— Я все знаю, — спокойно сказала Катерина Петровна. — Да вот беда: Ворона сбежал, придется тебя одного под суд отдать.
Керекеша затрясся. Он долго смотрел на Катерину Петровну испуганными, мигающими глазами, как бы вникая в смысл ее слов, затем с видом отчаявшегося человека сказал:
— Всё равно. Но я хотел про другое сказать. Это Ворона распустил слух, будто Максим с фронта убежал. Я ему только про один случай рассказал, а он… Это он, чтоб опозорить вас и Максима… А ваш Максим…
Катерина Петровна стояла над столом с таким выражением лица, словно не она Керекешу, а он ее осуждал.
— Максим так воевал!.. Когда лейтенанта поранило, он нас всех в атаку водил. А в первую минуту с кем не бывает… Когда видишь такой ужас кругом… — Керекеша неожиданно всхлипнул. — Он меня, раненого, из огня вытащил. Сам весь в крови, а меня тащит… Ему медаль за отвагу дали.
— Медаль?
— Да что медаль… — продолжал, всхлипывая, Керекеша. — Ему орден надо было дать, самый боевой орден, но он не любил хвалиться, если что сделает. Если б вы видели, как он немцев штемпелевал! Господи… Таких, как я, целый взвод его одного не стоит… И на него такую клевету возвели…
Катерина Петровна молча глядела на Керекешу. Глаза ее вспыхивали синими огоньками; покрасневшее лицо казалось совсем молодым.
— За что он вас так невзлюбил, этот Ворона? — спросил Керекеша.
— Мы с ним классовые враги, — пошутила Катерина Петровна.
— Да ведь он колхозник!
— А душа у него кулацкая…
Керекеша продолжал, задыхаясь:
— Он ваш пакет украл, а в книжке у меня подпись подделал…
— Какой пакет? — прошептала Катерина Петровна, чувствуя озноб. — Что ж ты мне ничего раньше не говорил?
Керекеша молчал; култышка его мелко дрожала.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась встревоженная Настя. Катерина Петровна сделала над собой усилие, чтобы не упасть. Руки ее одеревенели; она с трудом накинула на плечи пальто, но, уходя, сказала по-деловому:
— Посиди тут, Настя, мне надо в район… Да не волнуйся, пожалуйста!
XXI
Катерина Петровна впрягла лошадь в сани и, не обращая внимания на конюха, ходившего за ней следом, уехала в район.
Поздно ночью она вернулась такая расстроенная, что не могла снять хомут с лошади; молча кивнула на лошадь конюху и поспешно ушла, словно боялась, что он будет расспрашивать.
Катерина Петровна тихо вошла в комнату и остановилась у порога. Сын спал, бормоча что-то во сне и беспокойно шевеля раненой ногой. Жаль было его будить, и мать долго сидела у стола, глядя на спящего Максима. Лампа горела тускло, мигая, и лицо его казалось от этого особенно неспокойным. Не зная, чем заняться, Катерина Петровна вынула из печи холодный чайник, начала наливать в чашку и вдруг сообразила, что чай ведь остыл. Сконфуженно подошла к печи, собираясь развести огонь; звякнула крышкой чайника и испуганно посмотрела на сына: не проснулся ли? Но Максим спал глубоким, хотя и неспокойным сном.
В комнате было душно. Катерина Петровна накинула на плечи толстый шерстяной платок и вышла на улицу. Ночь была тихая, лунная. На снегу лежали короткие тени домов. В одном доме топилась печь, и дым вырастал из трубы, как белое сказочное дерево. Вырвавшись из трубы, дерево расширялось и постепенно росло; затем крона его начинала таять, сквозь ветви пробивалось синее небо, поблескивали звезды; наконец пушистая крона исчезала, а снизу, из отверстия трубы, опять вырывались клубы дыма, превращаясь в новое белое пушистое дерево. Так бесконечно оно росло и таяло, чтобы вырасти вновь.
Постояв посреди улицы, как бы размышляя, что дальше делать, Катерина Петровна медленно вышла в поле. Здесь начиналась синяя снежная пустыня. В этой пустыне, словно одинокая лодка в море, чернела дымящая сторожевая будка. В степи прошумел поезд, простучал колесами на стыках, оставляя за собой длинный хвост дыма, в котором потонули горящие низко над горизонтом звезды.
«Хорошо бежит», — подумала Катерина Петровна, глядя на исчезающий в степи товарный состав.
Каждый день на фронт шли поезда — везли людей, орудия, танки, самолеты. Катерина Петровна радовалась и верила, что скоро уже придет день, когда она отправится на Украину.
Она собиралась вернуться домой — надо отдохнуть, завтра много работы, — как вдруг заметила в поле одинокую фигуру. Кто-то стоял и так же, как Катерина Петровна, глядел на тающий над железной дорогой дым.
Катерина Петровна приблизилась и узнала Софью. Девушка обернулась на скрип шагов и сконфузилась. Катерине Петровне также стало неловко: она вспомнила, как Сидор Захарович, уезжая, просил не забывать о Софье.
— Что ты тут делаешь? — спросила Катерина Петровна, озабоченная неожиданной встречей.
— Так… — невнятно ответила Софья. — В хате скучно одной…
— Ты не сердись на меня, Софийка, — тихо сказала Катерина Петровна, желая помириться с девушкой. — Ты должна понять и не обижаться. У тебя все еще впереди, Софийка, а у меня… Я мать… Ты это понимаешь? Пятеро сыновей у меня… Я их растила… растила… и вот…
Софья заплакала. Катерина Петровна подошла к ней, словно мать, обняла ее и спросила:
— Чего ты? Что с тобой, Софийка?
