- Сядьте, Михаил Петрович, и расскажите, что с вами происходит.
- Хорошо, только давайте выпьем сначала.
- Почему вы так много пьете?
- Вы первый человек, который спрашивает меня об этом вот так прямо, - сообщил он и, кажется, рад был моему вопросу. - А другие так: осуждают, пьет, мол, Новоселищев. А почему пьет? Давно ли пьет? Что с человеком? Никто не поинтересовался: как живет председатель? Все идут - с жалобами, с просьбами. К кому? К председателю. А мне к кому пойти? - Он остановился у стола и налил себе водки, но немного. Поднял стакан и продолжал, глядя мне прямо в глаза: - Знаете, Ирина Дмитриевна, с тех пор, как ушла от меня жена, этот порог не переступала женская нога. А ведь мне и сорока еще нет… Ваше здоровье, Ирина Дмитриевна.
Ему вовсе не хотелось пить, и он почти насиловал себя. Я остановила его:
- Не пейте, Михаил Петрович, не надо. Я прошу вас.
- Как врач?
- Нет, просто как женщина.
- Я за ваше здоровье пью, Ирина Дмитриевна.
- Не надо. Ну, хотите, я сама выпью за вас? А вы не пейте, воздержитесь.
- Буду рад. - Он поставил свой стакан и отодвинул затем далеко в сторону. - До два, только до дна, не оставляйте зла в моем доме.
Выпив шампанское, я попросила его рассказать, "отчего болит душа". Он, как тогда у себя в кабинете, положил на мою руку свою тяжелую и крепкую ладонь, точно прихлопнул ею птичку, и сказал дрогнувшим голосом:
- У вас честные глаза, Ирина Дмитриевна. Такая красивая, молодая. Зачем вы здесь остались? Вам бы на юге, по курортам загорать.
- Спасибо, я там достаточно назагоралась.
- У меня жена - бывшая жена - всё деньги копила, чтобы уехать отсюда на юг. И уехала. Сначала в Мурманск, так сказать ближе к цивилизации, а теперь где-то на Черном море обосновалась.
- А вы что ж не поехали? - спросила я осторожно.
- А мне зачем юг? Мне и здесь хорошо. Я всю войну на Северном флоте провел. Дважды тонул - и, вот видите, живой. Потом колхоз на ноги поднимали. На моих глазах хозяйство росло. Были и радости и надежды. В сорок шестом Оленцы совсем не так выглядели - полтора десятка хибар да институт, никому не нужный. Это уже потом расширялись, постепенно, по две-три семьи в год прибавлялось. Демобилизованные моряки оседали, вроде меня. Только в позапрошлом году сразу полсела новоселов приехало осваивать заполярную целину. Колхоз получился подходящий, дали новые суда. А рыбы нет. Планы не выполняем. Вот и получается ерунда. Целинники к нам приехали, а осваивать нечего. Кончается здесь рыба.
- А почему кончается? - поинтересовалась я.
- Никто об этом ничего толком не знает.
- А институт? Они ж изучают, они должны вам помочь.
- Ах, этот институт! Я как-то спросил директора - доктор наук, профессор, шишка! - почему нет сельди у наших берегов? Планктонов, говорит, нет. Это живность такая, которой селедка питается. А куда они девались, эти планктоны, спрашиваю. Эмигрировали, говорит. А нам-то от этого не легче. Институту что, поймали пяток каких-то редких рыбешек, бассейн для них соорудили, изучают. За три года три рыбешки подохли, две еще живут. А подсчитайте, во что государству обошлись эти золотые рыбки: в институте один доктор, три кандидата, пять научных сотрудников без степеней да разных лаборанток с десяток наберется. И все получают полярный оклад. У них два первоклассных судна, государство дало. Вы думаете, используют? Черта с два. Раза четыре в году выйдут за две мили от берега, поболтаются часа по три и снова в бухту. Не знаю, какая польза государству от этого института, а нам, колхозу, никакой… Вы закусывайте, Ирина Дмитриевна. Семга получилась неважная - пересолили. А грибки хороши. У нас здесь грибов косой коси. Для оленей благодать. Они страсть любят грибы. В грибной сезон оленеводам горе, потому что разбредется стадо по всей тундре за грибами, и нет никакого удержу. Вы пробуйте, пробуйте - подберезовики, сам собирал. Отборные, молоденькие, высший сорт. Может, еще налить вам кваску? Шампанское - это же квас, газированный виноградный сок. Выпейте без меня. А я, пожалуй, воздержусь, послушаюсь вашего совета.
И, несмотря на мои протесты, он налил мне полстакана шампанского. Я сказала:
- Тогда уж и себе налейте газированного соку. Или нехорошо мешать?
- Предрассудки, Ирина Дмитриевна. Ерш бывает только от водки с пивом. А вино с водкой в реакцию не вступает, каждое, значит, самостоятельно действует.
Больше он уже не говорил ни о моих глазах, ни о своей душе. Неожиданно он стал трезветь и все больше уводил разговор в сторону колхозных дел. Ругал научно-исследовательский институт и особенно заместителя директора, кандидата наук Дубавина, которого он, должно быть, ненавидел по каким-то личным мотивам.
