- Бедненький Эжен! Страсть его была так трогательна! Право, как сейчас вижу его глаза - каким пламенным взором он смотрел на меня! Ну, дорогая, скажи, пристало ли мне играть им, как это, вероятно, сделала бы другая барышня на моем месте? Нет, нет. Я поспешила разрушить его надежды, образумить его. Ты же знаешь, я отвергла столько партий ради своих братьев, ибо мой долг - воспитывать бедных сироток, и не для того же я отказывалась от замужества, чтобы выйти за какого-то Эжена Мориссона. И вот он с досады совершил ужаснейшую глупость: женился на первой попавшейся, вернее сказать, на самой последней, на деревенской девке с темным прошлым. Она была у нас служанкой, папенька только по доброте душевной не выгнал ее. Да если б она была хорошенькая!.. А то какая-то несчастная калека, во всяком случае, хромоножка... Даже ее соблазнитель, хоть и деревенщина, имя которого она не хотела мне открыть - сама понимаешь, гордиться, значит, им не могла, - даже этот несчастный не захотел ее взять в жены... Ах, - добавляла Аделина со вздохом, - зачем суждено мне доводить молодых людей, которых я отвергаю, да несчастного конца!
XII
Из своей связи с Клеманс Фердинанд вынес лишь первое знакомство с такого рода удовольствиями и желание познать их снова. Он извлек из этого приключения еще и другой урок: в его уме сложились правила действий в интрижках, своего рода любовный кодекс молодого буржуа.
Он долго обдумывал, с какими женщинами лучше всего иметь дело. Он уже знал, что надо избегать несведущих, неопытных девушек, ибо от них можно ждать неприятных неожиданностей, вроде той истории, из которой он только что выпутался. Он решил также избегать замужних дам, особ добродетельных или же не интересующихся зелеными юнцами, которым нет еще и двадцати лет; к тому же ему совсем не хотелось ухаживать несколько месяцев и в награду добиться позволения поцеловать три пальчика своей красавицы или получить цветок, отколотый ею от корсажа. Он жаждал достигать кратчайшим путем более существенных наслаждений. Но его карманных денег не хватило бы на подарки танцовщицам или актрисам. Значит, следовало завести знакомства с молодыми особами, которые знали жизнь, не требовали ни денег, ни обещания жениться и могли бы воспылать нежными чувствами к красивому, стройному и крепкому юноше. Фердинанд сознавал свои преимущества. Он охотно сравнивал себя со своими сверстниками и со своим родным братом; нередко он, одетый или раздетый, рассматривал себя, становясь перед зеркальным шкафом - новшество, недавно появившееся в квартире; он убеждался, что на нем прекрасно сидит редингот с широкими фалдами или фрак и облегающие панталоны, что на вид ему можно дать больше шестнадцати лет, что у него уже пробиваются усы. Да если б он и не смотрелся в зеркало, то и так прекрасно бы понял, что уже становится мужчиной; недаром в гостиных или на улице девицы опускали глазки, когда он их рассматривал.
Фердинанд подружился с лицеистами старших классов, со студентами медиками и правоведами. Увлекая за собой Луи, он часто бывал в Латинском квартале. Он открыл наконец мир гризеток.
Он жаждал найти там любовниц, - этого юношу влекло к женщине, а к женщинам; он уже знал, что его первая связь будет недолговечна, за ней последует вторая, третья и так далее. Что касается любви... Тогда начинал входить в моду скептицизм, остудивший сердце, горькое разочарование, а скорее всего, их видимость...
Когда близнецы сами стали студентами правоведами, у них мшило в привычку ездить летом по воскресеньям в обществе приятелей и хорошеньких гризеток за город - на Монмартр, в Пре-Сен-Жерве, в Роменвильский лес. В этой теплой компании братья Буссардель пользовались авторитетом по праву общественного положения и богатства, остальные юноши были скорее из числа нуждающихся студентов, получали скудное содержание от родителей, живших в провинции.
Фердинанд выбрал эту среду для своих воскресных развлечений не потому, что отличался демократическим духом или полагал, что тут ему легче будет блистать. Его привлекали женщины, которых он там встречал и которых мог встретить только там, - бойкие вострушки модистки, бескорыстные, не думавшие о будущем и поглядывавшие на юного соблазнителя весьма благосклонно. В кругу этой молодежи без гроша в кармане царила свобода, отношения были самые непринужденные, мимолетные увлечения и измены никогда не приводили к бурям; Фердинанд чувствовал там себя превосходно и, казалось, был на своем месте. Всегда умея понравиться благодаря чудесной гибкости натуры, он держался в компании добрым малым, пил II беседке, обвитой зеленью, дрянное вино и по-простецки затягивал застольную песню. Хотя гризетки считали себя ненавистницами буржуа, они невольно думали, что Фердинанд, вместо того чтобы кататься с ними на осликах, мог бы гарцевать в Булонском лесу на чистокровном арабском скакуне, взятом из отцовских конюшен. Они говорили себе, что в воскресенье вечером, поцеловав на прощанье каждую из них за ушком, он возвращается в богатые апартаменты, где стены обтянуты шелком п где его ждет, быть может, званый обед на двадцать четыре куверта, с лакеями, с почтенными дамами, с девицами на выданье. Словом, они были без ума от него. В последних классах лицея и в первые годы студенческой жизни Фердинанд находил себе в этом маленьком кружке любовниц: цветочницу, белошвейку, вышивальщицу, продавщицу из магазина Делиля и двух продавщиц из "Маленькой Жаннеты".
