И хозяин Чиполла сделал утвердительный знак головой.
— Всяк сверчок знай свой шесток, [19] — прибавил хозяин ’Нтони. Но Пьедипапера возразил, что, если бы дон Сильвестро удовольствовался своим шестком, у него в руках было бы сейчас не перо, а мотыка.
— А кому-то вы отдадите вашу внучку Мену? — сказал под конец хозяин Чиполла, обращаясь к хозяину ’Нтони.
— «Каждый думает о своем ремесле, а волк — об овце».
Хозяин Чиполла в знак согласия продолжал кивать головой, тем более, что он и хозяин ’Нтони как-то уже перемолвились насчет того, чтобы поженить Мену с его сыном Брази, а если торговля лупинами пойдет хорошо, у Мены будет приданое наличными, и дело можно будет быстро покончить.
— «Девушку узнают по воспитанию, а паклю — пo трепанию», — сказал в заключение хозяин Малаволья, и хозяин Чиполла подтвердил, что в округе все это знают, что Длинная сумела воспитать дочь, и каждый, проходя в этот час по уличке и слыша стук станка Святой Агаты, говорил, что кума Маруцца понапрасну не тратила масло в лампе.
Вернувшись домой, Длинная зажгла свет и вышла на галлерейку с мотовилом, чтобы на целую неделю наготовить себе цевок для пряжи.
— Куму Мену не видно, но ее слышно, день и ночь она у станка, как Святая Агата, — говорили соседки.
— Девушек так и нужно приучать, не у окна же им пробавляться, — отвечала Маруцца. — «Не к чести девицы торчать у окна светлицы».
— Иные, торча у окна, и мужа себе из прохожих вылавливают, — заметила двоюродная сестра Анна из двери напротив.
У двоюродной сестры Анны были причины так рассуждать, потому что ее сын, этот дуралей Рокко, запутался в юбках Манджакаруббы, одной из тех, что торчат у окошка и вызывающе поглядывают на прохожих.
Кума Грация Пьедипапера, услышав, что на улице идет беседа, тоже вышла на порог, в переднике, распухшем от бобов, которые она чистила, и стала жаловаться на мышей, изрешетивших ей мешок, как сито; можно было подумать, что это они нарочно проделали, будто соображают, как люди; и так разговор сделался общим, потому что эти проклятые животные и Маруцце наделали столько вреда. У двоюродной сестры Анны их был полон дом с тех пор, как сдохла кошка, животное, которое можно было ценить на вес золота, а сдохла она от пинка ногой кума Тино.
— Серые кошки лучше всего ловят мышей и найдут их и в игольном ушке.
— Только ночью кошкам не нужно отворять дверей, потому что в Ачи Сант Антонио вот так убили старушку. Разбойники украли у нее кошку и потом принесли ее обратно полумертвой от голода и бросили мяукать у дверей. У бедной женщины нехватило духу оставить зверька в такой час на улице, она открыла дверь и так впустила разбойников в дом. Чего только в наши дни не придумывают мошенники для своих проделок, а в Трецце появились рожи, каких никогда не видывали на скалах, притворяются, что идут ловить рыбу, а, если попадется, воруют белье, развешенное для сушки. У бедняжки Нунциаты украли так новую простыню. Бедная девочка! Воровать у нее, работающей, чтобы прокормить всех этих братишек, которых отец оставил у нее на руках, когда бросил ее и отправился искать счастья в Александрии в Египте. Нунциата теперь точно двоюродная сестра Анна, когда у нее умер муж и оставил ей весь этот выводок ребят, из которых самый старший, Рокко, не дорос еще ей тогда до колен. Потом двоюродная сестра Анна вырастила этого шалопая, чтобы видеть, как его украла у нее Манджакарубба.
В разгар этой болтовни прибежала Цуппида, жена мастера Бастьяно, конопатчика, жившая в конце улички и появлявшаяся, чтобы впутаться со своими словечками, всегда неожиданно, как дьявол во время литании, так что никто не знал, откуда она вынырнула.
— Да о чем тут говорить, — принялась она ворчать, — ведь и ваш-то сын Рокко никогда вам не помогал, а когда добывал грош, сейчас же нес его в трактир.
Цуппида знала все, что случалось на селе, и поэтому шла молва, что она целый день находу и босиком, чтобы шпионить, под прикрытием своего веретена, которое всегда держала высоко над землей, чтобы не задевать камней. Она всегда говорила правду, как святое евангелие, это было ее пороком, и поэтому-то люди, не любившие слышать, что она им напевает, обвиняли ее, будто у нее дьявольский язык, который всегда брызжет слюной.
— «Злой язык плюется ядом», а у нее и действительно был злой язык из-за этой ее Барбары, которую она не могла выдать замуж, — так она была заносчива и дерзка, — и все-таки мечтала для нее о сыне Виктора Эммануила.[20]
— Завидный кусочек эта Манджакарубба, — продолжала она, — бесстыдница, все село шлялось под ее окном. «Плохо для чести девицы торчать у окна светлицы», и Ванни Пиццуто приносил ей в подарок фиги, которые он украл у садовника массаро Филиппо, и они ели их вместе в винограднике, под миндальным деревом, он ее там видел. — А Пеппи Назо,[21] мясник, после того как его приревновал кум Марьяно Чингьялента, извозчик, бросил у ее дверей рога всех животных, которых резал, так что говорили, что он ходил чесать язык под окном Манджакаруббы.
