Однако никому и в голову не приходило называть Буссарделя дедушкой. Он постарел, но, даже когда ему перевалило за шестьдесят, желанной перемены в нем жена не обнаруживала. Напротив. С годами его чувственность не только не приутихла, но обострилась и привычный разврат превращался у него в манию; уже проскальзывало что-то безумное в его похотливых разговорах "о дамочках", которые он вел с холостяками в своем клубе, где его звали теперь "старый греховодник".
С тех пор как в доме опять жила Аглая, он привык пользоваться ее услугами и по нескольку вечеров в неделю проводил дома; так длилось много лет; но ведь и Аглая старела. Когда Викторену стукнуло шестьдесят, ей было сорок пять. Уже давно Аглая, этот дворецкий в юбке, нанимала в дом разбитных горничных и веселых молодых швеек, работавших поденно; она управляла этим мирком с властной уверенностью, неизменным самообладанием и тактом, что говорило о ее глубоком чувстве собственного достоинства и долгом общении с Буссарделями.
Если в доме никогда не случалось непристойных скандалов, то это прежде всего происходило благодаря ее осторожности, а также благодаря безмятежному спокойствию, не покидавшему ее хозяйку; но надо сказать, что остальные обитатели особняка были приучены ничего лишнего не видеть. Даже дети и племянники Буссарделя научились не удивляться, встречая его в неподходящие часы в таких уголках дома, где ему совершенно нечего было делать. Никто не замечал улыбочек и подмигиваний хозяина дома новой горничной, его очередной фаворитке. Иногда им овладевал такой пыл, что он при всех вел себя безобразно: мимоходом щипал, например, за мягкое место горничную, прислуживавшую за столом на субботнем обеде. Та взвизгивала, но никто из сотрапезников как будто и не слышал этого, ни разу холодное молчание не прерывало застольную беседу; семья уже не обращала внимания на эти старческие непристойности, так же как воспитанные люди не обращают внимания
Удовольствия, которые пресыщенный сластолюбец с легкостью находил под своей кровлей, не мешали ему искать себе менее будничных развлечений, и время от времени это приводило его к неприятностям, долетавшим и до авеню Ван-Дейка. Тогда госпожа Буссардель действовала через подручных, без ведома семьи и даже самого виновника. Чаще всего она прибегала к услугам опытного человека - отставного чиновника полиции, ловко умевшего утихомирить деньгами какую-нибудь крикливую красотку шантажистку или припугнуть ее тюрьмой Сен-Лазар. Попадались среди них девицы, объявлявшие себя беременными от Буссарделя или совращенными (прошли те времена, когда девицы являлись с жалобами на утрату честного имени); одна обвинила Буссарделя в том, что он заразил ее дурной болезнью; к несчастью, это казалось настолько правдоподобным, что Амори по настоянию госпожи Буссардель повел своего брата к врачу-специалисту. Викторен от этого только выиграл: он полечился как следует, прежде у него никогда не хватало ни терпения, ни желания довести до конца основательный курс лечения.
Раз двадцать в течение его жизни он на глазах семьи вдруг менял режим питания, пил какие-то незнакомые микстуры, садясь за стол, глотал пилюли, которые его жена спешила пересыпать из флакона с этикеткой в серебряную бонбоньерку. Подорванное здоровье не восстанавливалось, но и не ухудшалось. Буссардель, столько раз заболевавший от злоупотребления удовольствиями, после шестидесяти пяти лет болел только от злоупотребления возбуждающими средствами.
Госпожа Буссардель с удивлением видела, что годы идут один за другим, не задевая ее мужа заметным образом, он выдерживал все что угодно; в жилах его текла испорченная кровь, но тело оставалось крепким; ошибкой было бы предполагать, что он уже износился от излишеств.
Сама же Амели клонилась к упадку. После осени жизни настала зима, годы шли и для нее тоже; она видела, что стареет, и нередко с тоской думала о том состязании на выносливость, которое вела со своим мужем. А что, если она умрет раньше его? Ей становилось страшно при этой мысли, она бежала на прием
- Все органы у вас как у молодой женщины, при таком сложении вы доживете до ста лет.
Она заставляла доктора повторить эти ободряющие слова и возвращалась домой немного успокоенная, гордясь своим здоровьем, столь драгоценным для всех. Теперь она принялась усердно заботиться о себе - это она-то, которая никогда не холила себя. "Ведь осталось потерпеть лишь несколько лет", думала она. Она вовсе не желала смерти грешнику, она мечтала лишь о том, чтобы он обессилел. Не мог же Буссардель; до восьмидесяти лет оставаться здоровяком.
Множилось число ее внуков, в них она видела продолжателей рода Буссарделей, живой залог того, что кровь, имя и дух рода не ослабеют, надежно сохранятся до самой ее смерти и после нее. В марте 1914 года у ее сына Фердинанда и Мари, дочери Ноэми, родилась дочь Агнесса. Через сутки после родов бабушка сама поднесла младенца своей снохе, приходившейся ей также племянницей, и приложила его к материнской груди:
- Ты дала жизнь этой крошке, дочь моя, выкорми же ее сама, своей грудью, и постарайся, чтобы она достойно носила имя Буссардель.
