Их два: либо плюс, либо минус.
И она, судя по всему, выбрала минус.
Две недели назад она притащилась в мужскую раздевалку не для того, чтобы разбрасываться своими дебильными извинениями, а чтобы рассказать.
Не рассказала.
Что она собиралась делать, я знаю.
Уверен, что аборт.
Теперь, зная все подводные камни ситуации, тону в понимании, что не могу ей этого простить.
Я и не хочу.
Я не хочу ее прощать. Кого угодно, только не ее. Слишком глубоко она под кожей, и каждый гребаный раз отдирать ее от себя больнее, чем жрать стекло.
Я не хочу больше нырять в нее с головой. И я не буду. Не пускает внутренний барьер, который вот так с ноги не проломить.
Это нифига не меняет.
Она беременна, и эта проблема сама собой не рассосется.
У меня только один вариант решения этой проблемы для нас обоих — классический.
— Пффф… — смотрю на приборную панель.
Классический вариант в моей ситуации — прыжок с обрыва.
Я, считай, бездомный. У меня были планы на ближайшее будущее, и они не включали в себя ребенка, но виноват я, а не Калинина.
Твою мать, это не будет для меня гребаной жертвой. Я хочу ее так, что от недотраха готов подушку отыметь, представляя, как на кулак наматываю рыжие шелковые волосы.
Это не жертва, нет. Это эгоизм. Я понимаю, и мне плевать.
Я понятия не имею, что делать с “семьёй”, но мне и на это плевать. Вариант у нас только один. И это не минус.
Может быть, она считает иначе, тогда ей придется сказать мне это в лицо. Я уже сдох один раз, и второй раз подыхать не собираюсь. Если она хочет минус, тогда пусть валит на все четыре стороны.
Дернув рычаг, по парктроникам выгоняю машину с парковочного места.
Боясь задеть чей-нибудь бампер, осторожно пробираюсь к воротам.
Желтые лампочки маячат в тумане, когда запускается механизм.
На дороге ситуацию спасают фонари и светофоры, но это все равно бредение почти в слепую.
Добравшись до кофейни, понимаю, что оставлять машину припаркованной у тротуара — русская рулетка. Словить “поцелуй в задницу” “Поршу” здесь проще простого.
Окна кафе светятся желтым.
Дернув на себя дверь, захожу внутрь и осматриваюсь.
На окнах и стенах красно-розовые сердечки. Смахивает на “День всех влюбленных”. Он, кажется, через неделю.
Калинина стоит за кассой, одетая в рабочий фартук и дурковатую круглую хреновину на голове.
Блять.
Ей вообще обязательно здесь работать?
Я пока не знаю, и мне нужно подумать.
Подняв глаза, чертит круг по моему лицу. Проезжается ими по моему телу.
Упрямо поджав губы, отворачивается и говорит:
— Ты рано. Мне еще полчаса работать.
Фарфорово-бледное лицо в обрамлении волнистых рыжих волос похоже на сердечко с пухлым ртом. Она похудела, теперь вижу это отчетливо. От этого лицо не особо выиграло, потому что быть сердечком на тонкой шее ему идет больше, чем проступившие скулы и чуть впалые щеки. Может быть, кто-то со мной не согласится, но это мое чертово мнение.
— Поверь, клиентов у тебя сегодня больше не будет, — сую в карманы руки. — Сворачивайся.
Глава 24
— Ого… — выйдя из кофейни вслед за мной, Калинина расширяет глаза.
Крутя головой и перебрасывая через плечо сумку, смотрит по сторонам. На тротуар и проезжую часть, по которой улитками тащится транспорт.
Движение эпично медленно, и я с трудом представляю, как до ее дома добраться. Ожидаемо приходит мысль о том, как бы она добиралась до дома в этом тумане, не будь здесь меня.
Ее обманчиво невинные глаза смотрят на меня украдкой, когда подхожу к одному из окон и опускаю железные ставни. Калинина принимается возится с другим окном. Как ни странно, они поддаются с первого раза.
Дожидаюсь, пока повесит замки и проверит дверь, после чего иду к машине и открываю для нее пассажирскую дверь «порша».
— Спасибо, — бормочет, забираясь в салон.
Забравшись на свое место, отъезжаю о тротуара и, протянув тридцать метров вверх по улице, торможу на первой попавшейся парковке. Это парковка какого-то административного здания, и в десять часов вечера она совершенно пуста, так же, как и улица вокруг нас.
Я не хочу больше ждать.
Я хочу внести ясность в каждый пункт нашей повестки прямо сейчас, поэтому глушу мотор, оставляя в качестве фона музыку какой-то радиоволны. Убавив звук по-максимуму, усаживаюсь поудобнее.
Калинина не двигается.
Положив на колени сумку, смотрит в окно с таким видом, будто у нее вместо позвоночника металлический штырь.
Я хочу до нее дотронуться. Подыхаю от этого желания, но не могу. Теперь все не так, как раньше. Раньше я не знал, что она может засандалить мне в спину кухонный нож и провернуть пару раз, глядя в мои глаза и понимая, как это, твою мать, больно. По крайней мере, теперь я понимаю, за что она постоянно извинялась.
— Ты была у врача? — спрашиваю, глядя в свое окно.
— Да… У меня беременность. Если хочешь знать подробности, я пришлю тебе заключение врача.
— Есть подробности? — бросаю на нее взгляд.
— Не очень много, — продолжает смотреть в окно. — Он еще очень маленький, но…
Она жует губы, а я смотрю на ее профиль.
