Что он не смог собрать?..
Под рукой скрипят и ломаются хрупкие кости. Черная шерсть воняет гнилью так, что рот наполняется желчью.
Это крысы. Дохлые, разорванные крысы.
И Саша растирает собой их гниющую кровь.
Затолкав брезгливость в глотку, Саша сметает тельца и ползет вперед. Главное, чтобы весь этот ужас не видела Валя.
А они уж справятся как-нибудь.
Когда Костин рюкзак исчезает из тоннеля, а перед глазами вспыхивает едва различимый свет, Саша щурится, не веря, что они выбрались. И вправду выбрались. Никто не забился умирающей рыбиной в тоннеле, никто не застрял и не напоролся на голодную химеру…
– Саш, – зовет Костя и помогает ей спуститься, поддерживает за целую руку. Крысиные тельца валятся вниз, словно черные сосульки с крыши.
Костя торопливо сгребает облезлые трупики и отшвыривает их прочь, в темноту, подальше от Валюшки. Лицо его прорезают бугры – Костя изо всех сил борется с тошнотой. А Саша, отойдя чуть в сторону, сгибается и исторгает из себя воду.
Это даже хорошо, что она почти не ела. Горло прожигает горечью и слизью, но теперь хотя бы можно дышать.
Ноги не держат, и Саша присаживается напротив черного лаза с распахнутой дверцей – будь эта дверца закрыта, они ни за что в жизни не выбрались бы оттуда. Но Костя подхватывает на руки Валю, пока его фонарик чертит светом безумные фигуры на потолке, и кажется, что всем им, бродягам, наконец-то повезло. Валя, едва оказавшись внизу, сразу бежит к Саше.
Порывисто обнимает ее за шею, жмется, словно замерзшая. У нее исчерченные камешками и зазубринами ладони, у нее чахоточно румяные щеки и затравленные глаза. Она обнимает Сашу, и той чудится, будто так и должно быть.
Только вот Саша с ног до головы пропитана запахами раздавленных личинок и гниющих крысиных трупов, но Валя не морщится, будто ничего и не чувствует.
– Молодец, – шепчет Саша и прижимает девочку целой рукой. Жмурится, растворяясь в робком детском прикосновении. – Ты молодец, Валенька…
Так они и сидят, обнявшись. Рядом снует измученная Мила, помогает всем натягивать на плечи рюкзаки. Костя все еще борется с рвотными позывами, а Женя светит фонарем в недра очередного коридора с кучей дверей. Юра стоит у лаза.
И смотрит на Сашу, которая гладит испачканной ладонью светлые кудряшки.
– Пойдемте, – говорит Костя, и теперь в его голосе сквозит просьба. – Надо пройти еще хоть немного, а потом найти комнату для ночевки…
– И как мы спать будем? – спрашивает Мила. – Одеяло-то всего одно взяли…
– На полу, как-как, – бурчит Женя и первой уходит вперед. – Любители валяться на матр-расах, воду чистую пить, кар-рандашики цветные с собой таскаем… Детский сад.
Но ни у кого нет сил с ней спорить.
Когда перед глазами возникает новая лестница – бетонная, с крутыми ступеньками, – спускающаяся еще ниже, Саша молчит. Новый путь в преисподнюю: скоро по стенам запляшут отблески жаркого пламени, потянет запахом серы (Саша не знает, как пахнет сера, но уверена, что быстро это поймет), а изломанные силуэты выскользнут из-за поворота.
Саша молча спускается ниже.
Дальше от города. От солнечного света.
От папы.
– Слушайте, я никак не могу представить себе эту химеру. Как думаете, что это?.. Как оно выглядит? – не выдержав, спрашивает Саша, забивает тишину голосом, когда они пробираются в боковой тоннель. Здесь хотя бы сухо и тепло.
Бродяги молчат.
– Я серьезно. Это зверь? Привидение? Чудище из ада?.. – кажется, что чем глупее скажешь, тем меньше будет страха.
– Ш-ш, – кажется, Костя не настроен на разговоры. – Мы не просто так лежали в тоннеле. Я думал, что… Не надо, в общем.
– Чё, и сказать боишься? – подначивает Женя и отвечает Саше, в первый раз спокойно и без ехидства: – Вообще без понятия. Иногда слышим шажочки, словно девчонка бегает. Иногда стоны. Всхлипы. Топот. Р-рев, – она морщится, напоровшись на очередную «р». – Иногда вообще…
– Какой бы она ни была, на глаза ей лучше не попадаться, – говорит Юра. Он вновь несет Валюшку на руках, и Мила поглядывает на них виноватым взглядом, но идет еле-еле, будто бы даже собственное тело кажется ей слишком тяжелым.
– Все равно бред какой-то. Как она может издавать разные звуки?.. Наверное, это все-таки не одно… существо? – не сдается Саша, и Женя машет рукой:
– А мы откуда знаем, а? Но она тут одна, Юр-ра знает, что она меняется. Может вообще тенью стать, ты плечом коснешься, и все…
Валя хнычет, и Юра гладит ее по плечам.
– Ты все сказала? – спрашивает он у Жени таким тоном, что даже Саше становится не по себе.
– Да. Все сказала. Пусть лучше боятся, а то…
– Хватит, – Костя оборачивается, щурит глаза. – Давайте искать место для ночлега. Нужен отдых.
Но прежде чем они находят хорошую комнату, где свободно могут лечь на голом полу, проходит немало времени – Саше порой кажется, что они идут по одному и тому же коридору раз за разом, одни и те же двери сменяют друг друга, редкие чахлые лампочки мигают над головой, всегда одинаковые. Будто это временная петля, в которую они провалились. Заколоченных дверей почти не осталось, но и те, что встречаются, Саше больше не хочется открывать.
