— Могу я хотя бы взглянуть чем ты занимаешься? — спрашивает она. — Или это тайна?
— Не тайна. Если хочешь взглянуть, взглянешь.
— Это радует.
Помолчав, все же задает свой вопрос:
— Твои “каникулы” все еще продолжаются? Или тебе надоело по чужим квартирам болтаться?
Мне не надоело.
С каждым днем я все больше вхожу во вкус.
Кажется, до того дня, пока не свалил из дома, я не понимал всю степень своей угнетенности. Все из-за него. Из-за отца. Сейчас мне кажется, что я скорее сдохну, чем проиграю. Надеюсь, что я удачливый.
— Как дела у тебя? — перевожу тему.
— В конце недели командировка на два дня. Ты с кем-то встречаешься? — вдруг спрашивает она.
— Нет, — выпрямляюсь.
Из кабинки за спиной выходит какой-то пацан. Моет руки и направляется к двери.
— Вчера я видела Марину…
— Мне это не интересно.
— Ясно. Что ж, она передавала тебе привет.
Очень сомневаюсь. Все, что она может мне передать — это пожелание гореть в аду. После нашего последнего разговора мы ни единым словом не обмолвились, даже находясь в одном помещении. Это было давно, и я хреново те дни помню, потому что… тупо бухал несколько охрененных дней. После того, как Калинина попросила больше ей не писать и не звонить, я зависал в “Барабуле” гребаную неделю.
— Передай ей взаимный привет, — усмехаюсь.
Оборачиваюсь, потому что в отражении зеркала за своей спиной вижу Алёну.
Войдя в дверь мужского туалета, она с независимым видом осматривается, и это просто гребаная фантастика!
— Пздц… — бормочу в трубку, пораженный.
— Что? — переспрашивает мать.
— Ничего, — откашливаюсь, наблюдая за тем, как эта девица складывает на груди руки и впивается в меня глазами. — Мне идти надо.
— Ладно. Спокойной ночи.
— И тебе, — сбрасываю вызов и толкаю телефон в карман. — Ты в курсе, зачем люди в туалет ходят? — спрашиваю, развернувшись.
— Я не стеснительная, — пожимает она плечом.
— То есть, я могу помочиться? — киваю на писсуар.
— Если тебе не терпится.
Мне не терпится узнать, какого хрена ей от меня нужно.
— Я весь внимание. — Кладу на пояс руки.
Дальше случается волшебство.
Ее лицо становится напряженным, и я вопросительно выгибаю брови.
Заправив за уши волосы, прячет ладони в задние карманы своей короткой юбки. Облизнув губы, кусает их, продолжая долбить меня этим пристальным взглядом.
— Ты сейчас пытаешься передать мне телепатический сигнал? — спрашиваю сухо.
— Нет, я просто думаю…
— Думай быстрее.
— Думаю, ты правда такой мудак, или это только кажется.
— Думаю, что тебе не кажется.
— Ты… ты ее… любишь? — вдруг выпаливает она.
Вопрос заставляет лицо окаменеть.
Я пьяный, но не настолько, чтобы обсуждать с какой-то борзой телкой свои гребаные сердечные дела. В своей жизни их я вообще ни с кем никогда не обсуждал, только с бабулей школьную любовь Варю из пятого “Б”.
— Кого “ее”? — Складываю на груди руки, прекрасно понимая, что она вломилась в мужской туалет не для того, чтобы говорить о какой-то левой “ней”.
— Аню… — произносит еле слышно.
Напрягаю челюсть, давая себе минуту на раздумья.
Она нервничает, и теперь я вдруг хочу узнать, что, твою мать, происходит?!
В последний раз, когда я видел ее подругу, она боялась садиться в мою машину. Она шарахается от меня, как от паяльника. Какого хрена теперь ей от меня надо?!
Блять…
Всю душу вымотала.
— Это она тебя прислала?
— Нет…
Разочарование есть, и на вкус оно горькое.
— Че те надо? — спрашиваю жестко.
На ее лице впечатляющая внутренняя борьба.
Такая, что я вдруг боюсь ее спугнуть.
Не шевелясь, просто застываю, вдруг понимая, что она не выйдет из этого туалета, пока я не получу ответ на свой вопрос.
Глава 18
Аня
Серый утренний свет пробивается через полузашторенное окно и не дает уснуть.
Обняв руками подушку, пялюсь в пространство бесконечно долго.
Я не хочу, чтобы этот день начинался, но за дверью слышу скрип половиц и шарканье дедовых тапок по полу. В утренней статичной тишине слышу даже, как чиркает по коробку спичка.
Перевернувшись на спину, смотрю в потолок.
В моем теле есть изменения. Я чувствую их. Чувствую себя так, будто в моем организме началась какая-то масштабная перестройка.
Тянущая боль внизу живота заставляет положить на него руку.
Виновник этого такой крошечный, что глядя на его снимок, я ничего не могу разобрать, но у него уже есть сердце.
Повернув голову, смотрю на часы.
Почти семь утра, а я по-прежнему в сомнениях и абсолютной чертовой потерянности. Мое настроение, как теннисный мячик — скачет то в стену, то в потолок, то еще черт знает куда. Кажется, я вообще его не контролирую. Вчера утром меня стошнило, и мне пришлось наврать деду с три короба. Если меня стошнит и сегодня, лучше застрелиться, чем смотреть ему в глаза.
