Чтобы разрядить обстановку, я предложил Валери организовать совместную поездку в Бостон. После матери – дочь; почему бы мне не специализироваться на утешительных путешествиях семейства Мартен. Валери повторила, что со всей этой историей покончено, что рана полностью затянулась, но я ощущал, что боль все еще не утихла. Валери простила сестру, однако видеть ее не желала. Может, когда-нибудь ситуация изменится и они встретятся (призналась же Валери, пусть даже под влиянием спиртного, что сестры ей не хватает). Мадлен хочет этого больше всего на свете. И я убежден, что Валери, пока еще есть время, не откажет матери в таком подарке.
Близилась полночь; в откровенных разговорах время летит быстрее. Конечно, я пришел сюда ради книги, но в результате провел в компании Валери очень приятный вечер. Мне нравилась ее манера говорить об испытаниях, не жалуясь, ее умение не только объективно построить рассказ, но и передать связанные с ним эмоции. Ей была свойственна подлинная тонкость. «Учитывая, что я никогда не ходила к психологу, говорить вот так о себе для меня ново», – заметила она, добавив, что это ей начинает нравиться. Она даже боялась попасть в зависимость от моего внимания. Что она будет делать, когда я закончу книгу и покину ее ради других персонажей? «Но мы сможем и дальше видеться, – ответил я. – Обычно, закончив роман, я расстаюсь с его героями. Но сейчас другое дело…» Она улыбнулась. Когда я произнес последнюю фразу, у меня мелькнула мысль о моих прежних персонажах. Обычно после окончания книги мы расходимся. Есть ли жизнь после книжных страниц? Я иногда задумываюсь: мои герои Маркус и Натали из «Нежности» по-прежнему вместе? Счастливы ли они вдали от моего романа?
Пора было уходить. Я не заметил, что, кроме нас, в кафе никого не осталось. Статисты этого вечера незаметно покинули сцену. Официант явно вздохнул с облегчением, поскольку ему не пришлось нас выгонять. Он попрощался с нами таким тоном, каким обычно здороваются.
Как чудесно было выйти на свежий воздух. Самое время проветрить нейроны. Не знаю, почему я, несмотря на усталость и необходимость сохранять концентрацию, до такой степени напился. Наверняка чтобы не отстать от Валери. Удовольствие от вечера получаешь, только если и ты, и твой визави – на одном уровне подпития. Двое трезвых многим могут поделиться, у двоих пьяных общего еще больше; но если один трезв, а другой пьян, какой между ними может быть разговор? Эта теория оправдывает тот факт, что мы с Валери ковыляли в темноте не совсем уверенно. Валери держалась за мою руку, чтобы не упасть, но ясно помнила дорогу домой. Она несколько раз повторила, что давно уже столько не пила и что ей хорошо. И правда, нам обоим было хорошо. Двое чужих друг другу пьяных, вместе бредущих в темноте, чтобы продлить этот выпавший из бытия момент. Я люблю минуты, оторванные от всего, в которых не надо отчитываться перед собственной жизнью.
Странным образом всякий раз, когда я сознаю, что мне хорошо, ситуация тут же меняется к худшему. Из суеверия нужно всегда скрывать малейшее счастье.
С учетом состояния Валери ее нужно было проводить до самой двери. Увлеченная беседой, она ни разу не проверила телефон, то есть не увидела посланий мужа – сначала вопросительных, потом тревожных. Сейчас Патрик ждал в гостиной, явно взвинченный. Ничего общего с человеком, который со мной обедал. Он накинулся на меня:
– Явился… устраивать тут бардак!
– Нет, что ты… совсем нет…
– Мне бы сразу сообразить… А я, дурак, тебе еще что-то рассказывал! Все, марш отсюда!
– Что это за тон?! Успокойся! – спохватилась Валери, словно только сейчас заметив истерический настрой мужа.
– Ты на себя посмотри! Являешься в час ночи, пьяная в стельку, с мужиком!
– Я ее только проводил, – заметил я.
– А ты вообще заткнись. Вали отсюда, и чтоб ноги твоей тут больше не было. И свою дрянную книжонку пиши без нас!
– Перестань! – закричала Валери.
– Не твое дело. Мы с ним сами разберемся. Иди ложись! – Патрик схватил жену за руку.
– Не трогай меня!
В этот момент они оба повернули головы. В коридоре, то ли испуганные, то ли изумленные, стояли Жереми и Лола.
Валери бросилась к ним:
– Это все ерунда, идите спать.
– Но, мама, вы же оба кричите. Что случилось?
– Ничего. Ваш отец спятил.
– Я?! Это я спятил?! Нет, вы это слышали? Неужели вы не видите, что ваша мать не в себе? Она пьяна. Сказано же вам – ступайте спать.
– Значит, все нормально? – обеспокоенно спросила Лола, бросив взгляд на отца.
– Да-да, – ответил Патрик, стараясь на этот раз говорить тише.
Подростки не сдвинулись с места. Валери подошла к ним, сказала что-то умиротворяющее и проводила обоих по комнатам. Я остался наедине с Патриком; он так и сверлил меня взглядом. Я мог либо уйти, либо остаться, рискуя получить от Патрика хорошую оплеуху. Я предпочел первый вариант.
