В отсутствие Жозефа Наполеон штурмом взял мост в Лоди. Для этого ему понадобилась одна-единственная отчаянная атака пехоты, во время которой, благодаря своей безудержной храбрости, он снискал себе среди солдат прозвище «Маленького Капрала». Именно во время этой операции ему стало окончательно ясно, что его ожидает великая судьба. Наполеон изгнал австрийцев из Ломбардии и захватил Милан, куда в мае перевел и свою ставку. Он также держал в блокаде ключевую австрийскую крепость в Мантуе. В июле новый главнокомандующий австрийцев, ветеран многих сражений фельдмаршал граф фон Вурмзер предпринял две контратаки на двух фронтах, чтобы освободить ее. В результате этих действий последовала серия ожесточенных сражений.
Когда Жозеф с Жозефиной достигли Милана, то обнаружили Наполеона и его штаб в палаццо Сербельони. По словам поэта Арно, это был «один из великолепнейших миланских дворцов, достойный самого короля».
Тот же Арно сравнивал гостиную генерала с фойе Парижской Оперы: «Никогда еще ставка командующего не напоминала по пышности двор. Это стало прологом к Тюильри». Однако великому полководцу сей дворец показался недостаточно роскошным, и он перебрался в виллу Кривелли у Момбелло, что в окрестностях Милана. Его салоны и огромный шатер посреди сада словно улей гудели от толп офицеров, челяди и армейских чиновников. Наполеон держал себя воистину по-царски: давал публичные обеды, выезжал с эскортом из 300 облаченных в красную униформу уланов из польского легиона генерала Домбровского. Вскоре мадам Бонапарт заправляла здесь, будто коронованная особа. Она приобрела себе закадычную подругу в лице маркизы Висконти, любовницы генерала Бертье, по миланской версии мадам Тальен, которая была при ней вроде камер-дамы. Наполеона маркиза привела в шок: «О боже! Что за женщины! Что за нравы!» Жозефина привезла с собой не только свою любимую собачку Фортюне, но и настояла на том, чтобы та спала вместе с ними в их супружеской постели (между прочим, эта питомица покусала Наполеона в их первую ночь). Кроме того, с ней прибыл некий капитан Ипполит Шарль, фатоватый гусар, большой любитель веселых розыгрышей с «лицом шлюхи». Когда об этом стало известно супругу, тому поначалу пришла мысль поставить капитана к стенке, но в конце концов генерал поостыл и, добившись его отставки, отправил соперника домой.
Почти все члены семейства Бонапарта так или иначе побывали в Момбелло, а Каролина и юный Жером проводили там школьные каникулы. Луи, обычно веселый и живой, пребывал в странной меланхолии. Гостил там и Феш, который сколотил на армейских поставках неплохой капиталец и с пользой для себя давал деньги в рост под откровенно грабительские проценты.
— Один лишь Люсьен предпочитал держаться подальше. Несмотря на всю свою занятость, генерал Бонапарт выкроил время, чтобы в августе написать Лазарю Карно, президенту Директории, жалобу на брата: «Один из моих братьев, комиссар военного департамента в Марселе, уехал в Париж, не имея на то разрешения. Этот молодой человек по-своему умен, но весьма неуравновешен. Всю свою жизнь он страдает от навязчивой идеи вечно совать нос в политику. В данный момент совершено очевидно, что большое количество людей желали бы запятнать мою репутацию, не брезгуя при этом любыми интригами, чтобы только придать выразительность глупым и вредным слухам. Я прошу вас помочь мне тем, что вы прикажете ему в течение двадцати четырех часов присоединиться к любой из армий. Я бы предпочел, чтобы это была северная армия».
Никто не сумел бы обвинить Наполеона в фаворитизме, т. к. данная армия несла один жестокий удар за другим. Но генерал Карно уже отправил туда одиозного поклонника Полины Фрерона. Тем не менее Наполеон добавляет: «Могу ли я порекомендовать моего брата Луи, того самого адъютанта, которого я направил к вам перед битвой при Лонато? Этот бесстрашный молодой человек заслуживает того высокого мнения, которое, я не сомневаюсь, сложится о нем и у вас». Действительно, Луи произвел такое благоприятное впечатление, докладывая об обстановке на фронте, что Карно тотчас повысил его до чина капитана, подарив при этом дорогой набор пистолетов.
