— Как это хорошо, — добавил Моска, — когда человек богат, как сын хозяина Чиполла, Так что может Взять себе в жены, кого хочет, и остаться, где ему нравится!
— Спокойной ночи, кум Альфио! — сказала, наконец, Мена, постояв еще немного и глядя на фонарь, прислоненный к калитке, и на осла, хватавшего крапиву возле ограды. Кум Альфио тоже пожелал покойной ночи и пошел ставить осла в стойло.
— Эта нахалка Святая Агата! — ворчала Оса, вечно находившаяся у Пьедипапера, то под предлогом одолжить подкову, то чтобы принести в подарок несколько пригоршней бобов, собранных на участке. — Эта нахалка Святая Агата вечно задирает кума Моска! Ни минуты не оставляет его в покое! Стыд один! — и продолжала ворчать, идя по улице, в то время как Пьедипапера запирал дверь, высовывая ей вслед язык.
— Оса бесится, как будто сейчас июль месяц! — язвительно смеялся кум Тино.
— А ей что за дело? — спрашивала кума Грация.
— Ей дело до всех, кто собирается повенчаться, а теперь она зарится на Альфио Моска.
— Ты должен бы сказать ей, что мне совсем не нравится держать ей свечку. Точно все не понимают, что она приходит сюда ради кума Альфио, а потом Цуппида всюду кричит, что у нас есть свой расчет заниматься этим ремеслом.
— Цуппида лучше почесала бы в своей голове, потому что у нее есть из-за чего почесаться. Такое свинство, переманивать к себе в дом ’Нтони хозяина ’Нтони, когда старик и вся семья лезут вон из кожи и знать ничего не хотят об этом. Закрой окно! Сегодня я полчаса забавлялся представлением, которое давали ’Нтони и Барбара, и у меня до сих пор еще болят бока от того, что я наклонялся за стенкой послушать, что они говорили. ’Нтони удрал с «Благодати» под предлогом взять большую острогу для кефали; и он ей говорил:
« — А если дедушка не хочет, что нам делать?
« — А делать то, что мы убежим вместе, а потом, когда дело будет сделано, им самим придется подумать о том, чтобы нас поженить, и им придется поневоле согласиться, — отвечала она, — а мать ее тут же сзади подслушивала, — пропади мои глаза! Хорошую игру играет здесь эта ведьма! Теперь я подниму их на смех перед всей деревней. Дон Сильвестро, когда я рассказал ему об этом, поклялся, что заставит Барбару упасть к его ногам, как зрелый плод. Не запирай на задвижку дверей, я жду Рокко Спату, он должен прийти ко мне поговорить».
Чтобы заставить куму Барбару упасть к его ногам, дон Сильвестро составил такой план, до которого не додумался бы и монах, вытягивающий номерки в лото.
— Я хочу сначала освободиться, — говорил он, — от всех, кто старается отнять у меня Барбару. Когда больше ей не за кого будет выйти замуж, тогда им самим придется меня просить, а я поставлю уже свои условия, и не легкие, как это делают на ярмарке, когда покупателей мало.
Среди тех, кто старался заполучить Барбару, был Ванни Пиццуто, ходивший брить мастера Бастьяно, который страдал ломотой, и еще дон Микеле, которому скучно было без дела расхаживать с пистолетом на животе, если он не был за прилавком у Святоши или для препровождения времени не строил глазки красивым девушкам. Барбара сначала тоже переглядывалась с ним; но потом, когда мать сказала ей, что все это дармоеды, что у них прежде всего на уме их полицейское ремесло, и что у всех этих чужаков из города нет ничего за душой, она под носом у него захлопнула окно, не обращая внимания на его усы и на шляпу с галуном, а дон Микеле лез из кожи и на зло продолжал ходить взад и вперед по дороге, закручивая усы и надвинув на глаза шляпу. В следующее воскресенье он надел шляпу с пером и отправился стрелять в Барбару из лавки Ванни Пиццуто, когда девушка шла с матерью к обедне. Вместе с ожидавшими начала обедни, дон Сильвестро тоже пошел побриться, погреться у жаровни, на которой стояла горячая вода, и побалагурить.
— Эта Барбара глаз не сводит с ’Нтони Малаволья! — говорил он. — Хотите держать пари на двенадцать тари, что он на ней женится? Вон, видите, он ее поджидает, засунув руки в карманы?
Ванни Пиццуто бросил тогда дона Микеле с намыленным лицом и выглянул в дверь:
— Что за девушка, клянусь мадонной! И как она идет, прятав нос в мантилью, прямая, точно свечка! Подумать только, что ее заполучит этот дурак ’Нтони Малаволья!
— Если Пьедипапера хочет, чтобы с ним расплатились, ’Нтони ее не заполучит, я вам это говорю. У Малаволья будут другие заботы, если Пьедипапера возьмет себе дом у кизилевого дерева.
Ванни Пиццуто снова взял за нос дона Микеле.
— Э! что вы на это скажете, дон Микеле? И вы ведь тоже за ней волочились. Но это девушка, которая заставит наглотаться кислоты из лимона!
Дон Микеле ничего не ответил, почистил себя щеткой, закрутил усы и одел перед зеркалом шляпу.
— Для этой нужно кое-что другое, а не шляпы с перьями! — язвительно хихикал Пиццуто.
Наконец дон Микеле не выдержал и сказал:
— Чорт святой! если бы не шляпа с перьями, я бы заставил этого мальчишку Малаволья держать мне свечу.
