде параличной старухи вдруг блеснул гнев, она еще раз пробормотала: "Хочу варенья!" - и вдруг захохотала и заплакала, казалось, без всякой причины, что с ней случалось иногда после второго удара.
- Ну хорошо, хорошо, вам дадут варенья, - помолчав, сказала госпожа Буссардель.
В передней она велела старушке горничной постараться в этот день не противоречить больной и ничем ее не раздражать.
Вскоре состоялся вечер в честь трех конфирмантов. Амели снова увидела собравшуюся вокруг нее семью, с которой судьба соединила ее обманным родством. Перед ее глазами было сложное сооружение, в котором все так хорошо было пригнано, так крепко соединено, что каждая отдельная его часть держалась в равновесии благодаря другим, каждая имела свое значение и способствовала прочности целого.
Затем началась подготовка к празднеству, которое задумал устроить ее свекор. Все эти хлопоты в достаточной мере оправдывали госпожу Буссардель, которой некогда было навещать тетю Лилину. А впрочем, разве теперь у больной не было превосходной сиделки? Как-то раз Амели была в своей теплице, отмечая по толстой тетради с адресами знакомых, кого надо пригласить на предстоящий раут, - она по-прежнему любила свой зимний сад, хотя камелии и кактусы плохо в нем прижились. Вдруг ей доложили, что приехала госпожа Миньон. Амели, совсем не ожидавшая ее, тотчас вышла к ней в гостиную.
Госпожа Миньон, по-видимому чем-то взволнованная, встала ей навстречу.
- Пройдемте в ваш будуар, Амели. Мне надо поговорить с вами о серьезных делах. А сюда ведь может прийти кто угодно...
Когда они поднялись в уютную комнату с лепными украшениями, изображавшими музыкальные инструменты, она потребовала:
- Заприте дверь на ключ.
И рухнула в кресло. Амели села на краешек стула, напряженно выпрямившись, и, сдвинув брови, смотрела на нее.
- Я к вам прямо от сестры, - сказала госпожа Миньон и, всплеснув руками, добавила: - Ах, что она мне наговорила!
- Что именно, тетушка?
- Да вы же знаете. Прекрасно знаете. Ведь она вам первой сообщила... И у вас хватило мужества держать это про себя?.. Бедная моя девочка! О-ох! У меня нет вашей твердости характера! Я как услышала эти разоблачения, у меня просто руки и ноги отнялись... Я сразу же поспешила к вам...
- Тетушка, в конце концов, в чем дело?
- Как в чем? А Викторен? Зачем вы меня заставляете это говорить. Оказывается, Викторен, вовсе мне не племянник!.. Ах, видите!.. Ведь вам это было известно!
Амели встала и, подойдя к окну, постояла там, повернувшись спиной к госпоже Миньон. Парком уже завладевали сумерки и тишина, аллеи обезлюдели, кормилицы и няни расходились со своими питомцами по домам. Амели подумала о трех своих младших детях, которые вскоре должны были вернуться из Булонского леса.
Она обернулась.
- Надеюсь, тетушка, вы не поверили такой выдумке? Я действительно слышала про это. Но больная наша совсем сдала, бедняжка. Я уже давно замечаю, что у нее мысли в голове путаются.
- Но послушайте, Амели, сестра приводила такие потрясающие подробности, почти что доказательства!
- Должно быть, говорила об отметинке, о родимом пятнышке, которого не оказалось. Не будем же мы по такому ничтожному признаку...
- Ах, нет, нет! Она мне сказала, как и почему подменили ребенка и где, когда это произошло...
- Дорогая тетушка, - решительным тоном сказала госпожа Буссардель. - В первую минуту меня тоже смутили эти откровения... Я поехала в Шеней в прошлом месяце, произвела там расследование, нашла ту самую ферму, где ребенок жил у кормилицы. Я опрашивала свидетелей...
- И что же?
