Однажды в полночь тишина лопнула, взорвалась, яркими сполохами осветилось над городом небо, словно растревоженные собаки пролаяли пулеметы и автоматы, и эти неожиданные сполохи видели и слышали деревни и села, расположение от районного центра за десять и больше верст. А на другой день в Микитовичах узнали, что ночью партизаны напали на город, разгромили немецкий гарнизон, подожгли нефтебазу, картонную фабрику и хлебозавод, взорвали мост через реку и эшелон с боеприпасами. А на самую вершину дуба-великана кто-то водрузил красный флаг.
Пожилые люди с надеждой вздохнули, молодежь ликовала: значит, не так сильны оккупанты. И даже те, кто прежде согнулись под непосильным бременем обреченности, вдруг расправили плечи. Оказывается, есть еще силы у русских не только там, на фронте, но даже здесь, на порабощенной земле, способные бросить дерзкий вызов жестокому, кровожадному врагу. Целый день районный центр находился в руках партизан. А вечером они организованно, с достоинством и спокойствием победителей, прихватив богатые трофеи, ушли в лесную ночь.
Немцы опомнились на другой день, когда след партизанский простыл. Обычно гитлеровцы срывали зло за все свои неудачи на мирных гражданах. По всему району начались карательные операции. В Микитовичи два отделения гитлеровцев и два полицейских - Грач и Драйсик - на двух машинах ворвались после полудня. День стоял пасмурный, небо со всех сторон заволакивали серые рыхлые тучи - похоже было, что к вечеру соберется дождь.
Анна Сергеевна в этот день пробовала копать картофель, да бросила - руки не слушались, за все бралась и ничего делать не могла, места себе не находила. Весть о налете партизан на районный центр разволновала ее. Она была убеждена, что это он, ее сын, это Емельян мог совершить такое. В ту памятную ночь, когда был дома, он рассказывал ей, как застава его громила фашистов в первый день войны, как потом они на трофейном танке давили целые колонны иродов, как освободили тысячу военнопленных и захватили самолет. Нет, Анна Сергеевна ни капельки не сомневалась - это его рук дело.
Она чувствовала, как огнем горит ее лицо, бурлит кровь,
Дает покоя. Это радость и гордость за сына поднялась в ней горячей крутой волной и зовет куда-то, влечет, точно хочет поднять ее над землей, чтобы оттуда, с подоблачной высоты, прокричать людям: "Вы слышите, люди добрые!.. Это мой сын Емелька и его боевые товарищи освободили город от проклятых фашистов!.. Будьте все такими храбрыми и сильными, люди, и тогда мы всю землю нашу освободим от поганой нечисти!"
Ей хотелось пойти к Прасковье и поделиться своими чувствами и радостью. Но в это время с гулом пронеслась по улице грузовая автомашина и остановилась на краю села прямо у Прокопихиной избы. Анна Сергеевна была в комнате и, услыхав шум мотора, встревоженно выскочила в сад, где играла Бэлочка. Двое немцев и полицейский Грач решительно шли к ее дому. (Вторая машина с солдатами и полицейским Драйсиком осталась на другом конце села. Каратели оцепили село и решили прочесать его двумя встречными потоками.)
- Где прячешь партизан?! - грозно и как-то неистово закричал на Прокопиху Грач и, очевидно зная, что никаких партизан здесь нет, чтобы показать хозяевам свое рвение и преданность, первым смело вошел в избу. Быстро осмотрел обе комнаты, заглянул под кровать и в погреб, забежал в чулан, поднялся на чердак. А тем временем два других солдата осмотрели пустой сарай, где когда-то водилась скотина, и даже уборную. Не найдя никого, они приказали Прокопихе вместе с девочкой идти к школе, "на митинг", а сами ворвались уже в соседний дом.
Перепуганная Анна Сергеевна пошла по селу, поспешно соображая, где бы ей понадежней укрыть Бэлочку. На площадь к школе фашисты сгоняли всех поголовно, от грудного ребенка до столетнего старика. Анна Сергеевна думала теперь только об одном: как спасти девочку. Дед Евмен стоял возле своей подслеповатой, такой же ветхой, как и он сам, избы и с беспокойством глядел на улицу уже плохо видящими глазами. Остановил Прокопиху вопросом:
- Что там, Ганна, стряслось - машины понаехали?
- Пойдемте, дедушка, в хату, все расскажу, - взволнованным полушепотом сказала Анна Сергеевна и потащила за собой Бэлочку в избу одинокого старика.
Пока дед Евмен, похожий на Сергия Радонежского, ковылял на своих ревматических непослушных ногах, Анна Сергеевна успела осмотреть все его жилище в надежде найти укромное местечко для Бэлочки. Оставив девочку в избе, она встретила старика в сенях и шепотом все объяснила ему. Озадаченный дед задумался. Потом предложил не очень уверенно:
- Может, в погреб?
- Нет, нет, погреба осматривают, - возразила Прокопиха. - Вот разве посадить под кадушку?
- Тогда лучше в печь. Печь у меня сегодня не топлена. Свернется калачиком, чугунами заставим, заслонкой прикроем.
Анна Сергеевна ухватилась за это предложение, нашла его самым разумным и быстро, не теряя ни минуты, уговорила девочку залезть в печь и там сидеть тихонечко, притаясь. Бэлочка все это приняла как должное, без единого звука полезла в печь и, прижавшись к стенке, легла на постеленную ватную дедову фуфайку. Анна Сергеевна понаставила в печь больших чугунов, и, только когда закрывала заслонку, девочка спросила ее шепотом:
- А когда мне вылезать?
