Еще со времени помолвки с Фердинандом она начала обставлять свое жилище в необычном стиле, поражавшем и самого жениха и всю будущую родню Теодорины. Юность ее прошла к Аннеси, в огромном доме, какие бывают только в провинции; а когда переехали в Париж, она жила на улице Гранд-Верт, и старинном особняке, обставленном мебелью, которую госпожа Бизью перевезла из Савойи; ни те, ни другие апартаменты не напоминали квартиру Буссарделей на улице Сент-Круа. Теодорина росла среди вещей, которые Аделина и Жюли называли "старьем"; в семье ее научили узнавать, к какому времени относится тот или иной старинный предмет обстановки, установить, насколько он является редкостью и определить его ценность; и именно благодаря Теодорине особняк Вилетта сохранил свои резные панели, свои штофные обои и оригинальные украшения. Любая молодая женщина из среды Буссарделей поспешила бы уничтожить это обрамление, ввести в свой дом какие-нибудь новшества и готова была бы все переломать, лишь бы установить калориферы. А девица Бизью вместо этого, отказавшись от просвещенного руководства обойщика и обращаясь за советами к матери, восстановила в этом доме гармонирующее с ним убранство. В семействе Бизью дамы умели не только выбирать старинные вещи, но и выгодно покупать их; они действительно знали толк в старинной мебели и всяких диковинках, однако некоторую роль играло тут их финансовое чутье: для них удачное приобретение было также и выгодным делом. Они отличались особым хвастовством, свойственным знатокам во все времена, но весьма редким в ту эпоху: они показывали счета на купленные вещи, с удовольствием рассказывали, где, как и при каких обстоятельствах сторговали их. Этого было более чем достаточно, чтобы убедить ее свекра: он хоть и меньше Теодорины понимал в этих делах, но всегда предпочитал старые стили и наконец стал превозносить их. Однако Фердинанд, не любивший старины и только не желавший спорить с женой в таком вопросе, чувствовал некоторое смущение из-за того, что она, так сказать, вносила свои поправки в привычные для него вкусы и нечто новое в знакомый ему уклад жизни.
Теодорина Буссардель глубоко задумалась, а когда оторвалась от своих мыслей, заметила, что стоит у большой застекленной горки. Раскрыв дверцу, она почти безотчетно, повинуясь инстинкту сохранения собранных редкостей, свойственному коллекционерам, вынимала одну за другой статуэтки саксонского фарфора и укладывала их в ящики стоявшего рядом комода, в складках лежавших там старинных тканей. Лишь через несколько минут она сообразила, как нелепы подобные предосторожности: если вспыхнет революция, как шестьдесят лет назад, если ворвутся в дома богачей и разгромят их... Она подняла глаза, вспомнив о детях, спавших на втором этаже, и задрожала всем телом. "Знобит меня. Должно быть, простудилась",- подумала она.
Поднявшись к себе в комнату, она подбросила дров в камин, опять раскрыла библию. В третьем часу утра, среди глубокой тишины кто-то забарабанил кулаком в ворота. Теодорина выпрямилась. "Если бы кто-нибудь чужой пришел, то стучал бы дверным молотком,- подумала она, подбегая к окну.- Это, наверно, Фердинанд или Луи". При свете фонаря, который высоко подымал швейцар, отворивший калитку, она не сразу различила, который из братьев вернулся. Когда офицер проходил через двор, она узнала его по походке.
- Роза,- крикнула она горничной.- Брат барина вернулся. Подите скорей, доложите.
Сама же она торопливо сошла вниз, оберегая рукой огонек свечи. Отодвинула дверной засов в парадном.
- Луи, дорогой! Все благополучно? Почему вы один?
- Фердинанд решил остаться с солдатами. Меня послал успокоить вас.
- Посветите мне, - умолял Буссардель на лестнице, он не захватил с собой свечи, а Лора, бросившись навстречу мужу, оставила свою свечу на площадке.
- С Фердинандом все благополучно, батюшка,- сказала Теодорина, поднимаясь к старику.
- Друг мой! Ты ел что-нибудь? - спрашивала Лора.
- Ну, конечно. Мы с братом разделили паштет и бутылку вина.
- И это все? Да у вас пусто в желудке, несчастные мальчики! Дочь моя, обратился Буссардель к хозяйке дома. - Что можно в такой час подать ему?
- Я уже распорядилась. Найдется чем закусить. Поднимемся ко мне. Там топится камин. Роза, накройте стол у меня в комнате! Поживей!
Зажгли лампы, стоявшие на камине, зажгли все свечи в люстре. Импровизированный ужин принял праздничный характер. Лейтенант национальной гвардии Луи Буссардель расстегнул пояс, расположился в удобном кресле.
- Рассказывай скорей! - говорила Лора.- Надо еще бояться?
- Дай же ему поесть,- ворчал Буссардель.- Луи, как Фердинанд? Он в опасном месте?
Луи заверил, что ночь прошла еще спокойнее, чем вечер. По мнению многих, бунт уже кончился. Во всех округах Парижа легионы национальной гвардии всю ночь отдыхали в мэриях.
- Значит, и ты можешь отдохнуть немножко? - спросила Лора.- Ты побудешь с нами?
Покончив с ужином, Луи пошел посмотреть на своих спящих ребятишек, а потом даже выразил желание соснуть часок-другой в комнате, отведенной для Лоры. Он был не единственный офицер, позволивший себе повидаться со своими; в случае каких-либо событий всех созовут барабанным боем; до места сбора, находившегося в мэрии на Анжуйской улице, было несколько минут ходу.
