Дон же Сильвестро говорил, что синдиком была его собственная дочь Бетта, а мастер Кроче Калла носил штаны только по ошибке. Таким образом бедняга Шелковичный Червь был между ними обоими как между молотком и наковальней. Теперь, когда налетела буря и все оставили его одного справляться с этим бешеным зверем-толпой, он уже и не знал, в какую сторону ему повернуться.
— А вам что за дело? — кричала на него Бетта. — Делайте и вы так, как делают другие, а если они не хотят пошлины на смолу, дон Сильвестро сумеет придумать что-нибудь другое.
Дон Сильвестро, напротив, был более спокоен и продолжал себе расхаживать с дерзким лицом, и Рокко Спату с Чингьялента, завидев его, поторопились вернуться в трактир, чтобы не сделать какой-нибудь глупости, а Ванни Пицутто отпускал отборные ругательства, потрогивая бритву в кармане брюк.
Дон Сильвестро, не мешкая, пошел поболтать с дядюшкой Санторо и сунул ему в руку два чентезима.
— Благословен бог! — восклицал слепой. — Это дон Сильвестро, секретарь! Никто из тех, что приходят сюда кричать и колотить кулаками по столам, не подал и чентезима милостыни за души в чистилище! Они говорят, что хотят убить всех, и синдика и секретаря; говорили это Ванни Пиццуто, Рокко Спату и кум Чингьялента. Ванни Пиццуто стал ходить без сапог, чтобы я его не узнал, но я его все равно узнаю, потому что он всегда волочит ноги по земле и поднимает пыль, как будто проходят овцы.
— А вам что за дело? — говорила ему его дочь, едва ушел дон Сильвестро. — Это не наши дела. Трактир, что морская гавань: одни уходят, другие приходят, и нужно ладить со всеми и никому не быть верным, потому что каждый отвечает за свою собственную душу и каждый должен заботиться о своей выгоде, а не судить дерзко о своем ближнем. Кум Чингьялента и Спату тратят в нашем заведении деньги. Я не говорю про Пиццуто, который торгует настойкой и старается перебить у нас посетителей.
Дон Сильвестро зашел потом к аптекарю, который лез ему своей бородой прямо в лицо, и говорил, что со всем этим пора покончить, все перевернуть вверх ногами и строить новую жизнь.
— Хотите биться об заклад, что на этот раз кончится плохо? — отражал его нападение дон Сильвестро, засовывая два пальца в кармашек куртки, чтобы извлечь двенадцать новеньких тари. — Нет налогов, которых хватало бы, и не сегодня — завтра на самом деле придется покончить с этим. Придется сменить систему Шелковичного Червя, который позволяет дочери держать себя под башмаком, и синдиком надо сделать вас; массаро Филиппо до этого нет никакого дела, а хозяин Чиполла так возгордился, что не хочет быть синдиком, даже если бы его убили. Все они — шайка прохвостов одного сорта, болваны, которые сегодня называют это белым, а завтра черным, и прав тот, кто говорит последний. Люди хорошо делают, что кричат против этого правительства, высасывающего кровь хуже пиявки; но деньги нужно выкладывать добровольно или силой. Тут нужен бы синдик с головой и либеральный, как вы.
Тогда аптекарь начал рассказывать, что бы он стал делать и как бы он все наладил; а дон Сильвестро слушал молча и внимательно, точно он был на проповеди. Нужно было подумать также и о том, чтобы обновить Совет; хозяина ’Нтони не хотели, потому что у него голова не на месте и он был причиной смерти своего сына Бастьянаццо, — этот-то был человек рассудительный, вот если бы он был жив! — потом в этом деле с бобами он заставил свою сноху приложить к долгу руку и оставил ее в одной рубашке. Что, если он также будет отстаивать и интересы общины?
Но, как только в окне показывалась Барыня, дон Франко переменял разговор и выкрикивал: — Хорошая погода, а? — исподтишка подмигивая дону Сильвестро, чтобы дать понять то, что ему невтерпеж хотелось сказать ему.
«Вот и полагайтесь на то, что собирается делать человек, который боится своей жены», — думал про себя дон Сильвестро.
Хозяин ’Нтони был из тех, что пожимали плечами и уходили с веслами в руках; а внуку, которому также хотелось пойти на площадь посмотреть, что там делается, он повторял:
— Ты занимайся своими делами, потому что все они кричат ведь ради своей выгоды, а для нас самое важное дело — это наш долг.
Кум Моска тоже был из тех, которые занимаются своими делами, и спокойно отправился со своей повозкой, среди толпы, кричавшей и грозившей кулаками.
— Вас это не касается, если наложат пошлину на шерсть? — спрашивала его Мена, когда видела, что он возвращается с истомленным, опустившим уши ослом.
— Конечно, касается, но нужно ездить, чтобы уплатить пошлину; не то заберут шерсть вместе с самим ослом и с повозкой в придачу.
— Говорят, что они хотят их всех убить. Иисус-Мария! Дед наказал держать Дверь закрытой и никому, кроме них, не открывать. Вы снова поедете завтра?
— Я поеду за известью для мастера Кроче Калла.
— О, что вы хотите делать? Разве вы не знаете, что он синдик, и они убьют и вас!
— Он говорит, что его это не касается; что он каменщик и должен сложить стену для виноградника массаро Филиппо, и что если они не хотят пошлины на смолу, дон Сильвестро придумает что-нибудь другое.