Лучше умереть, чем смотреть в глаза Дубцову, потому что мне вдруг кажется, что я ворую что-то, принадлежащее ему. И если он об этом узнает…
От панического и нарастающего страха у меня потеют ладони.
— Ммм… — со стоном сбрасываю на пол ноги.
Кровать подо мной скрипит, и мне хочется рухнуть обратно.
Я никогда не была соней, а теперь отдираю себя от матраса каждое утро.
— Доброе утро… — бормочу, проходя мимо кухни.
— Доброе… — вторит мне дедов голос.
Прошмыгнув на цыпочках в ванную, закрываю дверь на замок.
Упираюсь ладонями в умывальник и жду.
Даю себе пять минут на то, чтобы понять, понравится мне сегодня запах яичницы, который ухватила носом, пока проходила мимо кухни, или не понравится.
Почему в природе все так несправедливо?!
Мужчина просто получает удовольствие, а женщина девять месяцев расхлебывает последствия!
Зло дернув ящик, достаю оттуда расческу.
Глядя в свое отражение, сглатываю застрявший в горле ком.
Сегодня среда. Я уже ненавижу этот день недели.
Расчесав волосы, собираю часть в пучок на макушке, остальные оставляю свободными. Они слишком короткие даже для приличного хвоста.
Внезапно мне все становится безразлично.
Моя прическа, моя учеба, мои перспективы…
Все становится тусклым и ненастоящим.
Механически умываюсь и чищу зубы. Вернувшись в комнату, механически перебираю свои вещи, беря то, что лежит сверху. Джинсы и теплый вязаный свитер, который натягиваю бездумно.
Пытаясь затолкать в себя яичницу, понимаю, что ничего не выйдет.
У меня нет аппетита, теперь он приходит не раньше обеда, но когда приходит, я чувствую себя голодным животным.
— А что так? — усевшись напротив, дед кивает на мою тарелку. — Яйца вроде те же, что обычно.
Его глаза внимательно изучают мое лицо.
Чтобы хоть как-то отолгаться, пожимаю плечом:
— Я больше не люблю яйца.
Опустив глаза, отпиваю из кружки горячий чай.
— Хм… — тянет он. — Вот так чудо-чудное.
— Угу. И такое бывает.
— Ну, может еще оттаешь. Жизнь штука непредсказуемая.
— Это точно… — шепчу.
— В театре столичная труппа всю неделю. Засвидетельствуем почтение?
Мое нутро говорит стойкое “нет”. Я не хочу. Мне безразлично, но подняв на него глаза, заставляю губы улыбнуться и говорю:
— Угу.
Кивнув, принимается за свой завтрак.
Закутавшись в куртку и шарф, проверяю в сумке паспорт и выхожу из дома.
В парке уже есть движение.
По стадиону нарезает круги футбольная команда, хотя еще и девяти нет.
Заняв последнюю парту в лекционной аудитории, достаю из сумки блокнот и отправляю ее на пол.
Зажав между колен руки, начинаю нервничать.
Время не тянется, оно летит!
Пока пустая холодная аудитория заполняется людьми, я пытаюсь собраться с мыслями.
Алёна появляется за десять минут до начала лекции.
Пулей вбегает в аудиторию и проталкивается ко мне.
Она растрепанная и у нее жутко припухли губы.
Отвожу глаза от ее лица. В придачу ко всему у нее еще и щеки пылают. Иногда по утрам она бывает такой. Не нужно быть гением, чтобы понимать — почему.
— Привет. — Падает на соседний стул. — Ммм… как дела? — спрашивает звонко.
Она выгляди так, будто нервничает, поэтому мне хочется спросить, как дела у нее.
Ее глаза бегают по моему лицу, зубы прикусывают губу.
— Мне нужно вот столько, — говорю, кладя перед ней вырванный из блокнота лист с выведенной по центру суммой. — Я верну со стипендии.
— Хорошо, — хмурит брови и лезет в карман за телефоном.
Через секунду на мой телефон падает сообщение о пополнении счета.
— Спасибо.
Ощущение такое, будто с этой СМСкой мне на сердце свалился камень.
Алёна замолкает, а я пытаюсь не показывать того, в каком гребаном смятении нахожусь!
Ее нога барабанит по полу.
Меня это раздражает.
Вместо апатии меня вдруг все начинает раздражать. Даже голос лектора и скрип мела по доске.
Скомкав в кулаке листок, пихаю его в карман куртки, которую даже не потрудилась снять.
Делая короткие глотки воздуха, признаюсь себе, что мне нужно еще время.
Мне нужно подумать еще!
Боже ты мой…
Головы сидящих передо мной сокурсников синхронно поворачиваются вправо. Я тоже поворачиваю свою. Это стадный рефлекс, и именно так он работает, потому что дверь аудитории бесцеремонно распахивается, прерывая монотонную речь преподавателя.
Приоткрыв рот, вижу, как в лекционку заходит Кир.
Его бесцеремонное появление сопровождает гробовая тишина, а мое сердце подпрыгивает к горлу, потому что остановившись перед кафедрой, он быстро осматривает присутствующих.
— Дубцов! — изумляется лектор за его спиной. — Ты… ты что, с ума сошел?!
На нем черная парка, спортивные штаны и убийственный блеск в глазах.
Вижу это, когда проскакав по головам, эти глаза останавливаются на мне.
По спине бегут мурашки.