Тут же была и вторая бабушка - Ноэми. После обеда собрались кое-кто из родных. Все сидели, в соседней комнате, оставив дверь спальни открытой, и вполголоса, чтобы не беспокоить роженицу, говорили о том, о сем... Довольно естественным было при подобных обстоятельствах обратиться к прошлому семьи, в разговоре вспоминали об умерших: о Теодорине, Буссардель, о Жюли Миньон, о Буссарделе-старшем - о том самом, который жил на улице Сент-Круа; никто из присутствующих его не знал, но госпожа Буссардель, не такая молчаливая, как обычно, сказала, что слышала о нем много хорошего от своего свекра.
- Он был человек старого закала, таких уж больше не встретишь. У меня хранится тетрадь - сборник изречений, написанных его рукой. В них содержатся удивительно возвышенные мысли. И Флоран Буссардель по благородству своего характера был их достоин.
Все молча внимали ей, смотрели на нее, восхищаясь, что она так доступна, так разговорчива весь вечер. Она благодушно улыбалась слушателям.
- А впрочем, вы ведь хорошо знаете о его столкновении с казаками во время оккупации в 1815 году...
Сестры роженицы сказали, что они ничего не знают об этом, и тогда та, которую родные уже называли бабушкой, соблаговолила, перед тем как гости отправятся по домам, рассказать им анекдот о жареном фазане а ля Священный Союз.
- Короче говоря, - сказала она в заключение, - ваш прадед один, своими силами выставил из ресторана трех этих рубак и сел опять за столик под аплодисменты присутствовавших.
После этого она встала, показывая тем самым, что пора расходиться. Проводив посетительниц до вестибюля, она поднялась к себе на лифте и, сев за письменный столик, взялась за перо, доканчивая последние послания, в которых извещала о благополучном разрешении ее снохи от бремени.
Вдруг она насторожилась, услышав глухое урчанье автомобиля, выехавшего на авеню Ван-Дейка и остановившегося перед особняком, - она всегда прислушивалась по ночам к таким звукам. Вероятно, возвратился Буссардель в таксомоторе или в клубном автомобиле, - он никогда не выезжал по вечерам из дому в лимузине. "Что-то он рано сегодня", - подумала Амели. Она ждала, что сейчас тихо брякнет кольцо садовой калитки; вместо этого раздался звонок у главных ворот. "Значит, не он". Через несколько минут к ней в дверь постучались - она узнала знакомый стук Аглаи.
- Войдите. Ну что вам? "Дорогая кузина, - продолжала она писать, - с радостью сообщаю вам..."
- Вас спрашивает какая-то женщина.
- Но я никого не принимаю сегодня... "Все прошло благополучно. Мари прямо создана для материнства. Младенец..."
- Я так ей и сказала. А она настаивает.
- Так поздно?.. Сколько у вас на часах?
- Половина одиннадцатого.
- Принесите визитную карточку этой особы.
- Она не хочет сказать своего имени.
- Ну уж это просто немыслимо! Если она просит пособия, пусть напишет. Удалите ее.
Госпожа Буссардель опять принялась писать, но в дверь вновь постучали.
- Что еще там?
- Извините, пожалуйста.
Аглая подала на подносе визитную карточку. Хозяйка протянула руку. Прочла: "Мадам Клеа де Вальроз" - и, увидев адрес, напечатанный на этой
- Гм... Что она, молодая?
- Нет, пожилая женщина.
- Приличная?
- Одета прилично, но накрашена... Если позволите сказать...
- Говорите.
- Мне кажется, у этой женщины какое-то серьезное дело к вам. Ее, конечно, не назовешь приличной дамой, да и заявилась она в такой час, но говорит она очень вежливо. Вид у нее какой-то встревоженный.
Госпожа Буссардель, зная, что можно доверять суждению Аглаи, уже поднялась с кресла. Спустившись на первый этаж по черной лестнице, она прошла в комнату, соседнюю с вестибюлем и служившую гардеробной. Повернув выключатель, она остановилась, глядя на дверь. Аглая привела женщину лет пятидесяти - пятидесяти пяти, невысокую, тучную, в короткой меховой накидке, в газовом шарфе на голове, завязанном под подбородком. Увидя ее руки без перчаток, но с перстнями на каждом пальце, ее размалеванное обрюзглое лицо, госпожа Буссардель подумала: "Актриса, старая актриса", - и решила, что эта женщина явилась в качестве посредницы какой-нибудь шантажистки. Подняв высоко брови и не разжимая губ, она движением подбородка приказала незнакомке объясниться. Та пробормотала:
- Мне надо поговорить с вами наедине,
- Останьтесь, Аглая.
Госпожа Буссардель подошла к посетительнице и повернула голову, показав этим, что подставляет ей ухо. Незнакомка оперлась рукой на спинку стула и, поднявшись на цыпочки, заговорила шепотом.
Вдруг госпожа Буссардель побледнела и покачнулась, Аглая бросилась ее поддержать; незнакомка тоже протянула к ней руки, но госпожа Буссардель, отпрянув, выпрямилась и, побагровев, спросила:
- Где?
- У меня, на улице Жубера.