— Да-а, — задумчиво проговорил Николай Иванович и вдруг порывисто встал, прошелся по кабинету. Потом остановился перед Никитой и сказал:
— Что ж! Мы вам поможем! Говорите, в городе все архивы перевернули?
— Все.
— А мы вот что сделаем: отправим вас в Челябинск. Там и архивы посолиднее и люди знающие есть. Не найдете — что ж, в Москву поедете.
Соловьев нажал кнопку звонка и, когда вошел помощник, попросил его заготовить документы для Бадейкина.
Проводив Никиту, Соловьев вспомнил о том, что ему предстоит сейчас неприятный разговор с Ладейщиковым.
XI
Узнав, что его вызывает Соловьев, Петр испугался. Припомнив прошлый вызов, когда секретарь горкома сурово отчитал за выпивку, он понял, что предстоит очень тяжелый, окончательный разговор.
Петр пришел ровно в назначенный час. Как он ни волновался, все-таки прежде, чем войти в кабинет секретаря, постоял у зеркала. Коричневый в полоску костюм сидел безукоризненно, рубашка и галстук были чисты, волосы аккуратно зачесаны назад, — все как полагается, А вот лицо было помятым, под глазами образовались подушечки. Глаза смотрели тревожно.
Соловьев принял его сразу. Петр вошел в просторный светлый кабинет. Ноги мягко ступали по ковру, шаги были неслышными, и это пугало Петра. Он прошел к массивному столу, за которым сидел Соловьев и что-то писал. Секретарь подал Петру руку и пригласил:
— Садитесь.
Петр сел в мягкое кресло.
— Как живете, товарищ Ладейщиков? — спросил Николай Иванович, закуривая. — Кури́те. — Он протянул Петру пачку «Казбека». Хотя Петр и не курил, но папиросу взял, прикурил от одной с Соловьевым спички и, едва сдержав кашель, покраснел от натуги.
— Живу, — неопределенно ответил он, внимательно рассматривая папиросу, боясь оторвать от нее взгляд, чтобы не встречаться с глазами Соловьева.
Николай Иванович достал из сейфа альбом и протянул его Петру.
— Пока я тут заканчиваю, посмотрите-ка.
Петр повеселел: может быть, и не затем вызвали его сюда, чтобы устроить головомойку? Альбом сразу же привлек внимание Петра. В нем была история механического завода. Вот закопченное, с деревянной крышей каменное приземистое здание. Это была знаменитая гвоздарка, положившая начало заводу. У ее входа стоят четверо, и все с бородами и в зипунах. Дальше были фотографии строительства. И вдруг Петр увидел знакомую фотографию: такая есть у матери. На фоне огнедыщащей печи — пять человек, один из них — отец: солидный, широкоплечий, чем-то недовольный. Петр взглянул на Соловьева. Тот оторвался от работы, и их взгляды встретились.
Соловьев улыбнулся, а Петр продолжал рассматривать альбом. Он добрался до большой, во весь альбомный лист фотографии и, рассматривая ее, воскликнул:
— А такой у нас нет!
В центре группы ударников завода сидел Серго Орджоникидзе, а справа от него — отец, рядом с отцом — Семен Кириллович Кочнев. Горький колючий комок подступал к горлу.
— Часы у матери есть, — тихо сказал Петр. — Серго Орджоникидзе подарил, именные.
— Я помню вашего отца, — отодвигая в сторону бумаги, сказал Соловьев. — Хороший был человек, настоящий. Гордиться таким отцом надо.
— Я горжусь, товарищ Соловьев.
— Нет, — покачал головой Соловьев, и Петр понял, что наступило самое главное.
— Не умеете вы гордиться отцом, — продолжал Соловьев. — Гордиться отцом, по-моему, значит так самому работать, так себя вести, чтобы смотрели на вас добрые люди и сказали: «Это Ладейщиков, нашего Алексея Силыча сын! В отца весь, молодец!». Так я говорю, товарищ Ладейщиков?
Петр молчал. У него горело лицо.
— А про вас что говорят? Пьет. Грубит сотрудникам. Порядка в кинотеатре навести не может, склоки там начались. С женой плохо живет. Дурная молва ходит о вас. Позорите вы светлую память отца, имя его.
Соловьев достал новую папиросу, закурил.
— О вас люди беспокоятся, помочь хотят, а вы в амбицию лезете. Есть у вас новый киномеханик Никифоров. Славный, говорят, парень, комсомолец, за дело энергично взялся. Он хочет лучше сделать, а вы его выскочкой обозвали, накричали. Было такое?
— Было.
— Вам бы на таких, как Никифоров, опираться, а вы с Мамкиными разными дружбу завели. Или возьмите Семена Кирилловича Кочнева. Болеет за вас старик, а вы его и слушать не хотите. Сам себе хозяин! Так или нет?
— Так.
— То-то и оно, что так. Для вас дед Матвей мерилом мудрости служит. Хороший он человек, да только зря он вас поддерживает. Скажите, Ладейщиков: задумывались вы когда-нибудь о жизни? Спросили вы себя, правильно ли я живу? По верной ли дороге иду? Задумывались?
— Задумывался, товарищ Соловьев.
— Значит, плохо задумывались. А не то вы бы честно сказали себе: неправильно живу, не по той дороге пошел. В самом деле, товарищ Ладейщиков, вы сейчас директор кинотеатра, а учитесь где?
Петр отрицательно покачал головой.
— Вот видите. А завтра вы директором можете и не быть и, даже вероятнее всего, не будете.
«Теперь все ясно», — тоскливо подумал Петр и вздохнул.
— И куда же вы тогда?
Соловьев сбросил с папиросы пепел в пепельницу.
