Дон Микеле был в дурном расположении духа и пыхтел.
— Раз он вам говорит, чтобы вы вылили, так выпейте, — добавил Ванни Пицутто. — Если кум Тино сам платит, это значит, что у него есть из чего платить. Деньги-то у него есть, у мошенника! Он даже долг Малаволья купил; а теперь они платят ему палками.
Дона Микеле это заставило немножко посмеяться.
— Иудино отродье! — воскликнул Пьедипапера, ударяя кулаком по столу и притворяясь, что он на самом деле сердится. — В Рим каяться я его не пошлю, этого мальчишку ’Нтони!
— Отлично! — поддержал Пиццуто. — Я бы уж, конечно, не спустил ему. Э, дон Микеле?
Дон Микеле одобрительно хрюкнул.
— Я уж займусь тем, чтобы скрутить, как следует, ’Нтони и всю его родню! — угрожал Пьедипапера. — Не хочу, чтобы все село смеялось мне в лицо. Можете быть спокойны, дон Микеле!
И ушёл, прихрамывая, с проклятиями, точно уже сжил его со свету, и дорогой говорил сам себе: «Нужно дружить с ними со всеми, с этими полицейскими», и раздумывая, как сделать, чтобы дружить с ними со всеми, пошел в трактир, где дядюшка Санторо сказал ему, что ни Рокко Спату, ни Чингьялента не показывались, и потом прошел к двоюродной сестре Анне, которая не спала, бедняжка, а с бледным лицом стояла на пороге и смотрела во все стороны. Там он встретил и Осу, которая пришла спросить куму Грацию, нет ли у нее, случайно, дрожжей.
— Я только что встретил кума Моска, — сказал он тогда, чтобы посплетничать. — Он был без своей повозки, и готов биться об заклад, что он шел бродить на скалы позади огорода Святой Агаты: «Любить соседку очень прибыльно: и видишь часто, и дорога выгодна».
— Хороша святая, — висит на ограде, — эта Мена! — принялась орать Оса. — Ее хотят выдать за Брази Чиполла, а она крутит и с тем и с другим. Фу, какое свинство!
— Пускай! Пускай! Так все узнают, кто она такая, и откроют глаза. А разве кум Моска не знает, что ее хотят выдать за Брази Чиполла?
— Вы сами знаете, каковы мужчины! Если на них посматривает пустая девчонка, они все бегут за ней, чтобы позабавиться. Но потом, когда они задумают жениться, они ищут настоящую, как я понимаю.
— Кум Моска должен был бы жениться на такой, как вы!
— Я сейчас не думаю выходить замуж, но, конечно, во мне он нашел бы то, что нужно. Во всяком случае, мой участок принадлежит мне и никто не может на него выпустить когти, как на дом у кизилевого дерева, который, если поднимется буря, может снести ветер. Было бы на что посмотреть, если бы поднялась буря.
— Пускай! Пускай! Погода не всегда хорошая, и ветер разносит ветки. Сегодня мне нужно поговорить по делу, — вы знаете по какому, — с вашим дядюшкой Деревянным Колоколом.
Деревянный Колокол был вполне расположен говорить об этом деле, которому не было конца, а «затянувшиеся дела превращаются в змей». Хозяин ’Нтони вечно пел ему о том, что Малаволья честные люди и уплатят долг, но он хотел бы посмотреть, откуда они выкопают деньги? На селе ведь было известно, кто чем владел, до последнего чентезима, а эти честные люди Малаволья, даже продав душу турку, и половины не могли бы заплатить до пасхи, а чтобы забрать дом у кизилевого дерева, Нужна была гербовая бумага и другие издержки, это он знал, и правы были дон Джаммарья и аптекарь, когда говорили про разбойничье правительство; он, — как верно то, что его зовут дядюшка Крочифиссо, — был не только против тех, кто накладывал налоги, но и против тех, которые не хотели этих налогов, и наделали такой суматохи на селе, что честному человеку стало уже небезопасно жить в собственном доме с собственным имуществом, и когда пришли его спросить, не хочет ли он быть синдиком, он ответил:
— Ловко! А кто же будет заниматься моими делами? Я забочусь только о своих делах!
— А еще хозяин ’Нтони задумал выдавать замуж внучку, потому что его видели вместе с кумом Чиполла. Это видел дядюшка Санторо, и видел еще Пьедипапера, который сводничал Осу и помогал этому нищему Альфио Моска, который хотел завладеть ее участком.
— Он заберет его у вас, это я вам говорю! — кричал ему в самое ухо Пьедипапера, чтобы убедить его. — Кричите и беситесь у себя дома, сколько хотите. Ваша племянница созрела для него, как груша, и бегает за ним по пятам. Я же не могу закрывать у нее перед носом дверь, когда она приходит посплетничать с моей женой, не могу из уважения к вам, потому что она все-таки ваша племянница и из вашего рода.
— Хорошее у вас ко мне уважение! С таким уважением вы заставите меня потерять участок!
— Конечно, вы его потеряете. Если внучка Малаволья выйдет замуж за Брази Чиполла, куму Моска, чтобы утешиться, остается только взять Осу и участок!
— Пусть на ней женится хоть чорт!.. — воскликнул, наконец, дядюшка Крочифиссо, совсем сбитый с толку болтовней кума Тино. — Мне нет никакого дела, эта проклятая только заставляет меня грешить! Я хочу получить свое имущество, которое истинно заработал собственной кровью, как истинна в чаше на обедне кровь Иисуса Христа, и, как видно, имущество это украдено у меня, потому что каждый тащит, что может, и кум Альфио, и Оса, и Малаволья. Сегодня же начинаю дело и забираю себе дом!