- Вы его остерегайтесь, Ирина Дмитриевна, опасный для вашего пола человек. Он умеет зубы заговаривать. Матерый донжуан. Я видел, какими глазами он на вас однажды в кино смотрел, и все понял: мимо вас он не пройдет. Я его знаю. Только не подумайте, что я на него зол за критику. Плевал я на его критику. Он тут на одном собрании разошелся - разносил меня: дескать, отстал, не видит перспективы, размах не тот, и воз мне оказался не по плечу. Что ж, может, и так, может, я и устал и отстал. Сколько лет везу этот воз, не жалуюсь. Пусть пришлют на место другого. Я уже говорил секретарю райкома. Не шлют. Нет людей. А взяли б да самого Дубавина поставили - пусть попробует поднимет колхоз: у него и размах, и ученая степень. Не пойдет, в жизнь не пойдет. Потому что ухаживать за двумя рыбешками в бассейне куда легче, чем ловить тонны рыбы. А я могу и на траулер пойти - мне не привыкать. Оно даже еще лучше. Заботы меньше. Я море люблю, Ирина Дмитриевна. И никуда от моря не уеду - вот от этого самого, от холодного. Понимать надо душу моряка. Не всякий поймет. Дубавин не поймет, у него души нет, у него только панцирь красивый, а в середке пусто. Я не наговариваю. Я людей насквозь вижу, чего они стоят. Я. может, тоже недорого стою, так я и не набиваю себе цену - каков есть, такого и принимайте. Была бы душа чистой - это, я считаю, главное для человека.
Уходила я от него в двенадцатом часу. Прощаясь, он опять задержал мою руку и говорил умоляюще:
- Вы меня простите, если я вас обидел. Может, лишнего выпил. Я знаю, завтра мне будет думаться, что я человека зарезал. Может, мне стыдно вам в глаза будет смотреть. И кто только придумал эту отраву? Пьют. И большей частью без удовольствия. Просто по привычке. Спасибо вам, что зашли,, хорошая вы женщина. Дай вам бог встретить в жизни честного человека, который бы сумел вас оценить.
- Спасибо, Михаил Петрович. Мне хочется и вам того же пожелать.
- Мне, наверно, желать без толку. Без любви я не женюсь.
- Что вы, Михаил Петрович. Встретите, полюбите, женитесь.
- Легко сказать. Я полюблю, а она?.. Вот видите.
Плуговым я не стала рассказывать подробности визита к "больному" председателю. На вопрос Лиды, что с ним, просто отмахнулась:
- Простудился. Все пройдет: организм у него богатырский.
А ведь, в сущности, неплохой он человек, Новоселищев.
Знакомство с Дубавиным у меня состоялось еще до визита к "больному" председателю. Я даже не могу сейчас припомнить подробности, но все произошло как-то очень естественно и случайно. Это было в клубе, я стояла за билетом в кассу, он тоже. В темно-синем пальто с серым каракулевым воротником и пушистой пыжиковой шапке-ушанке, высокий, стройный. У него удивительно белое лицо, густые черные брови, карие глаза, почти прямой с маленькой горбинкой нос. Мягкий приятный голос, приветливые манеры.
- Вы наш новый доктор, - не столько спросил, сколько сообщил он мне о своей осведомленности с навязчивой улыбкой. - Очень приятно, значит, нашего полку прибыло.
- Вы тоже врач? - спросила я.
- Нет, не совсем. Под "нашим полком" я подразумеваю местную интеллигенцию - так сказать, наш корпус.
Так, слово за слово, незаметно и как-то обыкновенно и просто между нами потекла дружеская беседа. В зрительном зале наши места оказались рядом. Мы говорили о Ленинграде, вспоминая любимые, милые сердцу места; после окончания сеанса обменялись впечатлениями, но не спорили. Фильм был наш, советский, но сделанный на французский лад. Мне он откровенно не понравился. Дубавин же утверждал, что, наконец, наша кинематография начала обретать свое лицо.
- А по-моему, это чужое лицо. Все в нем как будто и так, да не так, не веришь тому, что на экране происходит. Чего-то не хватает, каких-то маленьких, но очень существенных черточек.
- Есть, конечно, влияние французов, - согласился Дубавин, - тут вы, несомненно, правы. Но все-таки это интересно. Это смотрится. Можно по-человечески отдохнуть после трудового дня, забыться, рассеяться, отрешиться от собственных дел и забот.
- Да понимаете, тут не только чувствуется влияние или подражание французам. Просто и сами герои какие-то полурусские, полуфранцузы.
- А ведь мы с вами еще не познакомились, - быстро перебил он. - Меня зовут Аркадий Остапович Дубавин.
- Ирина Дмитриевна, - представилась я в свою очередь,
- А фамилия?
- Пока Инофатьева. Это по паспорту. Фамилия бывшего мужа. А моя настоящая фамилия Пряхина.
- Позвольте, здесь, где-то на севере, есть или были адмиралы Инофатьев и Пряхин. Вы имеете к ним какое-нибудь родственное отношение?
Я коротко ответила, и на эту тему мы больше не говорили. Он проводил меня до дому, сказал между прочим, что он страшно доволен сегодняшним вечером и не хотел бы думать, что он последний. Короче говоря, он намекал на новые встречи. Я уклонилась от ответа. Лишь спросила на прощание, вспомнив слова Новоселищева об их институте:
- У вас, наверно, очень интересная работа?
- Да, несомненно. Если вас это будет интересовать, зайдите в наши лаборатории, аквариум, в музей. Я познакомлю вас с необыкновенными вещами. Это расширит ваши познания не только в области ихтиологии, но и в отношении самого края - советского Заполярья. Это интересный, богатый, с большими перспективами край.