Слова эти он потом повторял дону Сильвестро, по случаю одной беседы с глазу на глаз, хотя, правда, дон Сильвестро сам и не открывал рта, а молча слушал. Потом оказалось, что он в ссоре с Беттой, дочерью мастера Кроче, потому что той хотелось быть синдиком, а отец позволил, чтобы ему надели юбку на шею, так что сегодня он говорил «белое», а завтра «черное», — смотря по тому, как желала Бетта. Сам он только и умел говорить: — Ведь синдик, кажется, я! — как научила его говорить дочь. Разговаривая с доном Сильвестро, она упиралась руками в бока и попрекала его:
— Вам сдается, что вам вечно позволят водить за нос моего простачка-отца, чтобы обделывать свои делишки и загребать обеими руками? Даже донна Розолина кричит повсюду, что вы объедаете все село. Но меня-то вы не съедите, нет! Я не помешалась на том, чтобы непременно выйти замуж, и охраняю интересы своего отца.
Дон Франко проповедывал, что без новых людей ничего не сделаешь и нет смысла призывать богатеев, как хозяин Чиполла, который говорил вам в ответ, что, по милости божией, у него свои дела, и ему нет нужды даром быть слугой народа; или же такого, как массаро Филиппо, который думал только о своих участках да о своих виноградниках, и лишь тогда навострил уши, когда заговорили о повышении пошлины на молодое вино.
— Отжившие люди! — задрав голову, заключал дон Франко. — Люди, годные для времен камарильи.[45] В наши дни нужны новые люди.
— Так пошлем за формовщиком, чтобы вылепил их на заказ, — отвечал дон Джаммарья.
— Если бы все шло, как нужно, все утопали бы в золоте, — произносил дон Сильвестро; и больше он ничего не говорил.
— Знаете, что нужно было бы? — вполголоса добавлял аптекарь, одним глазком заглядывая в заднюю за лавкой комнату. — Нужны были бы такие люди, как мы!..
И, шепнув им на ухо этот секрет, на цыпочках побежал и стал у входа, заложив за спину руки, подняв бороду вверх и покачиваясь на носках.
— Хороший бы это был народ! — бормотал дон Джаммарья. — В Фавиньяне или на других каторжных работах вы найдете их сколько хотите, и не посылая за формовщиком. Пойдите и скажите это куму Тино Пьедипапера или этому пьянице Рокко Спату, они как раз подходят к идеям вашего времени! Я знаю, кто украл из моего дома двадцать пять унций, а на каторгу в Фавиньяну не пошел никто! Вот вам новые времена и новые люди!
В эту минуту с чулком в руках вошла в лавку Барыня, и аптекарь поспешил проглотить все, что он хотел сказать, продолжал бормотать себе в бороду, а сам делал вид, что смотрит на тех, кто шел к колодцу. В конце концов, видя, что никто не смеет больше и пикнуть, дон Сильвестро заявил без обиняков, потому что он не боялся жены аптекаря, что из новых людей нет никого, кроме ’Нтони хозяина ’Нтони и Брази Чиполла.
— А ты не вмешивайся, — сердито сказала тогда Барыня своему мужу: — эти дела тебя не касаются.
— Я ничего и не говорю, — ответил дон Франко, поглаживая бороду.
А священник, раз уж преимущество оказалось на его стороне, потому что жена дона Франко была тут, так что он мог метать свои стрелы в аптекаря, забавлялся тем, что злил его:
— Хороши они, эти ваши новые люди! Знаете вы, что делает теперь Брази Чиполла, когда отец ищет его, чтобы нарвать уши за Осу? Он бегает и прячется то тут, то там, как мальчишка. Эту ночь он опал в ризнице; а вчера моей сестре пришлось послать ему тарелку макарон в птичник, где он прятался, потому что этот бездельник не ел целые сутки и весь был в курином помете! А ’Нтони Малаволья? Еще один великолепный новый человек! Дед его и вся семья из сил выбиваются, чтобы снова стать на ноги: а он, как только может под каким-нибудь предлогом удрать, идет шататься по селу и перед трактиром, точь в точь, как Рокко Спату.
Синедрион, как и всегда, разошелся, не придя ни к какому решению, и каждый остался при своем мнении. Кроме того, на этот раз присутствовала Барыня, так что дон Франко не мог на свой манер отвести душу.
Дон Сильвестро смеялся, как курица; и едва кончилась беседа, ушел также, заложив руки за спину и с головой, переполненной всякими соображениями.
— Посмотри на дона Сильвестро, — он благоразумнее тебя, — говорила Барыня мужу, когда тот закрывал лавку. — Это человек солидный и, если у него есть что сказать, Он держит это про себя и ничего не говорит. Все село знает, то он обмошенничал донну Розолину на двадцать пять унций, но никто не скажет ему это в лицо, вот он какой человек! А ты всегда будешь дураком, не умеющим вести свои дела, бездельником — одним из тех, что лают на луну, болтун!
— Да что же я, в конце концов, сказал? — плаксиво говорил аптекарь, поднимаясь за ней по лестнице со свечой в руке.
Знала ли она, что он говорил? При ней он не решался твердить свои глупости, у которых «не было ни головы ни хвоста». Он знал только, что дон Джаммарья шел по площади, крестился и бормотал:
— Хороша порода новых людей, как этот ’Нтони Малаволья, который шатается в этот час по селу!