— Вы — хозяин! Если скажете начинать дело, начну сейчас же.
— Еще нет. Подождем до пасхи; «человек крепок словом, бык — рогами», но я хочу чтобы мне уплатили все до последнего чентезима, и никого больше не стану слушать насчет отсрочек.
Пасха, на самом деле, была уже близко. Холмы опять начинали покрываться зеленью, а фиговые деревья снова были в цвету. Девушки посеяли на окнах базилик, и на него садились белые бабочки; даже на чахлом дроке в скалах появились бледные цветочки. Утром на крышах с зеленых и желтых черепиц поднимался пар, а воробьи шумели до захода солнца.
Дом у кизилевого дерева тоже как будто принял праздничный вид: двор был выметен, снасти в полном порядке висели вдоль стены и на колках, огород весь зеленел капустой и латуком; открытая комната, залитая солнцем, тоже казалась радостной, и все говорило, что приближается пасха. Старики выходили посидеть на пороге, а девушки пели на прачечном плоту. По ночам снова стали проезжать повозки, и по вечерам опять раздавался говор людей, выходивших поболтать на уличку.
— Куму Мену выдают замуж, — слышались разговоры. — Мать уже готовит ей приданое.
Время проходило, а время уносит как плохое, так и хорошее. Теперь кума Маруцца вся была занята кройкой и шитьем вещей, а Мена и не спрашивала, для кого это все делалось. Однажды вечером к ним в дом пришел Брази Чиполла со своим отцом, хозяином Фортунато, и со всеми родственниками.
— Вот кум Чиполла пришел к вам в гости, — сказал, вводя их, хозяин ’Нтони, как будто никто ничего не знал, между тем как на кухне готовили вино и каленый горох, а девушки и женщины были в праздничной одежде.
Мена и на самом деле казалась Святой Агатой в новом платье и с черным платочком на голове, так что Брази не сводил с нее глаз, как василиск, и примостился на стуле, зажав между колен руки, и от времени до времени тайком потирал их от удовольствия.
— Он пришел со своим сыном Брази, который теперь уже стал взрослым, — добавил хозяин ’Нтони.
— Конечно, молодые растут, а нас толкают в могилу! — ответил хозяин Фортунато.
— Выпейте теперь стаканчик вина, оно хорошее, — добавила Длинная. — Вот этот горох приготовляла моя дочь. Мне очень жаль, что я ничего не знала и не приготовила угощения, достойного вас!
— Мы были тут по соседству, мимоходом, — ответил хозяин Чиполла, — ну, и сказали себе: пойдем навестить куму Маруццу.
Брази, глядя на девушку, набил себе карманы горохом, а потом и малыши набрали полные горсти, и Нунциата с малюткой на руках напрасно старалась удержать их, говоря шопотом, точно в церкви. Старшие между тем принялись беседовать между собой под кизилевым деревом, окруженные кумушками, которые расхваливали девушку, какая она хорошая хозяйка, что держит дом чище зеркала. «Девушку ценят, как приучили, а паклю — как сучили».
— Вот и ваша внучка выросла, — заметил хозяин Фортунато, — и пора бы ее и замуж выдавать.
— Если бог пошлет ей хорошего мужа, мы ничего другого и не хотим, — ответил хозяин Нтони.
— «И браки и епископства суждены от бога!» — добавила кума Длинная.
— «Для доброй лошади всегда найдешь седло», — заключил хозяин Фортунато. — Такая девушка, как ваша внучка, всегда найдет хорошего мужа.
Мена, по обычаю, сидела рядом с молодым парнем, но. не поднимала глаз от передника, и Брази жаловался отцу, когда они уходили, что она не предлагала ему блюда с горохом.
— Что тебе еще нужно? — закричал на него хозяин; Фортунато, когда они отошли. — Только и слышно было, как ты грызешь, точно мул перед мешком ячменя. Смотри, ты залил себе вином штаны, Джуфа, и погубил мне новый костюм!
Хозяин ’Нтони, очень довольный, потирал себе руки и говорил невестке:
— Мне просто не верится, что с божией помощью мы добрались до гавани! Мене нечего будет больше и желать, и мы теперь наладим все остальное, и вы сможете сказать: «Правду молвил старый дед, что за горем будет смех».
В эту субботу, к вечеру, Нунциата зашла за пригоршней бобов для своих малышей и сказала:
— Кум Альфио завтра уезжает. Он собирает свои вещи.
Мена побледнела и бросила тканье.
В доме кума Альфио горел свет, и все было вверх дном. Немного спустя он пришел и постучал в дверь, и лицо у него тоже было не такое, как всегда, и он завязывал и развязывал узлы на кнуте, который держал в руках.
— Я пришел попрощаться с вами со всеми, кума Маруцца, хозяин ’Нтони, мальчики, и с вами тоже, кума Мена. Вино из Ачи Катены кончилось. Теперь Святоша взяла вино у массаро Филиппо. Я уезжаю в Бикокку, где мне с моим ослом найдется работа.
Мена молчала; ее мать только одна и раскрыла poт для ответа:
— Хотите подождать хозяина ’Нтони? Он рад будет с вами проститься.
Кум Альфио присел тогда на кончик стула с кнутом в руках и посматривал по сторонам, но не туда, где сидела кума Мена.