Они вновь заваливают дверь в узкой комнате, выбранной для ночлега – столы, стулья, этажерки, что насобирали по всему коридору.
– Можно подумать, что это склад, а не чертова канализация… – кряхтит Костя, втаскивая бледный металлический ящик.
– Тут раньше хранили рухлядь из закрытых садиков, гостиниц и столовых, – Юрин безжизненный голос заставляет Сашу поежиться.
– А зачем?..
– Слушай, какая разница? Радуйся, что есть чем дверь прижать. И на чем спать.
Да, они даже нашли затхлый матрас, наверняка полный клопов, но на него Мила уже укладывает закутанную в одеяло Валю. Девочка спит.
Бродяги развешивают влажную одежду, переодеваются в сухое. Жадно пьют воду и молчат.
– Ужин отменяется, – бурчит Костя, подкладывая под голову рюкзак. – Утром поедим.
Саше не хочется спорить – ей хочется спать, хоть желудок и ноет от голода. Сейчас она готова съесть и невкусный сырный суп, который так часто готовит мать, и даже биточки из моркови, сливовый кисель с соплями, тушеную капусту или…
Мысли обрываются.
Саша засыпает, свернувшись калачиком на правом боку. И ничего в мире уже неспособно ее разбудить.
Ничего.
Кроме химеры.
Сознание возвращалось волнами, чуть брезжило на самой кромке, и вновь затягивало в полудрему – внутри головы поселился белесый туман, и Саша щурилась, пытаясь понять – где она? Дома, в своей комнате с аляповатыми обоями, отголосками ее резко оборвавшегося детства? У отца в квартире, где по полу вечно гуляет сквозняк, в окна льется солнце, а кухня пропитана въевшимся перегаром? У подруги, Яны, где Саша ночевала всего раз, лет восемь назад?..
Нет, она в катакомбах. Сломанная рука заныла, напоминая, что вокруг только сырые подвалы, застоявшийся воздух и чумазые бродяги.
– Саша, вставай! Вставай, – кажется, кто-то тряс ее за плечо. Саша сморщилась, желая отогнать гнусавый голос, напоминающий треск будильника зимним утром, но ее мигом отрезвила пощечина.
Да сколько можно хлестать ее по щекам!
Лицо онемело. Саша дернулась и сонно заморгала, разглядывая смазанный силуэт.
– Вставай, ну же, ну!
Ничего не видно. Белесый туман вовсе не клубился в ее тяжелой после сна голове, нет, он был повсюду: стоял перед глазами, забивался в ноздри, горчил на языке.
– Что?.. – промычала Саша, когда ее рывком подняли на ноги и чуть придержали, чтобы она не осела обратно.
– Не сейчас, – кажется, это Юра. Он стоял рядом, держа ее за ворот куртки, но его руку будто бы обглодало туманом, оставив одну лишь ладонь.
Самого Юры не было видно.
– Это… пожар? – губы спеклись, и их приходилось разрывать, чтобы исторгнуть из себя хоть звук. В горле саднил кашель.
– Я не знаю! – крикнул Юра. – Валя, где Валя?!
– Вот она, вот… – Мила задыхалась, казалось, что каждое ее слово теперь состоит из одних клокочущих звуков. Юра наконец-то появился перед Сашей, и она вцепилась в его плечо правой рукой – перед глазами все мутнело и двоилось, приплясывало, головная боль изнутри разламывала череп.
А потом Юра снова исчез.
– Егор… – хрипло позвала Саша, боясь, что они забудут его в суматохе, безмолвного, что вечно маячил на границе между бродягами и подземельем.
Из глубин тоннеля послышалось пение.
Саша почувствовала, как ноги подгибаются, и если бы не Егор, вынырнувший справа и обхвативший ее за пояс, она наверняка упала бы на пол. Егор держал крепко, надежно.
Пение разлилось снова, чуть ближе, чуть громче. В нем не было слов или нот, нет – просто монотонный вой, разносящийся по мертвым коридорам.
Химера. Это точно химера.
– Чер-рт. Чер-рт. Чер-рт, – Женя бормотала без остановки, и только по этому судорожному звуку Саша догадалась, где она стоит.
– Рано, еще слишком рано… – бормотал Юра. О чем это он?..
– Держитесь друг за друга, – звенящим шепотом скомандовал Костя, прикрывая рот. Его легкие тоже разрывало кашлем, но он держался изо всех сил.
Каждый назвал себя, и судя по дрожащему голосочку, Валю на руки вновь подхватил Юра. Мила стояла неподалеку от Саши, и ее тяжелое дыхание чудилось самым громким звуком в заполоненной дымом комнате.
Саше хотелось нащупать Милину ладонь, но это было невозможно – левая рука висит на груди, а это значит, что Саша будет замыкать вереницу.
Что происходит? Это все-таки дым? Туман? Или, может быть, рай?..
Во рту все горело и пощипывало, глотать с каждой секундой становилось все труднее. Пахло гарью – неужели все-таки пожар?
Завал у дверей расчистили, пока Саша стряхивала с себя остатки тягучего сна. Костя, вставший в начале колонны, рубанул:
– Идем!
– Куда? В огонь?! – Женя, суровая и непробиваемая Женя дрожала так, что волны ее паники доходили и до Саши, крепко вцепившейся в Егорову ладонь. Женин голос чуть отрезвлял – если уж она почти потеряла голову от страха, значит, они и вправду могут погибнуть. Не выбраться.