Все члены семейства Буссардель, собравшиеся вокруг Амели в честь дня ее рождения, старались напомнить о себе подарками, которые она рассматривала один за другим. Самый объемистый сверток лежал под ее тарелкой. Она развернула его последним, догадавшись по визитным карточкам, приложенным к остальным подношениям, что это был подарок свекра.
Наконец она раскрыла его: это был футляр, в котором лежало ожерелье из трех ниток крупного жемчуга. Ошеломленная, искренне думая, что тут какая-то ошибка, но нисколько не сомневаясь, что жемчуг настоящий, она подняла глаза и над корзиной цветов поискала взглядом главу семейства, напротив которого всегда сидела после смерти своей свекрови. Он с важностью ответил на ее взгляд и несколько раз склонил голову. Трепеща от волнения, со слезами на глазах, она позволила Каролине надеть ей на шею это колье из трех рядов жемчужин, которое, как она сказала, позднее перейдет к ее дочерям, затем, встав с места, обошла вокруг стола и подставила свекру лоб и он коснулся ее лба у корней волос долгим поцелуем, от которого она побледнела.
Подарок Амори состоял из квадратика бристольского картона, на котором было написано: "Талон на портрет во весь рост кисти Амори Буссарделя".
После обеда Амели отвела своего деверя в сторонку. - Дорогой Амори, не могу и передать, как я благодарна, что вам пришла эта мысль. Ведь вам придется в течение нескольких недель жертвовать ради сеансов часами своего досуга. Но хотите, чтобы я была еще более довольна? Перемените натуру: напишите портрет отца и подарите его мне.
Когда третий портрет биржевого маклера Фердинанда Буссарделя был закончен, Амели заказала для него богатую раму и повесила в своей спальне. Она могла видеть его со своей кровати, в которой муж время от времени еще навещал ее.
XXVI
Всю прислугу в особняке Буссарделя переменили сверху донизу, воспользовавшись летним временем и отъездом из Парижа, что помешало уходившим передать сплетни вновь нанятым. Фердинанду Буссарделю, хоть он и привык к своему старому камердинеру, прослужившему у него двадцать лет, и Каролине, вдове Эдгара, хоть она ни в чем не могла упрекнуть няню маленького Ксавье, пришлось примириться с поголовным увольнением слуг - метод, продиктованной как благоразумием госпожи Буссардель, так и вполне законным ее самолюбием.
Супруги Дюбо отошли в прошлое. Через несколько дней после их отъезда Амели получила по почте посылку: маленький ящичек некрашеного дерева в броне из красных сургучных печатей; под своим адресом и фамилией она прочла написанные прекрасным почерком фамилию и адрес отправителя: Аглая Дюбо, Лилль, улица Кле. Амели не стала раскупоривать посылку, догадавшись по ее размеру и весу, что в ней находится. Аглая больше не считала себя достойной подарка бывшей хозяйки. Но теперь уже никто не имел права носить эти часики на длинной золотой цепочке. Амели решила спрятать ящичек в свой комод, и в эту минуту взгляд ее упал на картину "Счастливая кормилица", висевшую над комодом. Амели внимательно посмотрела на полотно. Ей и в голову не пришло приказать, чтобы его сняли с крюка и отнесли в какой-нибудь чулан; она видела в этой картине портреты своих детей. Но когда она положила посылку в ящик комода среди старомодных сумочек, резных ручек зонтов и уже вышедших от употребления вееров, спрятанных в этот склад, слезы задрожали на ее ресницах и упали на эти заброшенные вещи. Она задвинула ящик.
Никогда и ни с кем она не говорила о событиях этого года. Но возвратившись в Париж, с яростной энергией принялась за хозяйственные хлопоты, затеяв произвести важные улучшения во всем своем просторном доме. Уже пятнадцать лет особняк Буссарделя горделиво высился между красивыми железными воротами - творением архитектора Давиу - и большой сикоморой, зазеленевшей в парке Монсо, массивный, разукрашенный, аляповатый, похожий на огромный ларец в стиле Наполеона III. Однако ж прогресс шел вперед гигантскими шагами, и во многих позднее построенных домах этого квартала, выросших после войны, в годы строительной лихорадки, появились утонченные изобретения комфорта, которых не было у Буссарделей.
Амели модернизировала калориферы, пробила еще одну внутреннюю лестницу, установила лифт, устроила ванную, потому что это стало модно. Она боялась пожаров и, как только открылась Всемирная выставка 1878 года, отправилась на Марсово поле изучать самые усовершенствованные огнетушители; вскоре после этого по всему особняку, от нижнего этажа до чердака, стены вестибюлей, лестниц и коридоров украсились корзиночками из латунной проволоки, в которых лежали гранаты из лилового стекла. Некоторое количество старых кресел, из коих иные составляли часть обстановки особняка Вилетта, пришли в негодность из-за того, что их не чинили вовремя. Амели распорядилась перенести их на чердак, куда по ее приказанию убирали таких инвалидов, ибо она ничего не любила выбрасывать, а "старье" заменила более комфортабельной новой мебелью. Комфорт стал великим словом, великой идеей того времени. В гостиной появились глубокие "ротшильдовские" кресла и низкие "кресла-лягушки", пополнившие широкий полукруг, для которого уже не хватало отряда старинной мебели, опустошенного рукою времени. Если в креслах только истерлась шелковая обивка, их обивали заново и по новой моде простегивали. Чтобы в анфиладе приемных покоев стало уютнее и теплее, госпожа Буссардель приказала вынуть из сундуков никогда не видевшие света, бережно хранившиеся гобелены с узором в виде листьев и, разрезав надвое, сделала из них портьеры.