Луи неизменно бывал замешан в похождениях брата. Повторялось с фатальной неизбежностью то же положение, которое в Гранси делало его естественным сообщником Фердинанда в истории с Клеманс. Сам он не участвовал в развлечениях брата и все же был его добровольным пособником; на улице Сент-Круа, всякая попытка вырваться на свободу, всякое возвращение домой в поздний час могли показаться домашним подозрительными, если б дело касалось одного Фердинанда, но они становились невинными, поскольку близнецы отлучались вместе. Никогда они не уходили и не возвращались порознь. И отец не видел тут никакой хитрости с их стороны. Ни за что на свете Луи не признался бы, что проводит целые часы в городских скверах или бесконечно долго простаивает около тех домов, где счастливчик Фердинанд в какой-нибудь запертой на ключ чердачной комнатке предается любовным утехам, отнюдь не торопясь уходить да еще, пожалуй, позволяя себе соснуть немножко для восстановления сил.
Однажды в воскресенье тогдашняя любовница Фердинанда взяла с собою и представила всей компании свою знакомую, перчаточницу Мариетту. Новая участница загородной прогулки отличалась от своих подруг: они говорили, что у Мариетты любовные горести, и из-за этого обстоятельства Луи осмелился стать ее кавалером. Женщины страшили его, а зная, как держится с ними Фердинанд, он полагал, что ему не сравняться развязностью с братом, и при первой же его попытке объясниться в нежных чувствах предмет его страсти засмеется ему в лицо. Не меньше он боялся показаться девицам смешным, если не сумеет любезничать с ними, и в конце концов на воскресных пикниках бедняга ни разу не решился предложить руку ни одной из гризеток.
С Мариеттой, которая, как это известно было всем, любила кого-то другого, нечего было бояться недоразумения. В первый же день он сел рядом с нею в шарабане, который повез их в Роменвиль, а там, когда решили немного покататься на осликах, он посадил ее позади себя.
Мариетте, казалось, было приятно его внимание. В качестве жертвы любви ей было бы неприлично вслед за подругами кокетничать с Фердинандом, игравшим роль Дон-Жуана в атом кружке. А разве близнец этого обольстителя, робкий юноша, которым все пренебрегали, не был его подобием, только более степенным? Она приняла близнеца Фердинанда в кавалеры. По причине несчастной любви молоденькую перчаточницу растрогали мягкость, застенчивость Луи и его смиренный вид неудачника, уверенного, что никогда он не может понравиться женщине. Словом, все предназначало их друг для друга. В следующее воскресенье Мариетта все время прогуливалась с ним под руку; возвращаясь вечером, она с нежностью прижималась к нему. Мариетте шел девятнадцатый год, у нее была высокая грудь и тонкая, затянутая в корсет талия. Густые черные волосы, гладко причесанные на прямой пробор, оттеняли ее большие красивые глаза и бледное личико с коротким подбородком. Меланхолический вид, который она старалась сохранить, не мешал ей, когда она перепрыгивала через канаву, ловко подхватывать платье, показывая при этом округлую ножку, обтянутую тонким белым чулком.
- Что же ты, Луи, не объяснишься ей в любви? - спросил однажды вечером Фердинанд, когда они ушли к себе в спальню. - Тянешь, тянешь!..
- Поэтому и не объясняюсь. Мне кажется, я слишком долго тянул, и теперь уже труднее будет.
- Но, милый мой, она ведь ждет от тебя объяснения в любви, это в глаза бросается. Ждет! Вот ты и объяснись. Всегда надо, - добавил он назидательным тоном, - говорить женщинам то, что они ждут услышать, но говорить так, чтобы пронзить им сердце. Как видишь, рецепт несложный.
Закутавшись в турецкий халат, Фердинанд развалился в кресле и, положив ноги на стол, курил перед сном трубку. Луи, который не был заядлым курильщиком, уже лежал в постели. Приподнявшись на локте, он стал объяснять, что у него нет уверенности в себе.
- Язык у меня плохо подвешен. Не то, что у тебя, Фердинанд.
- У меня? Так ты представь себе, что это говорю я, и валяй. Подумаешь! Если б тебе надо было умолять знаменитую балерину Тальони: "О, будьте моею!", я бы еще понял твое смущение, но какую-то Мариетту!..
Луи не посмел сказать, что признаться перчаточнице в любви для него гораздо важнее, чем обладать ею.
- Фердинанд, - заговорил он после минутного размышления, - а не мог бы ты поговорить за меня с Мариеттой? Так для меня легче. Когда она будет знать о моих чувствах, я уж как-нибудь объяснюсь. Пожалуйста... Прошу тебя!
Фердинанд, который всегда готов был поддержать брата и от него потребовать поддержки, на этот раз был озадачен: он чувствовал себя гораздо старше Луи, хотя и родился всего на час раньше его, он предвидел, чем такая просьба чревата, и ответил не сразу: