Внезапная контратака ошеломила фашистов. Не столько ливень пуль, косивший ряды пьяных гитлеровцев, вдруг отрезвил их пыл, сколько взрывы десятка гранат перед самыми глазами и этот стремительный встречный бросок людей в зеленых фуражках, холодный блеск их трехгранных штыков. Цепь дрогнула, ряды смешались, и, не вспомнив о своем многократном превосходстве, фашисты побежали назад, к своим танкам, надеясь найти укрытие за их стальной броней.
Глебов быстро понял смертельную опасность: еще несколько минут - и горстка пограничников окажется под пулеметами и пушками двух вражеских танков. И он что есть силы тревожно и повелительно закричал:
- Сто-о-ой!.. Застава, стой!.. - И сам первым бросился обратно к дзоту.
…Шаромпокатилов стрелял из снайперской винтовки по цепи, наступавшей в центре, стрелял неторопливо, наверняка, бил наповал, целился в тех, кого он принимал за офицеров. Сделал всего четыре выстрела, спрятался в нору. Затаив дыхание, слышал, как совсем рядом протопал кто-то в тяжелых сапогах. Шаромпокатилов ждал в тревоге: а что, если кто-нибудь из фашистов наткнется на его щель, поинтересуется, куда ведет нора и кто в ней может прятаться? Или просто гранату опустит для "профилактики", на всякий случай.
Шаги стучат гулко, будто мимо мчится табун разгоряченных коней. Вблизи и выстрелов не слышно. Только издалека, судя по направлению звука, должно быть, от наблюдательной вышки, хлещет ручной пулемет. Ефрейтор не ошибся: это старшина, напрягая остатки сил, бьет из пулемета по центральной группе немцев. И вдруг:
- Ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту…
Совсем рядом, и удивительно знакомый звук, который умолк - и думалось, навсегда - минут двадцать или полчаса назад, теперь неожиданно снова ожил, и в нем, в этом звуке, Шаромпокатилов безошибочно узнал бас единственного на заставе станкового пулемета "максим".
От радости Алексей чуть было не воскликнул: "Максимушка, родной!.." Воскрес, воскрес первый дзот, значит, не все погибли, кто-то там уцелел, жив и теперь поливает горячей свинцовой струей фашистское полчище - прямо в упор, на пистолетный выстрел. Чутко и напряженно, всем своим существом он вслушивался в звуки там, наверху, и понял, что вражеская лавина, напоровшись внезапно на кинжальный огонь станкового пулемета, отхлынула назад и залегла, прижимаясь к земле.
Один солдат, заметив щель истребителей танков, не преминул ею воспользоваться. Шаромпокатилов сначала увидал, как что-то закрыло свет его норы, и затем услыхал, как сверху что-то тяжело свалилось в щель. В тот же миг чьи-то ноги в тяжелых кованых ботинках уперлись в его колени, а толстый зад полностью закупорил выход из "лисьей норы". Стало темно, как в бочке. "Немец! - мелькнула беспокойная мысль. - Сейчас он опомнится и обнаружит меня. Что тогда? Нельзя медлить - иначе будет поздно". В невероятной тесноте норы Шаромпокатилов с трудом повернул винтовку и направил дуло чуть пониже пояса гитлеровца. Хорошо, что патрон оказался в патроннике, а то попробуй перезаряди в такой тесноте, когда ты скрючен в три сугибели. Не теряя секунд, нажал на спуск…
…Третье отделение несло большие потери от огня танков. Сержант Андреев был убит осколком в грудь. Погиб пулеметный расчет, а ручной пулемет разбит снарядом. Погибли в щелях оба гранатометчика: их пристрелили атакующие стрелки. В живых остались лишь два бойца - азербайджанец Касумов и молдаванин Франц. Оба они были ранены. Касумов еще продолжал стрелять из амбразуры, а раненный в живот Франц полулежал у его ног со сдвоенной связкой гранат, приготовившись взорвать ее, как только фашисты войдут в дзот. Но сделать ему этого не пришлось: когда расстояние до атакующих гитлеровцев сократилось до ста метров, в цепи врагов произошло замешательство. Фашисты останавливались, поворачивались назад и, распростерши руки, замертво падали. Касумов не сразу понял, что происходит, а когда понял, закричал неистово, ликуя:
- Посмотри, Франц! Наши в тыл немцев зашли. Наши с тыла бьют! Слышишь пулемет? Это наш пулемет бьет!.. Бегут фашисты, назад бегут!..
Это вел уничтожающий огонь из трофейного тяжелого пулемета в спину атакующему врагу Гаврик Гапеев.
На всем участке заставы атака немцев была сорвана. Враг отошел к реке с большими потерями. На подступах к дзотам лежали убитые и раненые в серых мундирах, валялись каски и автоматы.
Совсем неожиданно все умолкло. Стало необычно тихо, как после ливневой грозы, поломавшей деревья, натворившей пожаров и других бед. Эта непонятная знойная тишина наступила как-то сразу и удивила бойцов, уже успевших привыкнуть к гулу и грохоту боя.
Глебов понимал, что передышка, которую внезапно предоставили заставе немцы, будет недолгой, и он спешил воспользоваться ею. Прежде всего, надо было сосчитать свои потери, подобрать раненых и оказать им первую посильную помощь. На заставе был санитарный инструктор, который в медицине понимал немногим больше любого рядового солдата. Раненых оказалось много и еще больше убитых. Избежать пуль и осколков посчастливилось лишь троим - самому инструктору, ефрейтору Шаромпокатилову и капитану Савинову. Глебов был легко ранен в левое плечо пулей из автомата во время контратаки. Впрочем, не был ранен еще Ефим Поповин, но о нем Глебов узнал позже.
Как только установилось затишье, Емельян в сопровождении Ефремова, тоже легко раненного в щеку осколком снаряда, пошел по огневым точкам. У первого дзота встретили Шаромпокатилова. Похожий на землекопа, выпачканный с ног до головы, он вытаскивал из-под обломков дзота Махмуда Мухтасипова. У политрука были перебиты обе ноги, опалено и иссечено мелкими гранатными осколками лицо - немец бросил гранату в амбразуру заваленного дзота. Махмуд лежал на животе. Глебова встретил обрадованной улыбкой:
- Ты жив, Прокопович. Я рад. Значит, будем еще держаться. Будем стоять, Прокопович, пока живы…
Емельян опустился рядом с ним на землю, спросил с участием:
- Куда тебя?
- Ноги бревном поломало. Хорошо, руки целы, а то б не выкарабкался. Остальные все - насмерть. Все первое отделение. Какие ребята были!..
- Третье отделение тоже, - негромко выдавил Глебов. - И Андреев наповал. В живых остались Касумов и Франц.
- Эх, Прокопович!.. - Мухтасипов закрыл лицо руками и уткнулся в землю, сдерживая рыдание.
Глебов попытался успокоить:
- Ничего, Махмуд. Нас вспомнят наши советские бойцы в Берлине.
- В Берлине? - Мухтасипов резко поднял голову. Во взгляде его было и ожесточение, и горечь, и боль, и ненависть. - Когда?.. Где они, наши полки и дивизии? Где, покажи? Почему не пришли на помощь?
И словно в ответ на его душераздирающий вопль в небе стремительно друг за другом пронеслись три истребителя. Сначала загорелся первый и, дымя черным хвостом, пошел прямо в реку. Второй круто взмыл вверх, сверкнул красными звездами, высек на забинтованных, опаленных огнем лицах пограничников ликующую улыбку, похожую на вспышку огонька в кромешной ночи, и в следующую минуту, как и подбитый им враг, прочертил оранжево-пыльное небо траурным шлейфом. Пограничники видели, как от самолета оторвалась черная точка, не долетев до земли, раскрылась парашютом. Фашистский истребитель, должно быть, решил подстрелить спасающегося советского летчика. Почти на бреющем полете он развернулся с шумом над заставой, близко показав пограничникам большие черные кресты. Он не ожидал опасности, упоенный победой, не думал, что в те самые секунды, когда он будет делать разворот над заставой, его настигнет меткая пуля Алексея Шаромпокатилова. Самолет, помеченный крестами свастики, не загорелся в воздухе. Пуля снайпера сразила летчика. Потерявший управление самолет врезался в лес, и над тревожными верхушками корабельных сосен взметнулся в небо ядовитый султан дыма и огня. Глебов обнял сияющего ефрейтора:
- Молодец!.. Спасибо.
- Теперь на его счету один танк и один самолет, - подытожил Мухтасипов. - Что ж, дорого заплатят фашисты за кровь пятой заставы.
Но Глебов уже торопился, приказывал двум ефрейторам:
- Отнесите политрука в четвертый дзот.
- Нет, Прокопович, - торопливым жестом остановил Мухтасипов. - Бой еще не кончился. Самое трудное, надо полагать, впереди. Разреши нам с Алексеем оставаться здесь. Нельзя уходить от первого дзота, понимаешь, Прокопович? Прорвутся в центре, выйдут в тыл, и тогда крышка всем, вся застава погибнет.
- Послушай, Махмуд, ты не дело говоришь, - перебил его Глебов. - Первый дзот разрушен. Ничего вы вдвоем здесь не сделаете. К тому же ты не можешь двигаться.
- Ты не выслушал меня, Прокопович. У нас есть гениальная идея. Видишь два разутых фашистских танка? Они ходить не могут, как и я, это верно. Но на них есть броня, в них есть пушки и пулеметы. Это стальные крепости, если хочешь знать, вот что это такое. Алексей залезет в свой танк, я в танк покойного Колоды. Благо, вот он, под рукой, ходить далеко не надо. Вы мне поможете забраться. И будь уверен - в центре фашисты не пройдут. За наш участок можешь быть спокоен,
Глебов подумал: "А ведь идея действительно блестящая". Сказал:
- Хорошо. Постарайтесь и о флангах помнить. Людей на заставе осталось в живых половина. И те почти все раненые. Преждевременно себя не раскрывайте. Бейте внезапно, в упор. - И, уже обращаясь к Шаромпокатилову и Ефремову, приказал: - Помогите политруку залезть в танк.
- Есть! - ответил Шаромпокатилов.
- Еще минутку, Прокопович, только одну минутку. - Мухтасипов достал карандаш и протянул руку к планшетке Глебова. - Дай мне листок бумаги. Я хочу написать Ниночке и сынку. Если я погибну, кто из вас останется в живых - перешлите, пожалуйста. А к тебе, Прокопович, у меня будет последняя, единственная и самая большая просьба: посмотри за моим мальчиком… Расскажи ему о нас, об отце. Пусть он любит Родину свою и народ наш, как любим мы. Пусть будет таким… Я напишу ему, завещание напишу. А теперь прощай, Прокопович. Да хранит тебя судьба. Ты будешь жив, я почему-то верю. Ты из породы живучих. Ты должен жить и за отца своего, которого враги прежде времени свели в могилу. Помни слова восточного мудреца, мой отец любил их повторять: "О прошлом не жалей, грядущего не бойся".