— Доверить вам самостоятельный участок мы не можем, а специальности у вас нет. Так ведь?
— Так, — тихо проговорил Петр.
— Ваши школьные друзья, — продолжал Соловьев, — определили себя в жизни. Возьмите того же Бадейкина. — Петр невольно поморщился. — Учитель. Ведет интересное исследование, книгу пишет по истории Урала. Что плохого скажешь о нем? Садовников тоже с вами учился?
— Из горкома комсомола? С нами.
— Видите, рабочий, выдвинули на комсомольскую работу, хорошо работает. Тоже ничего плохого не скажешь. Можно привести и более близкий пример: ваша жена.
Петру стало душно. Он попытался ослабить галстук. А Соловьев словно не замечал состояния Ладейщикова.
— На заводе ее уважают, — говорил он, — дело свое знает и ведет его с душой. И я более чем уверен, что если перебрать вот так всех ваших товарищей по десятилетке, то все они правильно выбрали себе в жизни дорогу. А вы?
Соловьев потушил папиросу, встал, подошел к окну.
— Подумайте над нашим разговором, попытайтесь разобраться в этом, — Соловьев повернулся к Петру. — Подумать серьезно придется. Я уверен, вы меня поймете. Третьего разговора на эту тему у нас не будет.
— Не будет, товарищ Соловьев, — проговорил Петр, не поднимая глаз.
— Вот и хорошо. До свидания, — Соловьев подал Петру руку. — А с кинотеатром вам все-таки придется расстаться. Ничего не поделаешь.
XII
С тяжелым чувством уходил Петр от Соловьева: надо было не только пересмотреть жизнь, но и менять ее. Не сегодня-завтра придется устраиваться на новую работу. Ничего теперь не будет идти по течению. Все надо решать самому — и на работе и дома.
На работе! Петр заранее представлял, как отнесутся к этой новости сотрудники кинотеатра. Контролерша Марья, ясное дело, будет рада. Кое-кто от удовольствия потрет руки: дождались-таки! Мамкин для вида посочувствует и на другой же день постарается очернить Петра перед новым директором. Этот тип, чтобы влезть в доверие, не остановится ни перед чем.
Однако, с другой стороны, Соловьев затронул в душе Петра самое сокровенное, растревожил новые мысли. Еще неясные желания пробудились в нем.
Семен Кириллович давно звал Петра на завод. Петр тогда усмехнулся и спросил:
— Не в ремесленное ли поступить советуешь?
— Перерос, — серьезно ответил Кочнев. — А то не худо бы — хорошая эта школа. Приходи на завод, найдем тебе дело по душе.
— Спасибо на добром слове, — усмехнулся Петр. — Но я как-нибудь и без этого проживу. Мне неплохо и в кинотеатре.
— Пока неплохо, это ты верно сказал. Только не по твоему характеру там работа. Сковырнешься.
Семен Кириллович оказался прав. И жена сколько раз ему говорила: твердость в характере надо вырабатывать, нельзя быть тряпкой. Легко сказать — вырабатывай!
Вот сейчас, идя домой, Петр подумал о заводе, подумал и рассердился на себя. Да что, в самом деле, свет клином на заводе сошелся? Без работы он не останется. А не найдется здесь места, — уедет в другой город.
Почти около дома Петр увидел Бадейкина. Тот шел навстречу и чему-то улыбался, под мышкой у него была кипа книг. Никита прошел мимо, не заметив или не желая заметить Ладейщикова. Петра это покоробило. Он вспомнил слова Соловьева о Никите. Да, и это горькая истина — не было у Петра специальности. А вот у Никиты была. И Тоня инженер. Садовников сейчас на руководящей работе — секретарь горкома комсомола, по специальности лекальщик. И с новой силой одолело его раздумье.
В эти минуты ему особенно не доставало друга, которому можно было бы рассказать обо всем, без утайки, Петр подумал о Тоне. «А если зайти? Прогонит? Не должна. Приду, скажу все начистоту. Она поймет».
Петр направился к Морозовым, но остановился на полдороге, заколебался. Вспомнил, как был там с дедом Матвеем, представил разгневанную Тоню. «Ладно, обойдусь и без нее. А то снова получится ссора. Мне и без того муторно».
Петр повернул обратно. Прошел несколько шагов и опять остановился. «Может быть, все же зайти? Вдруг она ждет? И Славика посмотрю». Но не решился, а медленно побрел к матери, у которой он теперь жил.
XIII
Город уже окутала вечерняя дымка, когда Тоня вышла из горкома партии после разговора с Соловьевым.
В беседе с секретарем она держалась просто, с достоинством, не навязывая собеседнику своего горя. Но это стоило немалых усилий, и сейчас ей захотелось побыть одной, побродить по аллеям городского сада.
Она быстро сбежала с крыльца и направилась к саду. Она вся была под впечатлением встречи с Соловьевым.
— Подумайте, — сказал ей Николай Иванович, по своей привычке вглядываясь в лицо собеседника, как бы проверяя действие своих слов, — все ли мы сделали, чтобы помочь Петру Алексеевичу? Нет, не все. Bo-время не обратили на него внимание, не поправили, а он и опустился. Ошибку надо поправить и поправить сейчас же. Тем более, речь идет о родном и близком вам человеке. Я понимаю, вам не легко. Легче порвать с ним. Но он наш человек, ваш муж, отец вашего сына. А ребенку нужен отец. И во имя этого мы должны бороться за Петра Алексеевича, за то, чтоб он стал достойным вас. В этом ваш долг матери, жены, коммуниста. Счастье само не приходит. Его берут с боя. Так вот и будем бороться вместе.