- Не беспокойтесь. Подремлите и вы, сестра, - сказала Теодорина Лоре.Я буду стеречь, мне нисколько не хочется спать. Как только пробьют сбор, я услышу.
Через два часа барабаны действительно забили сбор. Луи спал. Теодорина постучала в дверь.
Он собрался в одно мгновение и выбежал на улицу. Было еще темно. Старик Буссардель проснулся лишь около восьми часов утра. Начался второй день восстания. Вести доходили обрывками. Буссардель с трудом удерживался, чтобы самому не отправиться разузнавать новости. Он не мог относиться равнодушно к уличным боям, как то было восемнадцать лет назад. Попробуй остаться равнодушным, когда у тебя два сына рискуют жизнью! В прошлый раз возраст избавлял их от участия в событиях. А теперь они оказались в самой их гуще. Какие времена настали! Люди уже не могли спокойно дожить до зрелых лет: то и дело происходят бунты! Жестокое пробуждение после счастливых лет благоденствия, когда Буссардель, как и многие другие, заботясь о своих интересах, был поглощен ходом финансовых дел, не замечая грозовых туч, собиравшихся на горизонте.
Сейчас он бродил по дому, выходил в сад, ворчал на внуков, которых выпустили туда погулять, бранил их за то, что они, по его мнению, слишком громко смеялись: ведь их могли услышать в соседних домах. Порой откуда-то издали доносилась перестрелка. Грум, которого посылали на разведку, вернувшись, с увлечением рассказывал, что в город прибыли подкрепления войскам, что на всех площадях стоят пушки, на всех перекрестках бивуаками расположились солдаты, а в ответ на эти приготовления повстанцы строят новые баррикады. Послали за новостями швейцара, человека степенного; он принес менее тревожные вести. Кому же верить? В четвертом часу дня Буссардель решил пойти пешком к своему старому другу Альбаре, который жил неподалеку. Теодорина не могла отговорить свекра, но добилась того, что он взял с собою грума. Аделина заявила, что пойдет с ними: ей необходимо заглянуть к господину Грару, говорила она, узнать, не нуждается ли он в чем-нибудь, не надо ли ему помочь. В дни мятежей проповедникам слова божия грозят большие опасности. И тут вдруг Буссардель утратил обычную свою сдержанность и терпимость по отношению к этой ханже, что случалось с ним очень редко; он воспротивился ее неблагоразумному намерению и позволил себе при этом такие выражения, что старая дева убежала в отведенную ей комнату, заперлась и больше уже не показывалась.
- Ах! - воскликнул Буссардель, вернувшись через час.- Как хорошо я сделал, что пошел. Мы с Альбаре добрались до площади Мадлен; там с нами лично говорил один штабной офицер и сообщил нам, что король потребовал отставки господина Гизо и господина Дюшателя. Это уже официально известно. Весь Париж знает. Все страшно рады... Ну, теперь конец нашим мучениям,добавил он, обнимая своих снох.- Да вот сами послушайте!
Как раз в ту минуту по бульвару проходили группы весело настроенных людей, раздавались крики: "Иллюминацию! Иллюминацию!"
- Слышите, дочь моя? Надо устроить иллюминацию.
Боясь, что неосвещенный дом обратит на себя внимание демонстрантов,
- Я умираю от голода! - заявил Буссардель. Пока накрывали на стол, дед и обе матери поднялись на второй этаж посмотреть, как обедают дети. Малыши сидели за столом, нетерпеливо ожидая сладкого. Дверь комнаты, из которой им подавали кушанья, отворилась, и прислуга внесла шоколадный крем. Матери умилились, что в такой день, да еще когда кухня лишилась повара, там нашли время приготовить для детей их любимое сладкое блюдо. Прислуга сообщила, что этим сюрпризом они обязаны Жозефе, которая, соскучившись без своих хозяев, с утра находится в особняке Вилетта.
С годами Матушка Синекдоха стала на улице Сент-Круа привилегированной служанкой и совсем позабыла все свои несчастья. Не желая ее обижать, Буссардель никогда не нанимал повара, даже в те дни, когда устраивал у себя пиршество; впрочем, надо сказать, что Жозефа превосходно стряпала, прекрасно делала пирожное, и хозяин вознагражден был за свою деликатность. Слава Жозефы вышла за пределы дружеского круга завсегдатаев дома, распространилась по всему Шоссе д'Антен, и люди, желавшие польстить Буссарделю, говорили ему, что знаменитая Софи, повариха доктора Верона, завидовала Жозефе. И теперь кухарка семейства Буссарделей по-прежнему царствовала над плитой, жаровнями и кастрюлями, но уже через подручных и поварят, как царствует какой-нибудь монарх через посредство министров.
Ее позвали для того, чтобы внуки Буссарделя, которых она обожала, принесли ей благодарность за труды. Он вошла, одетая скорее как экономка, чем служанка, в черном кашемировом переднике и в черной кружевной наколке на седых волосах. Войдя, она сделала обеим дамам реверанс и извинилась перед Теодориной за то, что позволила себе вольность целый день пробыть в ее доме. Если б она посмела, то обратилась бы с большой просьбой дозволить ей провести ночь где-нибудь в бельевой на стуле. Полагая, что ее хозяева в печали из-за того, что творится в городе, она хотела бы и