- Я за тобой приду, маленькая. Когда немцы уедут, я за тобой приду. Ты жди меня, детка. Лежи тихонечко и жди.
Во дворе она задержалась на минуту, взглянула в мохнатое сивое лицо старика, выдохнула:
- Спасибо вам, дедушка Евмен. - И, подумав, добавила: - А может, вы боитесь?.. Если дите у вас они найдут, я скажу, что вы ничего не знали, что это я спрятала. Без вас. Пусть меня и расстреляют.
- Тебя?.. А за что тебя, Ганна, стрелять? Тебе жить надо, ты еще молодая. А я свое отжил. Мне все равно помирать, хоть так, хоть этак. Нет, Ганна, ты им ничего не говори. Дите я сховал, мне и ответ держать.
От Евмена Прокопиха поспешила к школе, куда, пугливо озираясь, шли обеспокоенные люди - женщины, старики, дети. Разговаривали вполголоса, короткими фразами, старались угадать, зачем их сгоняют к школе.
- Партизан ищут, - шептали одни.
- А может, нас в Германию погонят? - с тревогой предполагали другие.
Хмурится небо, надувается тучами, точно собирается что-то сказать и не может решиться. И люди такие же хмурые, серые, как будто сошлись на похороны.
Кажется, всех согнали, все дворы просмотрели. Вон и немцы идут, не меньше двадцати, и возле них по-собачьи извиваются Драйсик и Грач. Анна Сергеевна смотрит, не ведут ли Бэлочку. Нет, не видно. И здесь, среди народа, ее не видать. Опираясь на палку, идет белый как лунь, с длинной бородой дед Евмен. Прокопихе не терпится подбежать к нему, спросить: "Ну как там, все обошлось, миновала беда?", но она находит в себе силы удержаться. Только губы, сухие, посиневшие, искусала до крови. Евмен идет не к ней, но в ее сторону, что-то бормочет и тяжко вздыхает. И каждый вздох его больно отдается в душе Прокопихи. Нет, она не может больше выдержать, незаметно приближается к Евмену, спрашивает будто бы о здоровье:
- Что, дедушка, плохо?
Он чувствует ее тревогу, понимает тайный смысл вопроса, отвечает довольно прозрачно:
- Не-е, хорошо, а чего плохо? Хорошо!.. - И идет дальше в толпу, уже окруженную кольцом солдат. "Значит, не нашли в печке. Слава тебе боже", - с облегчением подумала Прокопиха.
Офицер поднял пистолет и внезапно выстрелил вверх. Толпа вздрогнула, вскрикнула и сразу замерла. Немецкий солдат, стоявший рядом с офицером, сказал по-русски с сильным акцентом:
- Слушайте господина лейтенанта!
Молодой рыжий лейтенант с пистолетом в руке направил в толпу стеклянно-бездушные глаза и, захлебываясь, вытолкнул из себя наружу поток металлических непонятных слов. Солдат-переводчик перевел:
- В вашем селе укрывается злостная преступница большевистская партизанка Евгения Титова. Вы должны ее немедленно выдать немецким властям или указать место, где она скрывается.
По толпе прожужжал слабый говорок удивления: "Женя Титова… Женя…" А солдат продолжал:
- Тот, кто укажет ее властям, получит большое вознаграждение: две коровы, лошадь и деньги. Кто из вас знает, где скрывается Евгения Титова, прошу говорить.
Толпа молчала. И вдруг кто-то слабо крикнул:
- Пожар!.. Тот конец горит…
Все повернулись туда, где в хмурое небо били черные клубы дыма и сверкали зыбкие языки пламени.
- Моя хата! - вскрикнула Прокопиха и шарахнулась было в сторону. Офицер снова выстрелил вверх и что-то крикнул.
- Ни с места! - перевел солдат. - Это горит дом большевика партизана Титова.
Офицер опять толкнул поток булькающих слов, и солдат перевел:
- Вы должны немедленно сообщить нам о партизанах и вообще о всех посторонних, которые прячутся в вашем селе. Даю три минуты сроку. После чего мы проведем тщательный обыск всего села. Если найдем у кого постороннего человека, все село будет сожжено, а вы все расстреляны. Говорите, или будет поздно. Господин лейтенант засекает время.
Толпа угрюмо и затаенно молчала. У кого-то заплакал ребенок, и, должно быть, плач этот высек в мозгу полицейского Грача недоброе. Он шепнул офицеру подобострастно:
- Господин лейтенант, тут есть одна чужая малолетняя еврейка.
- Еврейка? - насторожился лейтенант, когда солдат перевел ему донос Грача. - Где она?
- Где баба, что живет на краю?! - строго спросил Грач и, увидав Прокопиху, крикнул: - Эй ты, выходи сюда. Вот она, господин офицер, ховает еврейку.
"Спокойно, Ганна, не волнуйся, возьми себя в руки. Ты к такому разговору давно готовилась. Еще худшего ожидала. Выходи, говори", - сказала себе Прокопиха и вышла вперед.
- Ты прячешь еврейку? - спросил ее солдат-переводчик.
- Нет, я никакой еврейки не прячу, - спокойно ответила Анна Сергеевна. - Вы у меня в дому все облазили. Можете еще обыскать.
- А где девчонка, что с тобой была? - перебил напористо Грач.
- Она не еврейка. Это моя племянница. Она русская.