Софья молчала, доверчиво прижавшись лицом к плечу Катерины Петровны. И они долго стояли молча, задумавшись. Каждая думала о своем горе. Неожиданно Софья прошептала:
— Я все понимаю, тетя Катря, все понимаю. А только и вы… и вы тоже поймите… — Софья заговорила бессвязно, торопливо. — Матерям всегда тяжело, но я тоже… я тоже буду матерью… и мой ребенок… может быть, никогда… никогда не увидит Степу… Отца не увидит…
Катерину Петровну ошеломило это. Она не знала, что ответить девушке. И вдруг заметила, что Софья почти раздета: поверх отцовского пиджака была накинута легкая шаль.
— Что же ты так выскочила из хаты? — заволновалась Катерина Петровна. — Софийка, голубка моя! Ты ж простудишься! Пойдем домой, я тебя горячим чаем напою.
Она силой уводила девушку к себе. Вот сейчас они затопят печь, согреют чай… Может быть, и Максим проснется, выпьет с ними чайку. Легче будет с ним говорить при постороннем человеке. А может быть, и совсем не надо будет ни о чем разговаривать?
Катерина Петровна и Софья приближались к колхозной конторе, когда их задержала чем-то напуганная Настя.
— Ой, — сказала она, хватая Катерину Петровну за рукав, — а я тебя так ищу… так ищу… Все село обошла. Максима разбудила… Тут милиционер якыйсь пакет от прокурора привез. Думала распечатать, да побоялась.
Передавая пакет, Настя прибавила, понизив голос:
— А ще милиционер сказал, шо Ворона под следствием. И я за тебя так боялась! Не дай бог, думаю, Ворона с тобой шо-нибудь сделал. Он же только прикидывался янголом, а сам настоящий зверь…
Катерина Петровна вскрыла большой конверт и, обнаружив толстую тетрадь, с радостным изумлением воскликнула:
— Ой, Андрюшин почерк… Это же от него… от сыночка… — Она прижала тетрадь к щеке. — А я думала, что Ворона спалил пакет. Настенька, голубка моя, это же весточка от Андрея! Он через фронт прислал…
Не сговариваясь, они втроем повернули к конторе, шумно прошли мимо сонного сторожа и, очутившись в кабинете председателя, начали торопливо зажигать лампу.
— Ну, давай, Катря, — сказала Настя, нетерпеливо раскрывая лежавшую на столе тетрадь. — Давай же читать, шо там наши детки пишут.
В комнате было тепло, лампа постепенно разгоралась, и даже Софья повеселела, глядя на счастливых матерей. Они сели у стола рядом, тесно прижавшись друг к другу. И пока Катерина Петровна листала тетрадь, словно любуясь почерком сына, Настя ворковала:
— Ой, Катря, какие же мы счастливые! Ось война кончится, к деткам своим вернемся. Эх, и ударим горем об землю, шоб оно в прах рассыпалось! Такую свадьбу сыграем, шо на весь свет прошумит. Ух, я ж и напьюсь, Катря! А шо ж, она ж у меня одна-однисенькая, моя Ниночка.
Катерина Петровна начала читать вслух, но вдруг умолкла и с испугом посмотрела на Настю.
— Что-то мне спать захотелось, — сказала она усталым голосом. — Голубки мои, тут столько написано, что до утра не кончим читать!
— Нехай Софья читает, — предложила Настя, — быстрее будет.
— Нет, Настенька, — возразила Катерина Петровна. — Софья нездорова, видишь, какая зеленая. Отведи ее домой да чаем угости. А то за ней некому поухаживать… А я тут на диване переночую. Что-то мне не хочется Максима беспокоить…
Настя ушла с явной неохотой, догадываясь, что Катерина Петровна хочет остаться одна.
Одевшись потеплее, Настя и Софья несколько раз выходили на улицу, чтобы проверить, есть ли свет в конторе. И они убедились, что Катерина Петровна не спит.
Софья уснула, а Настя все еще сидела у окна, борясь с дремотой. Наконец также уснула, положив голову на подоконник.
Проснувшись, она удивленно заглянула в окно, за которым сверкало холодное зимнее солнце. Потом тихо, боясь разбудить Софью, вышла на улицу.
Войдя в контору, Настя осторожно постучала в дверь председательского кабинета. Ей никто не ответил, но вдруг послышался стон, и Настя обеими руками схватила дверную ручку. Дверь была заперта изнутри, ключ торчал в замочной скважине. Настя постучала снова, на этот раз более настойчиво. За дверью повторился приглушенный стон. Тогда Настя выбежала из конторы, решив позвать Максима. Ей казалось, что с Катериной Петровной что-то случилось.
Когда Настя привела в контору встревоженного Максима, там уже собрались колхозники. С замирающим сердцем подошла Настя к дверям председательского кабинета и вдруг испуганно отпрянула: дверь распахнулась, на пороге появилась Катерина Петровна. У нее было бледное, усталое лицо, но во взгляде чувствовалась строгость, с какой Сидор Захарович встречал людей по утрам.
— Что вы тут шумите? — спросила она.
Максим пошутил:
— Митинг по случаю моего отъезда. Председательствуй, мать, а то и шумно у нас и регламента не соблюдаем.
Катерина Петровна пристально «посмотрела на сына. Он шутит, значит, на душе у него хорошо. Пусть едет, может быть, его счастье еще не захирело. Конечно, агроном колхозу позарез нужен, да ведь у него всего лишь отпуск. Грешно задерживать… Она еще ночью решила, что не станет возражать против его скоропалительного отъезда.