- Это кто же? - встрепенулся Титов. Замечание было для него не из приятных.
- Капитан Иванькович, Петр Степанович, - напомнил Глебов.
Да, об этом Титов действительно забыл. А конкурент оказался довольно серьезным. Дело в том, что Иван давно мечтал попасть за линию фронта, в танковые войска. Он любил свою профессию всей душой, запах солярки и бензина действовал на него так же, как действует на художника запах красок или на музыканта звуки рояля. Здесь, в партизанской бригаде, он чувствовал себя не то чтобы Не совсем уверенно, но работал как-то без особого энтузиазма и привязанности.
- Послушай, Емельян, а ведь из Иваньковича подучится отличный начальник штаба партизанской бригады, - обрадованный такой "идеей", сказал Титов. - Если я не ошибаюсь, он командовал стрелковым батальоном?
- Ты не ошибаешься. Ни в первом, ни во втором случае.
- То есть?
- Петр Степанович действительно командовал батальоном, и он действительно может быть хорошим начальником штаба.
- Вот и отлично! - воскликнул Иван. Он весь загорелся. - Ты, как настоящий разведчик, понимаешь все с полуслова. Значит, решено: я сопровождаю генерала, Иванькович будет начальником штаба. Ну а командира отряда подобрать будет проще. Например, Паша Свиридочкин.
- У меня возражений нет. А комбриг решит по-своему.
- Ты уверен? - забеспокоился Титов. - Он что-нибудь говорил?
- Просто ему будет жаль с тобой расставаться.
- Но ты внуши ему, что это единственно разумный вариант. Ты умеешь на него влиять. Тебя он любит и верит тебе, как самому себе. Впрочем, на его месте я делал бы то же самое. Ты, Мелька, человек какой-то особенный. Что-то в тебе есть такое притягательное. Черт тебя знает, никак не пойму! Глаза, что ли? У тебя удивительно честные глаза. Я никогда не встречал человека с такими глазами.
- За красивые глаза можно любить девушку, - скромно отозвался Глебов. Всякие комплименты в его адрес раздражали, коробили Емельяна, вгоняли в краску, и он начинал тогда сердиться.
- Я сказал - честные. Красивые и честные - не одно и то же.
- Мне нравится Надя Посадова, - вдруг без всякого перехода сообщил Глебов.
- Насколько я понимаю, она нравится всем, включая и комбрига, - сказал Иван. - И это вполне естественно: женщина красивая и обаятельная.
- Мне она нравится как разведчица, и не больше, - уточнил Емельян.
- Ого, какой деловой парень: "и не больше". А как женщина? Или ты в этом вопросе еще "без понятиев"?
- Она прирожденная разведчица. Ты бы посмотрел, как она сегодня вела себя. Выдержка, хладнокровие, храбрость, смекалка. Красиво! Я решил взять ее к себе в разведку.
- Забрать из отряда? Ты думаешь, Булыга так и отдаст ее тебе?
- Комбриг прикажет - отдаст.
- А он прикажет? Комбриг имеет дурную привычку считаться с мнением командиров отрядов, - с явной иронией заметил Иван. "Дурная привычка" комбрига ему определенно нравилась.
- Он решит так, как нужно для пользы дела.
- А что ты, между прочим, думаешь о Егорове, давно я хотел тебя спросить?
Емельян не торопился. Подложил в печку дров, что-то записал в блокнот и уже затем ответил:
- Он - настоящий. И к тому же умный. Ему веришь.
- В нем есть то, - быстро начал излагать свое мнение Иван, - чего не хватает, например, тебе: выдержка и уравновешенность.
- И то, чего не хватает тебе, - парировал Емельян, - тактичность. Ты заметил: он никогда не повышает голоса, не в пример своему начальнику штаба.
Иван рассмеялся:
- Считай, что я уже не начальник штаба. Мы же решили.
Глебов сразу помрачнел, насупился. Титов заметил эту резкую перемену. Да и трудно было ее не заметить. Спросил:
- Ну ты что хмуришься? Недоволен моей "идеей"? Пойми меня правильно: не на курорт я рвусь, а в бой, в самое пекло, мстить врагу.
- Нет, Ваня. Я не потому. Я сейчас вспомнил другие глаза, глаза Леона Федина. Врач сказал, что зрение потеряно на все сто процентов, и, быть может, навсегда. Потребуется операция знаменитого Филатова. Вот так-то, дорогой друг. Жалко парня: тяжелая судьба. Отправить бы его в тыл с этим самолетом.
- А почему бы нет, если будет место… Да, а Гуров так и не вернулся?
- С Гуровым что-то серьезное. Подождем возвращения Свиридочкина, может, он к ним прибился. Довольно странно исчез человек. А храбрый парень. И действовал здорово! Немногословен, но кремень.
- Его могли ранить, - предположил Титов.
- Могли.
- И раненого захватить в плен.
- Тоже могли.
- И он под пытками откроет нашу дислокацию. И все прочее.
- Не думаю. Не верю, - твердо сказал Глебов и в то же время где-то уже зародилось в нем сомнение: а что, если действительно не выдержит пыток Николай Гуров?
Тихонько, без стука приоткрылась дверь и вкрадчивый шепоток Жени спросил:
- К вам можно?
- Заходи, - отозвался Иван.
- Подошла к двери - слышу, мальчики разговаривают, - оправдывая свое вторжение, заговорила девушка. - Вы что так рано поднялись?
- А мы и не ложились, - весело ответил Емельян и пригласил ее присаживаться.
Женя была одета в подаренный Емельяном кожаный костюм, сразу полюбившийся ей. И действительно, костюм этот, если не считать, что он был в партизанских условиях очень практичен, придавал девушке романтичность. И Емельян со своей непосредственностью сказал по этому поводу, глядя на Женю восторженно-влюбленными глазами:
- Ты, Женечка, знаешь на кого сейчас похожа? На героиню из кинофильмов о гражданской войне.
- Я вижу, ты в восторге от моего костюма, - преодолевая смущение, сказала Женя. - А я от твоих усов. Тебе они к лицу.
- Может, мне и бороду уже за одно отпустить?
- Нет-нет, - вполне серьезно запротестовала Женя. - Ты сейчас на Лермонтова немного похож. Правда.
- Жаль, что стихов не пишу.
- Давно бросил? - спросил Иван. - В школе, помню, ты что-то сочинял.
- А кто в школе не писал стихов? Ты, Женя, писала? Признавайся.
- Писала.
- Я не писал, - сказал Иван.
- Ты готовился быть начальником штаба, - беззлобно съязвил Емельян. - А штабная работа поэзии не терпит.
- А разведка? - спросила Женя со значением.
- Разведка - романтика, - ответил Емельян.
Помолчали.
- Я на вас обижена, мальчики, - деланно-капризным тоном сказала Женя и смешно надула губки.
- На нас обоих обижена? Или только на брата? - спросил Глебов. Ему было приятно разговаривать с Женей.
- Почему вы меня ночью с собой на операцию не взяли?
- Потому, что ты еще дите, - поддразнивая сестру, сказал с нарочитой небрежностью Иван. Но даже такие безобидные шутки Емельяну казались неуместными и недопустимыми отношении девушки, которая ему нравилась. И он сказал, чтобы смягчить реплику Ивана:
- У тебя, Женечка, впереди еще сотни боевых операций. Ты же теперь разведчица, главная моя помощница, можно сказать, правая рука.
- Лучше левая, - буркнул, посмеиваясь, Иван.
- Почему? - спросил Емельян.
- Ближе к сердцу, - ответил Иван, уколов друга озорным взглядом.
Емельян смутился, лицо его предательски порозовело. Заговорил быстро и серьезно, чтобы замять остроту:
- В истекшую ночь разведке, Женечка, не повезло.
- Твой начальник потерял половину своего личного состава, - пояснил Иван. - Считай, что тебе повезло - он мог и тебя потерять.
Дверь отворилась без стука. Вошел Свиридочкин в мокром бушлате и в кепке, сбитой на затылок, отчего высокий лоб его казался непомерно большим.
- Доброе утро, товарищи. Комбриг спит. Я не стал его беспокоить.
- Снимай свою кожу и грейся у печки. Женя, подкинь дров, - распорядился Иван. А Глебов уже атаковал вопросами:
- Гурова моего не встречал? Здоровый такой парень.
- Нет, - ответил Свиридочкин. - Мы отходили последними. Ждали погони. Ночью немцы не решились. Да к тому ж бездорожье, на машинах не очень-то напреследуешь.
- А может, он с отрядом Законникова ушел? - строил догадки Глебов. Он все еще не мог поверить, что Гуров попал в руки немцев.
Николая Гурова гитлеровцы схватили в темном коридоре. Допрашивал его сначала сам командир корпуса. Гуров отвечал, что он из Ярославской области, в эти края попал случайно в канун войны. Партизаны его насильно мобилизовали и ночью погнали в бой. Отряд их небольшой, постоянной базы не имеет, но большей частью находится на хуторе Седлец. (Называть этот хутор Емельян рекомендовал разведчикам в случае провала, поскольку все жители этого хутора ушли в партизаны, и фактически он был ложной базой отряда Булыги.) Имя командира отряда Гуров также придумал. Больше он ничего не мог рассказать, прикидывался наивным простачком и где-то в глубине души лелеял мечту о побеге.
Потом его допрашивал в гестапо штурмбанфюрер Кристиан Хофер. Гуров повторил то, что говорил до этого. Ему не поверили и жестоко пытали. Гуров молчал. Между прочим, показывали фотографию Емельяна Глебова, допытывались:
- Ты знаешь этого человека?
Николай Гуров отрицательно и безразлично качал головой.
- Это наш агент. Он работает у партизан. Он нас обо всем информирует! А ты врешь. Врешь, врешь! - кричал Хофер, и на Гурова сыпался удар за ударом. Хофер догадывался, что от этого человека никаких других показаний ему не добиться, и визжал от досады.
Наконец на последнем допросе Хофер сказал ему, пристально глядя в глаза:
- Сегодня вечером мы расстреляем твою семью. Мы арестовали их вчера. - Гуров не верил этому и ни одним жестом не выдал своего волнения. Жена его и сын-дошкольник жили в одной из деревень в зоне действия отряда Законникова. - А с тобой, ты знаешь, что мы сделаем?
- Знаю, расстреляете, - спокойно ответил Гуров.
- О, нет! - театрально воскликнул Хофер. - Мы не доставим тебе такого удовольствия. Филантропией мы не занимаемся. - И деланно расхохотался. Потом сразу насупился, зло, тупо, по-бычьи уставился на Гурова кровяными глазами, процедил: - Так что мы с тобой сделаем? Ну, отвечай!