Доброжелательная по природе, двоюродная сестра Анна с живостью ей возразила:
— Дон Джаммарья говорит, что осуждать ближнего — смертный грех.
— Дон Джаммарья читал бы лучше проповеди своей сестре, донне Розолине, — ответила Цуппида, — и не позволял бы ей притворяться молоденькой с доном Сильвестре, когда он проходит мимо, или с бригадиром доном Микеле. Она бесится от желания найти мужа, это в ее-то годы и с ее-то телесами, бедняжка!
— На все божья воля! — заключила двоюродная сестра Анна. — Когда умер мой муж, Рокко был не больше этой прялки, а сестрички были все меньше его. А разве я упала духом из-за этого? К горю привыкнешь, а потом дети помогают в работе. Мои дочки будут поступать, как я, и; пока на прачечных мостках есть камни, у нас будет на что жить. Посмотрите на Нунциату. Она сейчас умнее старушки и подымает малышей, точно это ее ребята.
— А где Нунциата, что ее не видно? — спросила Длинная у кучки оборванных шалунов, которые хныкали на пороге домишка напротив и хором подняли громкий крик при упоминании о сестре.
— Я видела ее на скалах, она связывала две ноши дрока и с ней был ваш сын Алессио, — ответила двоюродная сестра Анна.
Малыши замолчали, прислушиваясь, и потом снова запищали все разом, а старший из них, сидевший на большом камне, ответил минутку спустя:
— Не знаю, где.
Все соседки выползли, точно улитки во время дождя, и вдоль улички, от одной двери к другой, все время слышна была неумолкавшая болтовня. Открыто, было даже окно кума Альфио Моска, у которого повозка с ослом, и из этого окна клубом вырывался дым от горевшего дрока. Мена встала из-за станка и тоже вышла на галлерейку.
— О, Святая Агата! — воскликнули соседки; и все ее радостно приветствовали.
— Вы не подумываете выдать замуж вашу Мену? — вполголоса спросила Цуппида куму Маруццу. — Ведь на пасху ей уже исполнится восемнадцать, я это знаю, потому что она родилась в год землетрясения, как и моя дочь Барбара. Кто захочет взять мою дочь Барбару, должен сперва понравиться мне.
В это время на улице послышался шорох веток и появились Алесси и Нунциата, не видные из-за связок дрока, так они были малы.
— О! Нунциата! — воскликнули соседки. — И тебе не страшно было в такой час на скалах?
— Я тоже там был, — ответил Алесси.
— Я задержалась на прачечном плоту с кумой Анной, а потом у меня не было дров для печи.
Девчурка развела огонь и быстро-быстро принялась приготовлять все для ужина, между тем как братишки ходили за ней по пятам, как цыплята за курицей. Алесси скинул свою ношу и серьезный-серьезный, заложив руки в карманы, глядел из-за дверей.
— Нунциата! — позвала ее с галлерейки Мена, — когда поставишь горшок, приди сюда на минутку.
Нунциата оставила Алесси сторожить очаг и побежала присесть на перила галлерейки, рядом со Святой Агатой, чтобы тоже насладиться отдыхом, рука об руку с подругой.
— Кум Альфио Моска варит бобы, — заметила немного спустя Нунциата.
— Он, как и ты, бедняжка: у вас дома нет никого, кто приготовил бы вам вечером похлебку, когда вы возвращаетесь усталые.
— Да, это верно, он и стряпать умеет, и сам стирает себе, и рубаху штопает, — Нунциата знала все, что делал сосед Альфио, а дом его был известен ей, как собственная ладонь; — сейчас, говорила она, — он идет за дровами; теперь он обряжает осла — и виден был свет во дворе и под навесом. Святая Агата смеялась, а Нунциата говорила, что куму Альфио нехватает только юбки, чтобы быть настоящей женщиной.
— И вот, когда он женится, — сказала в заключение Мена, — жена его будет разъезжать в повозке с ослом, а он будет оставаться дома и растить детей.
Матери, собравшись на улице в кружок, тоже рассуждали про Альфио Моска; даже Оса клялась, что не хотела бы его в мужья, — говорила Цуппида, — потому что у Осы есть ее хороший кусочек земли, а если бы хотела выйти замуж, то не взяла бы мужа, у которого нет ничего, кроме повозки с ослом: «повозка — гроб», говорит пословица. Она, — хитрющая, приглядела себе своего дядюшку Деревянного Колокола.
Девушки, с своей стороны, принимали сторону Моска против этой гадкой Осищи; у Нунциаты же стало тяжело на сердце от презрения, с которым говорили про кума Альфио только потому, что он был беден и не имел никого на свете, и она вдруг сказала Мене:
— Будь я большой, я бы пошла за него замуж, если бы меня выдали.
Мена тоже хотела что-то сказать, но вдруг переменила разговор.
— Ты пойдешь в город в день поминовения усопших?
— Нет, не пойду, потому что не могу оставить дом.
— Мы пойдем, если торговля лупинами будет удачна; дедушка сказал.
Потом, подумав немного, добавила:
— Кум Альфио тоже собирается продавать там свои орехи.
Они обе замолчали, думая о празднике в честь усопших, где кум Альфио собирается продавать свои орехи.