Амели с необычайным пылом занималась переустройством своего дома. С самого утра или сразу же после завтрака она отправлялась за покупками и возвращалась, только когда уже изнемогала. Все свои рукоделия она забросила. Хлопоты по дому, заботы о детях, светские обязанности всецело поглощали ее, и вечером она говорила: "Боже мой, вот и день прошел, а я не успела сделать и четверти того, что назначила себе!" Услышав эти слова, свекор поворачивался к ней и благодарил за то, что она столько трудится. Он во всем предоставлял ей полную свободу и одобрял все ее замыслы.
Кое-кто задавался вопросом: где же остановится увлечение Амели? В Гранси она велела прибавить еще одну пристройку к главному корпусу, а в новом владении, которое по ее совету Викторен приобрел в Солони для того, чтобы "хоть сыновья получили в наследство по имению", она начала строить второй замок. Тогда тетя Лилина с умильной, но язвительной улыбочкой назвала ее "королевой Баварской", намекая на манию строительства, которой был одержим Людвиг II, служившую предметом газетных фельетонов.
- Пусть это сходство не тревожит вас, тетушка, я не разорю своих подданных, - отпарировала Амели, единственная из всей семьи не соглашавшаяся сносить выпады старой девы.
- И потом, - добавила Каролина, вдова Эдгара, бросив модное словечко, у нашей Амели, слава богу, нет неврастении.
Последнее строительное начинание Амели относилось к особняку на авеню Ван-Дейка: она пожелала иметь зимний сад и назначила место для него в конце восточного фасада, где был достаточный промежуток между крылом дома и соседним владением. Постепенно выросла застекленная пристройка с ротондой, изобилующая внутри сложными перегородками, завитками из кованого железа, увенчанная шпилем и выдававшаяся в сад, для того чтобы в нее побольше попадало солнца.
В эту теплицу натаскали целые горы чернозема, и затем Амели вызвала на дом главного приказчика из цветочного магазина Вильморена.
- Любезнейший, - сказала она, - я поручаю вашей фирме засадить мой зимний сад. Но я не хотела бы банальных растений, какие видишь во всех теплицах. Скажите, можете вы собрать здесь действительно редкие породы?
Приказчик ответил утвердительно и тотчас назвал ей различные виды папоротников и карликовые пальмы.
- Ах, нет, не то! Пусть тут растут, например, камелии, прямо в грунте, амарилисы, питтоспорумы; я буду поддерживать здесь ту температуру, какая им нужна. Но, главное, мне хотелось бы собрать всевозможные кактусы. Вы, конечно, знаете кактусы? У них такие толстые листья, утыканные колючками.
- Кактусы, сударыня, тропические растения.
- Но теперь они прижились на юге Франции.
- Придется, значит, выписать их оттуда.
- Вот именно. Так и сделайте. Вот что, если у вас там нет представителей, напишите в Гиер. Обратитесь к хозяйке "Парковой гостиницы" и сошлитесь на меня. Четырнадцать лет назад я останавливалась там. Она направит вас куда следует.
Приказчик записал адрес. Госпожа Буссардель добавила:
- В собственном саду хозяйки я видела эти растения, и они навсегда запомнились мне.
А когда в теплице все было устроено по указаниям Амели, только она одна и приходила туда. У нее были там свои любимые уголки, она никого не принимала в зимнем саду, даже близких. С книгой или рукодельем в руках она проводила в нем полчаса-час, словно искала покоя и уединения.
- Дитя мое, - говорила ей тетя Лилина, - ведь вы олицетворение здравого смысла. Ну какое же удовольствие можете вы находить, глядя на этих ужасных уродов, на эти ваши кактусы, которые и на растения-то не похожи? А какие одуряющие запахи стоят в вашем саду в пору цветения! Вспомнишь - так и то дурно делается, право!
Племянница не отвечала ей.
В это время началась ее пятая беременность. Амели по причине своего положения стала много есть и, чувствуя, как тяжелее становится плод, меньше суетилась. На нее нашло спокойствие. Стан ее раздался, да и не только стан вся она стала шире: и плечи, и руки, и лодыжки, и запястья, и лицо; в тридцать два года она казалась сорокалетней женщиной. Теперь она часто говорила о королеве Виктории, которую мельком видела девочкой, когда та приезжала в Париж с ответным визитом к императору и императрице. Но ее восторженная симпатия к английской королеве относилась главным образом к ней как к женщине, к скорбящей вдове, потерявшей очаровательного и верного супруга, к матери многочисленных детей, в которых она находит себе утешение; жена Викторена не пропускала ни одной газетной статьи, в которой говорилось о королеве, просматривала каждый номер журнала "Иллюстрасьон" в надежде увидеть там набросок художника, который покажет новые черты в облике этой государыни; своего рода мысленное знакомство с нею внушало Амели некоторые правила жизни и даже придало ей такое сходство с излюбленным образцом - в осанке, в выражении лица,