Я выскочил из квартиры, даже не попрощавшись с Валери. Провел несколько минут в темноте на площадке: хотел удостовериться, что внутри все пришло в норму. Почему-то я не беспокоился. Патрик был в страшном гневе, но ведь по натуре он человек скорее мирный. В какой-то момент Валери вернулась в гостиную, и до меня донеслись ее слова: «Не желаю тебя слушать!» После этого все затихло. Видимо, оба успокоились и каждый затаился в своем углу. Я понимал, что оказался поводом для ссоры – возможно, последней; после такого не мирятся. Наверно, Валери сейчас пытается все обдумать. Что делать? Написать ей? Ей или Патрику? Чтобы извиниться за все происшедшее и попытаться разрядить обстановку. Я не знал, как быть. Нет, лучше всего подождать, пока гроза минует (гроза или ураган; мне ведь неизвестен уровень природной катастрофы).
Выйдя на улицу, я сел на ближайшую скамейку – немного прийти в себя. И снова подумал, что после сегодняшнего вечера их семейная жизнь развалится окончательно. Валери не простит Патрику его поведения. Может, ей даже было стыдно за него – этак распуститься при постороннем! Она ведь и без того хотела от Патрика уйти, а он еще подлил масла в огонь. И ведь понятно почему. В панике лишь сильнее отталкиваешь того, кого любишь. Короче говоря, любящие только и делают, что стреляют себе в ногу.
Патрик совсем потерял голову. Любить жену – и настолько перестать владеть собой. Он мог бы встретить ее с улыбкой, спросить, хорошо ли она провела время. Впрочем, он выглядел как глубоко травмированный человек. Но мне не хотелось его защищать. Потерпев крушение, он провалил и мой проект. А это, с точки зрения самовлюбленного писателя, уже настоящая катастрофа. Он же ясно сказал: между нами все кончено. Он больше не захочет рассказывать мне о своих перипетиях на работе. Да и остальным не даст со мной говорить. Написав 28 360 слов, я оказался в тупике. И теперь мог написать только одно:
КОНЕЦ
Я еще немного посидел на скамейке. Казалось, ночь тоже устроила перерыв. На улице ни души и машин почти нет. Париж, можно сказать, лишился вдохновения. В конце концов я встал и двинулся к дому. Прошел несколько метров – и вновь обрел надежду. Ходьба мне всегда помогает. Я же могу просто выдумать продолжение. Да, ничто не помешает мне завершить роман.
Вернувшись домой, я тут же понял, что не смогу заснуть, и пошел в ванную ополоснуть лицо. Я больше не был пьян, сцена с Патриком меня полностью отрезвила. Глядя на себя в зеркало, я понял, что никогда не умел выбирать освещение. Под лампой жестокого дневного света в зеркале отражалось бледное лицо с резкими чертами. Тяжелый момент. Как же хорошо было бы увидеть кого-нибудь посимпатичнее. Сейчас то, о чем я думал по дороге, казалось мне полным абсурдом. Разве можно придумывать продолжение реальной жизни? Нет, надо выбрать раз и навсегда: жизненная правда или вымысел. Нельзя смешивать жанры. Конечно, у меня остается путешествие с Мадлен. Но хватит ли его? И кто может гарантировать, что Ив Грембер окажется подходящим персонажем? На меня накатила волна пессимизма. Ничто больше не радовало. Захотелось найти спасение в богатстве лагерфельдовских историй.
В этот момент творческого отчаяния, сидя на холодном полу ванной, я схватил телефон, чтобы написать Мари. Было почти два часа ночи, и я прекрасно знал, как это воспринимается в мире влюбленных: тот, кто пишет после полуночи, несомненно пребывает в депрессии. Это вам не короткое ободряющее и лицемерное послание, что отправляют при свете дня. Сейчас она должна подумать, что я погибаю, агонизирую без нее, и нельзя сказать, что она будет целиком не права. Но после разговора с Валери мне захотелось услышать Мари. Да и обстановка способствовала: бурная ночь. Когда плохо себя чувствуешь, особенно не хватает того, с кем ты делил абсолютно все. Если ты не один, можно разделить на двоих даже раны.
Почему не сказать человеку, что тебе его не хватает? Да, вот прямо так и сказать. Можно еще добавить: «Я о тебе думаю». Да, я о тебе думаю. По-моему, это совсем не навязчиво. Простая мысль, почти дружеская[18]. Я надеялся, что она не сочтет это проявлением самонадеянности или выспренности. Иначе лучше бы ей совсем не отвечать. Холодное отстраненное «спасибо» было бы совсем непереносимо. Еще хуже «большое спасибо», которое погрузило бы нас в атмосферу бесплотной вежливости. В сущности, лучше всего было бы вообще не получить ответа. Я послал свое письмо, как посылают сигналы в космос, чтобы узнать, есть ли жизнь на других планетах. Да, смысл был в этом – просто заявить, что я еще жив.
Потом произошло невероятное – она почти немедленно ответила. Я несколько раз проверял, действительно ли это она или только мое воображение. Да, это была М-А-Р-И. Она написала, что очень рада моему посланию, рада, что я дал о себе знать. На секунду я задумался: почему она так поздно не спит, она же всегда ложилась до полуночи. Может, она не одна? Как глупо с моей стороны портить этот чудесный момент дурацкими посторонними мыслями. Нужно сосредоточиться на главном: она ответила