— Но? — стараюсь звучать нейтрально.
— Но это уже человек… — выпаливает. — У него есть сердце, и оно работает.
— Что еще у него есть? — ерзаю по сиденью.
— Кажется, пока больше ничего, и сейчас он передает тебе привет, потому что меня тошнит… — отстегивает ремень, толкая ладонью свою дверь, но та не поддается.
— Блин… — выбросив вперед руку, снимаю с дверей блокировку.
Распахнув свою, Аня стряхивает с колен сумку и выпрыгивает из машины.
Быстро отстегиваю ремень, выходя следом.
Фонари вокруг нас выглядят желтыми кругами. На тротуаре метрах в пяти слышу чьи-то голоса, но разглядеть кого-то там просто нереально.
Обойдя капот, вижу, как она вышагивает вдоль машины, запрокинув голову и закрыв глаза. Усиленно тянет носом воздух, изобразив на лице гримасу.
— Зараза… — шепчет в ночное небо.
Положив на пояс руки, наблюдаю за ней исподлобья.
Я не тупой. Кое-что о беременных знаю, но понятия не имею, что должен делать.
— Мне не нравится, как пахнет в твоей машине… — выталкивает из себя.
— Она не моя, — говорю ей.
— А чья?
Остановившись в шаге от меня, натягивает на ладони рукава куртки и смотрит в мое лицо.
Привычка скрывать ото всех реальное положение вещей в своей жизни настолько въелась в подкорку, что мне требуется минута, чтобы решить, какой конкретно информацией я бы хотел с ней поделиться. Может быть, она не знает многого, но я, кажется, отлично давал ей понять, что чувствую. Она не могла не знать.
— Моего двоюродного брата, — отвечаю на ее вопрос.
— А где твоя? — кружит глазами по моему лицу.
Ее лицо в тусклом свете фонарей кажется фарфоровым.
Даже сейчас, злясь и запрещая себе ее касаться, чувствую пожирающее желание именно это и сделать. Коснуться. Впиться в розовые губы своими, забив на все.
Она собиралась слинять из моей жизни, и сделала бы это, не вмешайся случай.
Доверить ей свои потроха еще раз?
Посмотрев на желтый круг фонаря над головой, отвечаю на ее вопрос:
— Сломалась.
Ее губы слегка поджимаются. Она знает, что я вру.
— Ясно… — вскидывает подбородок. — Извини, что спросила.
Пройдя мимо, снова забирается в машину и захлопывает за собой дверь.
Усмехнувшись, иду следом.
Глава 25
Кирилл
Сев в машину, молча перегибаюсь через коробку и открываю бардачок, задев рукой ее колени, обтянутые длинной вязаной юбкой.
Мазнув глазами по каменному бледному лицу, роюсь в глубоком пластиком кармане бардачка и достаю оттуда стопку машинных “вонючек” с разными запахами. Купил пару дней назад, потому что не только ее одну напрягает запах салона в этой тачке. Надеюсь, что набор венерической херни не передается через кожу, потому что понятия не имею кого и как имел в тачке мой брат.
Вернувшись в свое кресло, оглашаю список:
— Лимон, морской бриз, клубника, кофейные зерна. Если не нравится, тут недалеко есть заправка…
— Лимон.
Приняв заявку, разрываю упаковку и вешаю на зеркало лимонный ароматизатор, остальные возвращаю назад. Искусственный запах тут же попадает в нос, и не мне одному, потому что Аня шумно тянет его носом, независимо глядя в окно.
— Мы тебе нужны, Кир? — спрашивает тихо и напряженно.
— А я вам? — интересуюсь в ответ.
Смотрит на меня испытующе. Прежде чем ответить, теребит свое запястье, и я вижу на нем… свой новогодний подарок. Кажется, это было десять лет назад, и с тех пор кто-то жестко меня перепрошил.
Дернув за рукав, прячет под ним запястье, будто я коснулся своими глазами чего-то личного. Кажется, не у меня одного есть барьеры.
Скучала, значит?
Это у нас взаимно.
— Я одна не справлюсь. Никак, — опускает лицо.
Я не тупой. Я знаю ее финансовое положение. Знаю ее возможности. Либо вместе, либо никак, это и дураку понятно.
— Я спрашиваю о другом. Я нужен тебе? Он тебе тебе нужен?
Вскидывает голову.
— Дубцов, — бросает в сердцах. — Ты и правда такой дурак?
— Просто ответь на вопрос, — настаиваю.
Мечет по моему лицу молнии, будто если бы могла, дала бы мне в нос.
— Твоя мать сказала, что…
Блять.
— Забудь о том, что она сказала, — говорю с нажимом. — Ответь на мой гребаный вопрос!
— Нужен! — взрывается. — И ты, и он. Доволен?! Доволен? Вы оба мне нужны!
— Это взаимно, — чеканю, отвечая на ее вопрос. — Что ты будешь делать, если она придет к тебе опять? — спрашиваю хрипло, глядя в ее пылающее лицо. — Если к тебе придет мой отец?
Облизнув губы, Аня сглатывает слюну, от чего дергается тонкое горло.
Моя мать пришла к ней, потому что выбрала из нас двоих слабое звено. И это сработало. Почему? Потому что она выбрала правильно. В этой истории могут быть любые вводные, неважно какие. Моя жизнь отличается от ее. Желающих насрать на мой порог столько, что глаза разбегаются. Но ответ у моей будущей жены всегда должен быть один при любых вводных, и это должно отпечататься в ее голове, как гребаная аксиома!