— Я вам говорила, что все это — дело рук дона Сильвестро! — восклицала Цуппида, которая со своим веретеном в руках всегда была тут как тут, чтобы раздувать пламя. — Это дело разбойников и людей, которым нечего терять и которые не платят никакой пошлины на смолу, потому что в море никогда не было у них ни куска дерева.
— Это вина дона Сильвестро! — продолжала она кричать по всему селу, — и этого зловредного Пьедипапера, у которого нет лодки и который живет за счет ближнего и помогает мошенничать то тому, то другому. Хотите знать, что я вам скажу? Ни капельки правды, будто он купил долг у дядюшки Крочифиссо! Это они придумали с Деревянным Колоколом, чтобы погубить этих бедняжек! Пьедипапера никогда и в глаза не видел пятисот лир!
Чтобы слышать, что говорят про него, дон Сильвестро часто ходил покупать, сигары в трактир, и тогда Рокко Спату и Ванни Пиццуто с проклятиями убегали на улицу; или, возвращаясь из виноградника, он останавливался поболтать с дядюшкой Санторо, и таким-то образом он узнал всю историю вымышленной покупки Пьедипапера; но он был «христианин», с желудком, глубоким, как колодец, и все туда спускал. Он знал свое дело, и, когда Бетта встречала его, оскалив зубы, хуже бешеной собаки, а у мастера Кроче Калла вырвалось, что это его не касается, он ответил: — Хотите биться об заклад, что теперь я вас брошу? — и не показывался больше в доме синдика; так им самим пришлось бы подумать, как выйти из этой неразберихи, и Бетта больше не могла говорить ему в лицо, что он хотел погубить ее отца Калла, и что его советы — это советы Иуды, продавшего Христа за тридцать динариев, — ибо он надеялся, что ему таким способом удастся отделаться от синдика рада своих целей и стать на селе важной птицей. Итак в воскресенье, в которое должен был собраться Совет, дон Сильвестро после святой обедни отправился и засел за столом в большой комнате муниципалитета, где прежде был караул национальной гвардии, и, чтобы скоротать время, спокойно принялся чинить перья, между тем как Цуппида и другие кумушки, сидя на улице, пряли на солнышке, вопили и хотели всем им выцарапать глаза.
Шелковичный Червь, когда прибежали за ним к стене виноградника массаро Филиппо, натянул новую куртку, вымыл руки, счистил с себя известковую пыль, но не хотел сдвинуться с места, если ему сначала не позовут дона Сильвестро. Бетта на него раскричалась, что было мочи, и за плечи вытолкала его в дверь со словами, что, кто сварил похлебку, тот и должен ее есть, и что пусть за него все делают другие, лишь бы оставили его синдиком. На этот раз мастер Калла видел эту толпу перед муниципалитетом, с прялками в руках, и упирался ногами в землю, упрямясь хуже мула.
— Не пойду, если не придет дон Сильвестро! — повторял он, выпучив глаза: — дон Силывестро-то сумеет найти выход!
— Выход я вам найду! — ответила Бетта. — Они не хотят пошлины на смолу? Ну, и пусть будет по-ихнему!
— Отлично! А откуда же возьмутся деньги?
— Откуда возьмутся? Заставьте платить тех, у кого они есть, например, дядюшку Крочифиссо, или хозяина Чиполла, или Пеппи Назо.
— Отлично! Но ведь они все — советники!
— Тогда прогоните их и призовите других; не они оставят вас синдиком, когда все остальные вас больше не захотят! Вы должны стараться, чтобы были довольны те, кого больше.
— Вот как рассуждают женщины! Как будто они могут меня поддержать? Ты ничего не знаешь! Синдика делают советники, а советниками могут быть только эти, а не другие. Кто же, по-твоему, будет ставить синдика? Уличные нищие?
— Тогда оставьте советников, а прогоните секретаря, этого зловредного путаника дона Сильвестро!
— Отлично! А кто будет секретарем? Кто сумеет им быть? Ты, или я, или хозяин Чиполла, хотя он и болтает попусту хуже философа.
Тогда Бетта не знала уж больше, что и говорить, и принялась изливать всевозможные ругательства на голову дона Сильвестро, который был хозяином на селе и всех их держал в кармане.
— Отлично! — закончил Шелковичный Червь. — Вот видишь, если бы его не было, я бы не знал, что сказать. Хотел бы я видеть тебя в моей шкуре!
Наконец пришел дон Сильвестро, с лицом жестче стены, с руками за спиной и насвистывая песенку.
— Э, не падайте духом, мастер Кроче, на этот раз мир еще не проваливается!
Мастер Кроче дал дону Сильвестро увести себя и посадить за сосновый стол Совета с чернильницей перед его местом; но из советников не было никого, кроме Пеппи Назо, мясника, вымазанного и с красным лицом, не боявшегося никого на свете, и кума Тино Пьедипапера.
— Этому-то нечего терять! — кричала с порога Цуппида, — он приходит высасывать кровь из бедных людей, хуже пиявки, потому что живет за счет ближнего и помогает разбойничать то одному, то другому! Порода воров и убийц.
Пьедипапера, ради занимаемого им положения, хотя и пытался притворяться равнодушным, потерял, в конце концов, терпение и, приподнявшись на вывернутой ноге, закричал мастеру Чирино, общинному служителю, на котором лежала обязанность следить за порядком, для чего он