столицу. На ближайшие тридцать километров их две. Эта, и та что чуть дальше.
Толкнув дверь туалета, вхожу в коридор, где напротив одной из дверей стоит полицейский и долбит по ней костяшками пальцев.
— Дайте мне, — тесню его в сторону и кричу. — Ань, открой.
Замок щелкает через пару секунд. Она открывает дверь, и передо мной предстает бледное лицо с распахнутыми зелеными глазами. На ней фиолетовая куртка, джинсы и свитер. Рыжие волосы выглядят беспорядочной кучей еле заметных кудряшек. Они перестали дико крутиться с тех пор, как стали отрастать. На ее щеках я вижу засохшие дорожки слез, тонкая полупрозрачная кожа под глазами слегка посинела, и несмотря на это, она выглядит так, будто готова ринуться в следующий бой, если потребуется. Прямая, как струна и затаившаяся, как маленький, но очень кусачий зверек.
Нахрен все…
Просто в задницу.
Шагнув внутрь, сгребаю ее в охапку.
С тихим рваным вдохом Аня обнимает меня за шею, и я сжимаю ее так, что она почти перестает касаться ногами пола. Ее нос прижимается к моей холодной щеке, делает очень глубокий вдох. Своим носом я вжимаюсь в ее шею, и тоже вдыхаю.
От ее запаха прикрываются глаза.
Она дрожит. Реально дрожит. За эти дни я видел, какие кордеболеты может выкидывать ее тело под воздействием токсикоза, и это один из них.
Сжимаю ее крепче, трамбуя в свою куртку.
Часто и коротко дыша, Аня вдруг обмякает. Становится податливой.
Не открываю глаз, занимаясь тем, чем так любит заниматься она сама. “Просто чувствую”, так она это называет. Так она называет соприкосновение наших тел при полностью выключенном свете.
Я просто чувствую. Ее хрупкое тело. В сравнении со мной в ее теле все хрупкое. Ее это заводит, я знаю. Она любит, когда я применяю немного силы. До нее я с девушками трахался, а с ней хочу заняться любовью. Медленно, блять. И основательно. Как только смогу сделать это, просто сдохну от счастья.
Помимо всего прочего, чувствую запах мандаринов повсюду.
— Разместилась с удобствами? — спрашиваю сипло, открыв глаза и осмотревшись.
На умывальнике вскрытый мандарин, который дает запах, на полу сумка с продуктами, из которой выпала коробка молока.
— Где ОН? — шепчет Аня.
— В глубокой жопе, — присев, подхватываю ее на руки.
Она утыкается носом в мою шею, и у меня по спине бегут мурашки. В этом и проблема, если я “чувствую” ее дольше пяти минут подряд, начинаю ее хотеть. Я уже давно не уверен в том, что нам бы удалось избежать залета, если бы… все шло своим чередом.
Душу свою скотскую сущность. Я научился неплохо ее контролировать, и сам не заметил, когда это произошло. Когда я стал таким уравновешенным и, твою мать, взвешенным? И кому должен сказать за это спасибо?
— Девушка будет давать показания? — полицейский отходит в сторону, давая мне пространство.
— Будет, — отвечаю ему. — Только не сегодня.
Ее знобит, чувствую даже через одежду.
Стеклянные двери в зале разъезжаются передо мной. Холодный сырой воздух окружает со всех сторон.
— Что за хрень… — бормочет Аня, приподняв голову.
— Сам не знаю, — отвечаю, идя к машине.
Стас вышагивает возле покалеченного “мерседеса”, разговаривая по телефону. Пострадавший все там же, на асфальте.
Опустив Аньку на ноги, помогаю ей забраться на переднее пассажирское.
Кусая губы и хмуря брови, она вытягивает шею, пытаясь рассмотреть что происходит у ограды. Натянув на ладони рукава свитера, обнимает себя руками.
Стас бежит трусцой бежит к нам, пока я снимаю с себя куртку и прикрываю им Анины плечи.
— Уфффф… — ежится, скрываясь под ней по самый нос.
Ветер продувает насквозь мой свитер, но я мало на что способен сейчас реагировать. Заглянув в салон, брат спрашивает:
— Ты как, пупс?
— Круто… — выдавливает она.
— Ага… вижу, — откашливается. — Сейчас скорая подъедет, — кивает себе за спину.
Чешет бровь и добавляет:
— Он… кхм… не справился с управлением. Вообще, кажется педали перепутал на фоне… болевого эффекта… втопил по газам и поцеловался с забором… как-то так…
Анька хлопает глазами, переводя их со Стата на “мерен”.
— Останешься здесь? — прошу его. — Промониторить.
— Ага, не вопрос, — прячет руки в карманы куртки.
— Возьми контакты у зевак. У кассирши тоже. И у ЧОПовцев. А менты пусть видео с камер зафиксирует. Заплати если надо, — набрасываю ему задачи.
— Блин, — закатывает глаза. — Вали уже. Я не тупой.
— Обычно нет, — обхожу его, направляясь к водительской двери.
Сев за руль, пристегиваю ремень и смотрю на Аню.
Повернув ко мне голову, выпаливает:
— Он теперь меня посадит?
— Это ты его посадишь, — обещаю. — Если захочешь.
Задумавшись, она смотрит в окно.
Он вляпался по самые гребаные помидоры, и если она захочет вколотить в его гроб последний гвоздь, я дам ей молоток.
Дернув рычаг, давлю на газ.
— Что ты натворил, а? — спрашивает сокрушенно. — Ты ему что, в суп плюнул?
— Ага, нассал, — издаю усталый смешок.
— А конкретнее?