11
Однажды ’Нтони Малаволья, шатаясь по селу, увидел двух парней, которые несколько лет назад отправились на корабле из Рипосты искать счастья и теперь вернулись из Триеста, или из Александрии в Египте, словом, издалека. Они тратили и тратили в трактире деньги почище кума Назо или хозяина Чиполла; они садились верхом на стол; шутили с девушками, и в каждом кармане куртки у них были шелковые платки; и вот все село перебудоражилось из-за них.
Когда ’Нтони вернулся вечером домой, он застал только женщин, менявших в боченках рассол и болтавших с сидевшими на камнях соседками; они коротали время рассказами и загадками, годными для детей, которые стояли и слушали, пяля отягощенные сном глаза. Хозяин ’Нтони тоже слушал, следя глазами, как процеживается рассол; он одобрительно кивал головой тем, кто рассказывал лучшие истории, и детям, когда те, не хуже взрослых, отгадывали загадки.
— Вот вам интересная история, — сказал ’Нтони, — про приехавших сегодня из чужих краев, и столько у них шелковых платков, что просто не верится; а на деньги они и не глядят, когда вынимают их из кармана. Они повидали полсвета, говорят они, так что и Треццу и Ачи Кастелло, вместе взятые, и не сравнишь. Но это и я видел; и там люди весь день веселятся, вместо того чтобы солить анчоусы, а женщины в шелках и с кольцами лучше, чем у Оньинской мадонны, разгуливают по улицам и подыскивают себе красивых моряков.
Дети смотрели на него во все глаза, и хозяин ’Нтони тоже слушал внимательно, как слушал и детей, когда они разгадывали загадки.
— Я, — сказал Алесси, медленно опоражнивая боченки и передавая их Нунциате, — когда я вырасту и захочу жениться, женюсь на тебе.
— Это еще не к спеху, — очень серьезно ответила Нунциата.
— Там, будто бы, города большие, как Катания, так что человек непривычный может заблудиться на улицах, он выбьется из сил, а все идет между двумя рядами домов, и не видит ни моря ни поля.
— Там бывал и дед Чиполла, — добавил хозяин ’Нтони, — и в этих-то краях он и разбогател. Но в Треццу он больше не вернулся и только послал детям деньги.
— Бедняга! — сказала Маруцца.
— Ну-ка, угадайте еще одну загадку, — сказала Нунциата: — «два светятся, два колются, четыре столба и одна метелка».
— Бык! — бойко ответила Лия.
— Ты знала эту загадку, что так быстро отгадала, — воскликнул брат.
— Хотел бы я тоже уехать, как хозяин Чиполла, чтобы разбогатеть, — вставил ’Нтони.
— Брось это, брось! — сказал ему дед, довольный видом боченков на дворе. — Теперь нам нужно солить анчоусы.
Но с тяжелым сердцем посмотрела на сына Длинная и не проронила ни слова, потому что каждый раз, когда говорили об отъезде, у нее перед глазами вставали те, что больше не вернулись.
А потом добавила: — «У кого ни головы ни хвоста, тому-то жизнь все и дала».
Ряды боченков растягивались все дальше вдоль стены, и хозяин ’Нтони, когда ставил боченок на место и нагнетал его камнями, говорил;
— Вот и еще один! На праздник всех святых все это будут деньги.
’Нтони тогда стал смеяться, точно хозяин Фортунато, когда ему говорили про чужое добро.
— Велики деньги! — бормотал он и снова думал про этих двух чужаков, которые разгуливали по селу, сидели, развалясь на скамейках в трактире, и позвякивали в карманах деньгами. Мать смотрела на него, точно читала у него в голове; не смешили ее и шутки, которые раздавались во дворе.
— Тот, кто будет есть эти анчоусы, — начала двоюродная сестра Анна, — должен быть сыном короля с короной, прекрасным, как солнце, и будет он ехать один год, один месяц и один день на своем белом коне; наконец он приедет к зачарованному колодцу из молока и меда; тут сойдет он с коня, чтобы напиться, и найдет наперсток моей дочери Мары, который сюда принесли феи, когда Мара уронила его в колодец, набирая в кувшин воды; и королевский сын, выпив из наперстка Мары, влюбится в нее; и проездит еще год, еще месяц и еще день, пока не приедет в Треццу, и белый конь привезет его к прачечному плоту, где моя дочь Мара будет стирать белье; и королевский сын женится на ней и наденет ей на палец кольцо, а потом посадит ее с собой на белого коня и увезет в свое царство.
Алесси слушал с разинутым ртом, и ему казалось, что он видит королевского сына на белом коне, увозящего с собой Мару двоюродной сестры Анны.
— А куда он ее увезет? — немного погодя спросила Лия.
— Далеко-далеко, в свою страну за морем, откуда уж больше не возвращаются.
— Как кум Альфио Моска, — сказала Нунциата. — Я не хотела бы уезжать с королевским сыном, если бы не могла уже больше вернуться.
— У вашей дочери нет ни одного сольдо приданого, и из-за этого королевский сын не приедет на ней жениться, — ответил ’Нтони, — и от нее будут отворачиваться, как всегда бывает с людьми, у которых ничего нет.
— Вот поэтому-то моя дочь и работает тут сейчас, а целый день была на прачечном плоту; она зарабатывает себе приданое. Не правда ли, Мара? По крайней мере, если не приедет королевский сын, приедет кто-нибудь другой. Я тоже знаю, что вс