Ну, поймать я поймал его, а что дальше делать — не знаю. «Вас, спрашиваю, интересует партизанский отряд? Вы для связи приехали?» Он смеется, доволен, что я догадался. «Так точно, говорит, я послан для связи с отрядом, которым руководит некто Трясило». Так и сказал: «некто». Я это чудное слово навсегда запомнил. «На карте, говорит, его штаб обозначен, но не совсем точно, так что помоги разыскать».
Эге, думаю, губа не дура. Разбомбить товарища Трясило хочет. «Ну, говорю, пойдем, приведу туда в самый раз». Он ломается: «Не стоит беспокоиться, ты мне только покажи, куда идти».
«Сам не пойдешь, говорю, вместе пойдем». И веду его напрямик. Веду и думаю: как же это тебя связать, чтоб партизанам легче было доставить. Он посмотрел в карту и говорит: «Плохо местность знаешь, не туда ведешь». А я говорю: «Не волнуйся, я тут без компаса по всему лесу хожу».
А он еще больше волнуется. И все отстает от меня. Я уже сам вроде пленного — впереди иду. Потом не выдержал и говорю: «Давай-ка рядом пойдем, а то я вроде арестованный». Он, вижу, недоволен, но молчит — подходящий момент ловит.
И вдруг вижу: нечистая сила прет — фашисты идут навстречу. Пять человек, и все с автоматами. Смотрю на лейтенанта — ему утекать надо, а он усмехается про себя и даже кашлять начал, чтоб фашисты скорее нас заметили. Ну, думаю, капут пришел, прощайся, Никита, с белым светом…
Но все-таки не растерялся. Надел, думаю, нашу форму, так и получай по форме, как следует. И пока он усмехался, накинулся я на него, всунул ему кляп в рот и кричу не своим голосом: «Хальт! Хальт!» Потом повалил его на себя и только смотрю, чтоб кляп не выскочил. А гитлеровцы тут как тут. Он меня бьет, а они его. Он уже и про свою форму забыл, ногами от них отбивается. А они лупят его по чем попало. Я только смотрю, чтоб кляп не выскочил, чтоб он с ними заговорить не мог.
Лейтенант понял, в чем дело, и с отчаяния начал меня, как кошка, когтями царапать. Лысину разодрал, нечистая сила.
Ну, гитлеровцы, как увидали кровь, стащили его с меня, и тут пошла потеха. Сначала ему уши отрезали, потом обломали пальцы. Вижу: Николай Николаевич сознание потерял. Я тогда незаметно в сторону отполз. Думаю: с кляпом или без кляпа — теперь уже все равно.
А гитлеровцы режут его. Потом один из них сорочку заметил — своей немецкой фирмы. И еще на груди какой-то значок нашел: фашистский, конечно. Так они все и обмерли. Потом между собой: «гел-гел… гел-гел» — по-немецки, значит. И все своими глазищами на меня смотрят. Но не успели разглядеть: я автомат поднял да еще гранатой пригрозил. Они удирать начали. Я тогда и пошел строчить.
Смотрю: четверо упало, а пятый, нечистая сила, бежит. Я гранату метнул. В сторону, чтоб припугнуть гитлеровца. Он упал и ногами дрыгает…
«Не дрыгай, — говорю я ему, — все равно придется живого оставить. Потому как партизанам «язык» нужен».
Когда дядька Никита умолк, тетка покачала головой и со вздохом сказала:
— Не знаю, какого ты «языка» достал, а твой — без костей. С молодых лет все брешешь и брешешь.
— Не любо — не слушай, — возразил дядька, — а врать не мешай.
Конечно, и я и тетка не поверили ему. Тем неожиданнее было для нас появление Наташи, пришедшей по поручению товарища Трясило. Он велел ей узнать о самочувствии дядьки и поблагодарить за ценного «языка», доставленного в партизанский штаб.
III
Как только я начал выползать из землянки, захотелось найти тетрадь. Я не мог успокоиться, пока не добрался до тех мест, где когда-то погибла семья Полевого. Я то полз, то шел хромая, и, когда оказался в излучине знакомой реки, меня охватило такое волнение, словно мать увидел. Я долго не мог отдышаться и все лежал, глядя на камень, под которым прошлой осенью спрятал дневник. Этот камень я мог бы через сто лет узнать.
Затаив дыхание я подполз к камню, сдвинул его плечом. Вот она, выложенная цветными камешками, заветная нора. Я всовываю дрожащую руку в нору — и вдруг убеждаюсь, что тетрадь исчезла. Неужели партизанам удалось передать ее матери? А может быть, ее захватили гитлеровцы вместе с Полевым? Может быть, Наташа в самом деле подослана врагом? Слишком настойчиво допытывалась она, кто я такой.
Как-то она заметила, что я плохо вижу, и закричала:
— Ты близорук? Я так и знала.
Она обещала достать мне очки. Тетка Варвара совсем расстроилась:
— Думаешь, она очки принесет? Фашистов приведет к нам! Вот увидишь.
И впервые за все время тетка, запрещавшая мне отходить от землянки даже на десяток шагов, сама предложила погулять в лесу. Вот я и ушел на прогулку.
Вернувшись в землянку, я застал Наташу. Она что-то рассказывала угрюмой тетке Варваре. Увидев меня, Наташа вынула из брезентовой сумки несколько пар очков в отличной роговой оправе:
— Вот, выбери подходящие и носи на здоровье. Это трофейные. Фашисты на том свете и без очков обойдутся.