Выбравшись на дорогу, начинаю набирать скорость.
Чувствую, как глаза Ани плавают по моему фейсу. Она не отстанет. В ней есть одна характерная особенность — иногда она умеет упираться рогом так, что с места не сдвинешь.
— Я отжал у него завод, — изрекаю наконец-то.
— Какой завод? — недоумевает.
— “Пегас”, — поясняю.
— Я про такой не слышала.
— Ты и не могла. Он находится в области.
Бросив на нее взгляд, вижу, как вращаются в ее голове колесики.
— Что значит отжал? — смотрит на меня с подозрением.
— Значит, что забрал себе.
— Что, весь? — требует звонко.
— Нет. Пятьдесят один процент.
— От ста?
— Да, — смотрю на нее весело. — От ста.
— Не смешно, — пеняет. — Я в экономике не бум-бум.
— Я в курсе, солнце, — продолжаю улыбаться.
Она замолкает на пару минут, не меньше. Глядя перед собой, думает. Шевелит бровями, ерзает по сиденью. Посмотрев на меня, нервно спрашивает:
— И как ты это сделал? Как… отжал?
Вздохнув, смотрю на убегающую впереди дорогу.
Я знаю, что получу пиздюлей. Прямо сейчас.
— Скрестил доли трех человек. Стаса, матери и бабули. Они отдали мне свои доли, на разных условиях. Хочешь документы посмотреть?
— Нет, я хочу, чтобы ты объяснил мне, блин, на пальцах! — злится она. выпрямившись на сиденьи. — Хотя, ты можешь мне вообще ничего не рассказывать. Так ты обычно делаешь.
Рухнув назад, отворачивается к окну, и в темноте салона я вижу только очертания ее профиля.
— Ты себя видела? — требую у нее. — Ты как привидение уже три недели. Я даже дотронуться до тебя боюсь. Мы с Борисычем на цыпочках ходим, и если ты думаешь, что я не знаю, как ты плачешь раз по восемьсот в день, то зря. Ситуация пиздецовая, но ты лучше слезами умоешься, чем сознаешься, как тебе херово на самом деле. Так что не я один здесь ничего не рассказываю!
Когда я уезжаю, она спит, когда приезжаю тоже спит. Ну или подыхает в туалете.
— Ты занят, я не хочу тебе мешать, — выплескивает она. — Теперь я хотя бы знаю, чем ты занят!
Ну, класс!
Врубив поворотник, съезжаю на обочину и торможу в обесточенной глухомани.
Развернув корпус, упираюсь рукой в руль и парирую:
— Я четыре раза в день спрашиваю, как у тебя дела? Ответ всегда один “нормально”. По-твоему, я зачем это спрашиваю? Для красоты?!
— Я справляюсь! — запирается в свой панцирь.
— Нихрена, — злюсь.
Обхватив пальцами подбородок, разворачивая ее лицо к себе.
— Твой дед сказал, тебе предложили лечь в больницу. Че ты упираешься?
— Я справляюсь, — повторяет упрямо. — У меня учеба…
— Ань, — выпустив из себя пар вместе с воздухом. — Ты не справляешься. Тебя, блин, колбасит так, что я каждый вечер хочу скорую вызвать.
— Я… — поджимает губу, глаза наполняются слезами. — Я каждый день думаю, что вот завтра станет легче… ведь не может же быть так дерьмово вечно!
— Все так плохо? — обнимаю ее щеку ладонью и прижимаюсь к ее лбу своим.
В ее дыхании мандарины. Я хочу целовать ее. Хочу быть нежным. Я до усрачки люблю ее касаться.
Я знаю, что все плохо. Но я, блять, не знаю, насколько!
— Угу… — всхлипывает. — Мне целый день кажется я умираю…
— Блин…
— Не могу пошевелиться… будто меня плитой придавило… я даже думала…
— О чем?
— Нет… — трясет головой. — Ни о чем…
— О чем? — требую не по приколу.
Шумно сопит.
— Думала прервать, — отвечает хрипло.
Я не могу ее винить.
Из того, что я видел… моя рациональная натура так бы и поступила. Она не есть, толком не спит, вегитатирует. Уже почти три недели. Один раз у нее даже кровь носом шла. От этого реально может съехать крыша.
— Хочешь прервать? — откинув голову, смотрю в ее глаза. — Я не буду возражать.
— Нет. Я лягу в больницу. Я больше не буду терпеть… — говорит устало.
— Это поможет?
— Не знаю…
Прикрыв глаза, выдыхаю.
Когда-то я назвал ее трусом.
Я был зол. Был эгоистичным мудаком. А сейчас… все зависит от ее упрямства. Не от моего. Не от меня вообще. Только от нее.
Я уже знаю, что она приняла решение. И его не сдвинуть. Мы втягивались в этот “процесс” вообще нифига не понимая, а теперь все реальнее некуда.
— Скажи, что тебе нужно, я все достану, — смотрю на нее, твою мать, сурово. — Все что скажешь.
В ее глазах смятение. Они кружат по моему лицу. Между губ появляется кончик языка. Облизнув им губы, она спрашивает:
— Ты что, теперь миллионер?
— Пока нет, — отвечаю.
— Дубцов… — предупреждает.
— Стану им после распределения дивидендов. Оно через четыре дня.
— Охренеть… — возводит глаза к потолку “порше”.
— Прорвемся, — обещаю.
Прижимаюсь своими губами к ее. Хочу поцеловать, но ее начинает тошнить.
Закашливается в кулак. Быстро нахожу в кармане своей куртки, которой она накрыта, мандарин. Чищу за секунду. Она выхватывает его и кусает. Откинув голову, утирает со лба пот.