Дон Сильвестро позаботился все подробно рассказать ’Нтони и прибавил, что дон Микеле, бригадир — человек, который не позволит мухам садиться на нос, и что он хотел посчитаться с ним.
— Я смеюсь ему в рожу, Дону Микеле, бригадиру! — ответил ’Нтони. — Я знаю, за что он на меня сердится; но на этот раз злиться он может сколько хочет, и лучше было бы, если бы он не топтал сапог, расхаживая перед домом Цуппиды в шляпе с галуном, точно у него корона на голове; люди плюют на него и на его шляпу.
И при встрече с ним смотрел ему прямо в лицо, прищуривая глаза, как должен делать смелый парень, который был в солдатах и не позволит на глазах у людей сбить шапку у себя с головы. Дон Микеле продолжал расхаживать по уличке из упрямства, чтобы не уступать ему, потому что готов был съесть его, как хлеб, если бы не его шляпа с перьями.
— Они готовы съесть друг друга! — говорил Ванни Пиццуто всем, кто приходил к нему бриться, или покупать сигары, или лесы, или удочки, или костяные пуговицы того сорта, что продаются по пять за гран.
— Дон Микеле и ’Нтони Малаволья не сегодня — завтра сожрут друг друга, как хлеб. Дону Микеле связывает руки эта проклятая шляпа с перьями. Он готов был бы заплатить Пьедипапера, чтобы убрать с глаз этого дурака ’Нтони!
И сын Совы, целый день только и знавший, что шататься болтая руками, встречая их, шел за ними по пятам, чтобы посмотреть, чем это кончится.
Пьедипапера, придя бриться и услыхав, что дон Микеле готов был заплатить ему, чтобы он убрал с глаз его ’Нтони Малаволья, надулся как индийский петух, оттого, что на селе ему придавали такое значение.
Ванни Пиццуто продолжал ему говорить.
— Бригадир готов был бы заплатить за то, чтобы держать в кулаке семью Малаволья, как держите вы. Только зачем это вы спустили ему эту историю с дракой, которую затеял с вами ’Нтони?
Пьедипапера пожал плечами и продолжал греть руки над жаровней. Дон Сильвестро начал смеяться и ответил за него:
— Мастер Ванни хотел бы вытаскивать каштаны из огня руками Пьедипапера. Вы же знаете, что кума Венера не хочет ни чужаков ни шляп с галунами; поэтому, как только ’Нтони Малаволья станет на ноги, ему одному достанется быть вьючным ослом для девушки.
Ванни Пиццуто ничего не сказал, но думал об этом всю ночь.
— Не испортить бы дела, — размышлял он про себя: — лишь бы схватить Пьедипапера за горло и в удачный день!
Удачный день пришел кстати, когда однажды вечером Рокко Спату совсем не показывался, а Пьедипапера в поздний час и с бледным лицом и растерянными глазами два или три раза приходил расспрашивать о нем, таможенная же стража бегала в разные стороны и суетилась, пригнувшись носом к земле, как охотничьи собаки, и с ним был и дон Микеле, с пистолетом на животе и в брюках, заправленных в сапоги.
— Вы могли бы оказать большую услугу дону Микеле, убрав с глаз его ’Нтони Малаволья, — снова начал говорить Пиццуто куму Тино, когда тот, чтобы купить сигару, забрался в самый темный угол лавчонки. — Вы оказали бы ему огромную услугу и сделали бы себе из него настоящего друга!
— Пожалуй! — вздохнул Пьедипапера, которому в этот вечер нехватало дыхания, и больше ничего не добавил.
Ночью по направлению к Ротоло и вдоль всего берега раздавались выстрелы, точно во время охоты на перепелов.
— Это не перепела! — приподнимаясь на постелях, чтобы послушать, бормотали рыбаки. — Это перепела на двух ногах, из тех, что носят контрабандный сахар, кофе и шелковые платки. Дон Микеле вчера вечером ходил по улицам в брюках в сапоги и с пистолетом на животе!
Пьедипапера оставался за стаканчиком в лавке Пиццуто почти до зари, когда еще горел перед входом фонарь; но на этот раз у него был вид собаки, разбившей кухонный горшок; он не отпускал обычных шуточек и спрашивал у всех, что это за чертовщина происходит, и не видел ли кто Рокко Спату и Чингьялента, и кланялся дону Микеле, у которого были распухшие глаза и запыленные сапоги, и насильно хотел угостить его стаканчиком. Но дон Микеле уже побывал в трактире, где Святоша говорила ему, наливая доброго вина:
— Ради всего святого! где это вы были и рисковали собственной шкурой? Разве вы не знаете, что если вас не станет, вы потянете за собой в могилу и других!
— А про мой долг вы забываете? Если бы я их поймал этой ночью с поличным, для нас это был бы хороший заработок, собачья кровь!
— Если вас хотят уверить, что это массаро Филиппо старается провезти контрабандой вино, вы не верьте, клянусь этим благословенным одеянием Марии, которое я, недостойная, ношу на своей груди! Это все ложь людей без совести, которые губят свои души, чтобы причинить зло ближнему!
— Нет, я знаю, что это! Это все шелковые платки, и сахар, и кофе, товару больше чем на тысячу лир, клянусь мадонной! — которые выскользнули у меня из рук, как ужи; но вся эта шайка у меня на примете, и в другой раз они от меня не уйдут!
Немного погодя Пьедипапера сказал ему:
— Выпейте стаканчик, дон Микеле, вам это будет хорошо для живота, раз вы не спали всю ночь.