- Тетушка!..
Амели опустила ресницы, на мгновение прикрыла веками глаза и вдруг широко их раскрыла.
- Ни капельки правды нет во всей этой басне!
- Да что вы говорите! - воскликнула старуха и, запрокинув голову на спинку кресла, раскинула руки; уныния как ни бывало, на лице промелькнул отблеск прежней, порывистой и переменчивой души. - Ах, как гора с плеч! Вы только представьте, какая бы это была драма! Даже если бы удалось замять скандал - какие ужасные последствия! И не только для вас, дорогая моя детка, но и для нас также, для всей семьи! Фердинанд бесконечно привязан к старшему сыну. Ведь это могло бы убить его, правда?
Она была так взволнована, так потрясена, что и не думала наблюдать за племянницей; ей было жарко, душно, она поспешила расстегнуть палантин и, сбросив его с плеч, отдуваясь, говорила:
- Ах, какие минуты я пережила! Страшно вспомнить! Амели, подумайте только: сестра как будто была вполне в здравом уме. Я знала, что она способна прилгнуть, но чтобы она могла дойти до таких диких измышлений!..
Немного успокоившись, она задумалась.
- Вы же хорошо знаете, какой у нее склад ума, - сказала Амели.
- Но я не думала, что у нее по-настоящему злая душа.
Госпожа Буссардель сделала уклончивый жест.
- Да, - сказала госпожа Миньон. - Вы правы: надо считаться с очевидными фактами. И раз вы действительно произвели расследование и действительно ездили в Шеней...
В ее голосе еще слышались вопрошающие интонации.
- Даю честное слово! - резко сказала Амели. - Я ездила в Шеней! Я говорила с людьми!
- И вы вынесли убеждение, что Викторен...
- Что он действительно Буссардель.
- Да смилуется господь над несчастной моей сестрой! Амели, позвоните, пожалуйста! Велите принести мне рюмку муската, мне надо подкрепиться. У вас просто железные нервы! А я совсем разбита!
Через четверть часа, едва госпожа Миньон села снова в коляску, Амели Буссардель приказала запрячь лошадь и помчалась к Карто де ла Шатру.
- Немедленно передайте мою визитную карточку доктору, - приказала она слуге, - и скажите, что у меня к нему неотложное дело.
Отпустив посетителя, он принял ее вне очереди. Она долго пробыла у него в кабинете.
В тот же день, сократив прием больных, знаменитый врач направился на улицу Нотр-Дам-де-Шан, быстро осмотрел больную, от нее поехал на авеню Ван-Дейка и напросился у Буссарделей на обед. Амели успела к тому времени послать записку двум старым холостякам, друзьям дома, которых ожидали в тот день к обеду, и, извинившись перед ними, отменила приглашение. Выйдя из-за стола, Карто пожелал выкурить сигару в обществе маклера, в его курительной комнате на втором этаже. Через пять минут свекор вызвал наверх Амели, остававшуюся в столовой. А еще через пять минут из ворот особняка выехали два экипажа: один, посланный за Буссарделем-нотариусом, а другой - за госпожой Миньон. Луи Буссардель оказался дома и приехал сейчас же, а госпожу Миньон разыскали в театре, и она явилась прямо оттуда, в вечернем туалете.
На собрании четырех родственников Карто де ла Шатр заявил, что необходимо срочно принять решение относительно мадемуазель Аделины Буссардель. Состояние больной ухудшилось, умственные способности ослабели. Она не только несет всякий вздор, как в этом могли убедиться присутствующие здесь дамы и как это он сам проверил час тому назад, но она уже стоит на грани старческого слабоумия, и если допустить дальнейшее ее содержание в почти обычных условиях, то эта бедная невменяемая женщина, не отвечающая за свои поступки, может натворить больших бед: выбросится, например, из окна или подожжет дом. Необходимо изолировать ее, хотя бы временно, но сделать это не мешкая.