Лучше бы она не говорила этого. Очки хорошие, но противно было прикасаться к ним. Наташа притворилась, что не замечает моей брезгливости. Она спросила:
— Печатными буквами умеешь писать?
— Умею.
— А веришь, что Красная Армия разгромит фашистов?
— Верю, — сказал я, стараясь не глядеть на тетку, у которой от волнения задрожал подбородок.
— Вот и разъясняй это людям, — строго сказала Наташа, — убеждай их в этом. На карандаши и бумагу! Только погорячее пиши. Понял? А я завтра приду за листовками.
Как только Наташа вышла, тетка накинулась на меня:
— Что ты наделал, окаянный! Завтра она сюда фашистов приведет, и тебя и нас погубит!
IV
Дядька Никита ввалился в землянку, таща за собой мальчика, с головы до ног вымазанного сажей.
— Принимай, Варвара, еще одного сынка, — горланил дядька. — Этого Степой зовут. Он тоже смерти в лапы попался и насилу-насилу вырвался: сколько дней в старом дымоходе прятался!
Когда тетка рассказала ему о подозрительном поведении Наташи, Никита помрачнел. Тетка Варвара хотела покинуть землянку немедленно, но дядька был настроен слишком воинственно, чтобы согласиться с Варварой. Он собрал гранаты в углу, взял автомат и устроился у входа. Тетка еще больше заволновалась:
— Сдурел ты, окаянный, что ли? Они с тебя живого шкуру сдерут, на части тебя разрежут. Если себя не жалеешь, то хоть бы нас пожалел.
— Не бойся, Варвара, — балагурил дядька, — их будет не больше роты, а с одной ротой я как-нибудь справлюсь.
Он дежурил в кустах, у входа в землянку, весь день. Когда начало смеркаться, дядька вдруг закричал:
— Утекайте, страшная сила надвигается!
Мы увидели, как между стволами деревьев промелькнула фигурка девушки, направлявшейся в нашу сторону.
— Фашисты где-нибудь спрятались, — упрямо твердила тетка. И вдруг накинулась на меня — Да спрячь ты свои бумажки, окаянный!
Степа как-то особенно напряженно всматривался в лицо приближавшейся Наташи. И вдруг с криком побежал ей навстречу:
— Галя! Гале-ечка!
Наташа обняла мальчика, и так они шли к землянке, пошатываясь, словно захмелев. Они говорили о чем-то шепотом, затем, не глядя ни на кого, сели у землянки на траву и заплакали. Потом Наташа посмотрела на озадаченную Варвару и сказала:
— Это мой братишка Степа. Мы целый год не виделись.
Незаметно наступил вечер. Небо заполнилось облаками, собиралась гроза. Серые тучи как бы сползали на потемневший лес. Ветер гудел в соснах, раскачивая зеленые верхушки. Между ветками деревьев поблескивало пламя заходящего солнца. Тучи все ползли и ползли, появляясь неизвестно откуда, снижаясь над лесом, как тяжелый туман. Пахло гарью. Казалось, это тучи пахнут…
Наконец блеснула молния, лениво перекатился над верхушками сосен гром — глухой и немощный по сравнению с грохотом бомб, к которому уже привыкли наши уши. Брызнул дождь. Несколько капель упало на усы и подбородок дядьки Никиты. Он поднял голову, слизнул с усов задержавшуюся там дождевую каплю и улыбнулся:
— Теперь, Наташа, ты меня должна определить в отряд товарища Трясило, раз я тебе брата нашел.
— Не Наташа, а Галя, — сказал я и прибавил, обращаясь к Степе — Твоя сестра — обманщица, Наташей прикинулась.
— А ты не обманщик? — засмеялась девушка. — Думаешь, я не знаю, что ты не Омелько? Сразу догадалась. Ну ладно, дядя Никита, пойдем со мной, мы вам дадим работу.
Тетка Варвара была так взволнована, что в первую минуту не знала, что сказать. Только когда дядька начал собираться, она запротестовала, но Никита не слушал ее. С деловым видом он поправил гранаты, висевшие у него на поясе, привычным движением надвинул шапку на лоб, словно боясь, что ветер сорвет ее, и вдруг окликнул меня и Степу:
— Собирайтесь, хлопцы, нечего вам баклуши бить.
Однако увидеть Трясило нам не удалось. В глубине леса мы встретили только двух — трех незнакомых партизан, с которыми Наташа о чем-то шепталась. Затем она повела нас дальше.
И вот мы оказались в овраге, поросшем густым кустарником. Здесь стояла замаскированная трофейная пушка. На ящиках со снарядами сидел старик с жидкой серебрящейся бородой. У дядьки загорелись глаза. В первую мировую войну он был артиллеристом, и ему давно хотелось снова пострелять из пушки.
Наташа сказала:
— Вот и пушка. Она пока не нужна отряду. Будете с дедом Омелькой караулить ее.
Дядька Никита почесал затылок:
— Это ты меня в сторожа нанимаешь?
— Что вы, дядя Никита, — сказала Наташа, улыбаясь. — Будете командиром орудия. Ну, до свидания.
Как только она ушла, дед Омелько хмуро посмотрел на Никиту и сказал:
— Трясило приказал отвезти пушку на Лысый Горб. Так что помогите мне, хлопцы.
Однако дядька Никита не спешил. Он, кажется, собирался догонять Наташу. Дед испуганно загородил ему дорогу:
— Куда? Давай пушку везти. Командир что сказал?
Сумерки сгущались. Дальние стволы деревьев слились в сплошную сиреневую стену. Вокруг не было ни огонька. Лес будто вымер, только в том месте, где стояла пушка, лошади нетерпеливо били копытами о землю.