Генералу вскоре снова подвернулся повод пожаловаться на Люсьена, направившего Карно необдуманное послание: «Вам станет ясно из одного только прочтения письма моего брата, каким скудоумием страдает сей молодой человек, — писал Наполеон. — Он не раз попадал в переделки еще в 93 году, несмотря на мои постоянные предупреждения. Ему хотелось изображать из себя якобинца. На его счастье, ему было только восемнадцать, и молодость стала для него единственным оправданием. Иначе он наверняка бы оказался в числе шайки смутьянов, что опозорили нашу страну. Для него было бы нежелательно снова возвратиться в Марсель, и не только ради него лично, но и ради пользы общества. Там он, несомненно, связался бы с интригами, и вообще в этой части страны у него имеются весьма дурные связи. Теперь, когда Корсика обрела свободу, вы бы оказали мне огромную услугу, отправив его туда, если он не готов присоединиться к рейнской армии. Возможно, тем самым он принесет республике какую-то пользу». Жозеф к тому времени уже уехал из Милана на Корсику, с которой недавно убрались англичане. Старик Паоли покинул остров еще ранее, на этот раз навсегда. Новый режим на острове просто сгорал от желания заручиться поддержкой брата знаменитого корсиканского генерала, и поэтому Жозефу без особого труда удалось поставить своих людей на все ключевые посты Кроме того, ему возвратили бывшую собственность их семьи, включая и «Каса Буонапарте» При англичанах этот дом занимал английский офицер Хадсон Лоу, чье имя еще прогремит в один прекрасный день Наполеон написал Жозефу из Милана. «Что бы ни случилось, я хочу, чтобы дом оставался в хорошем состоянии и в нем можно было жить Сделай все, что в твоих силах, чтобы придать улице достойный вид».
В ноябре 1796 года на итальянском фронте сложилась критическая обстановка Австрийцы изо всех сил пытались облегчить положение Вурмзера, который был вынужден искать убежища в Мантуе. Бонапарт на голову разбил его посреди болотистой местности вокруг Арколе. Главная задача заключалась в том, чтобы овладеть мостом Во время этой акции генерал, не выпуская из рук трехцветного знамени, вел за собой войска, но на ближних подступах к мосту, пробегая по кладкам над трясиной, свалился в канаву. Наполеон наверняка бы утонул, но Луи сумел вовремя его вытащить. Юноша уже успел отличиться, выполнив важное распоряжение брата: он проскакал под непрерывным вражеским огнем, неся с собой приказ Наполеона Когда он вернулся, Наполеон сказал брату: «Я думал, что ты убит» Штурм моста Арколе произвел на французов огромное впечатление, и невысокий генерал превратился во Франции в настоящего героя. И все же 1797 год принес с собой еще большую славу. Австрийцы предприняли в январе последнюю атаку для спасения в Мантуе Вурмзера, но посреди снега и льда Бонапарт разбил их при Риволи, где они понесли потери около 14 тысяч убитыми и ранеными, и практически обратил неприятеля в бегство. Многим в этом сражении он был обязан Мюрату, который искусно командовал кавалерией. Вурмзер капитулировал месяц спустя, после чего французы пошли на Вену. Великолепный полководец, эрцгерцог Карл попытался преградить путь, но после трех последовавших одно за другим поражений император в апреле предложил перемирие. Затем Наполеон отправился в мае на захват Венеции, где ему удалось покончить с этой старейшей республикой.
Двор в Момбелло продолжал процветать. Вскоре туда прибыла Мария-Анна — угловатое мужеподобное создание с вечно кислой миной и тяжелым характером. «Самая неприятная особа из известных мне женщин», — вспоминала мадам Д’Абрантес. — Мадам Баччиоки постоянно была резка с матерью, но, с другой стороны, с кем она была приветлива? Я ни разу не встречала людей, что были бы так остры на язык». Теперь у Марии-Анны имелся супруг, которого она привезла с собой. Это был корсиканский майор по имени Паскуале Баччиоки. Анна-Мария сочеталась с ним браком первого мая 1797 года в Марселе, где он снимал комнаты в том же доме, что и Летиция. Баччиоки был на пятнадцать лет старше своей молодой жены: высокий, пухлый, с одутловатым лицом, довольно милый, но неисправимо глупый, а главное, ровным счетом ничего из себя не представлявший. Это был еще один мелкий дворянчик из Аяччо, близкий родственник кузена Поццо ди Борго, и в его семье были сильны паолистские настроения. В нем всегда находилось нечто комичное, даже его фамилия, которая переводилась как «поцелуй глазки». Люсьен постоянно жаловался, что «майор ничего не делает, а только знай пиликает на своей скрипке». Летиция настояла, чтобы этот брак был освящен в церкви. В глубине души все Бонапарты неодобрительно отнеслись к этому союзу. Меттерних замечает в своих воспоминаниях: «Наполеон наверняка бы предпочел иметь шурина, наделенного большим умом». И тем не менее Мария-Анна получила в качестве приданого 40 тысяч франков. Судя по всему, Баччиоки тоже временами сожалел о своем опрометчивом поступке, ведь острый язычок его супруги подчас не щадил даже ее брата. Она разговаривала быстро и отрывисто, резким, сухим тоном, если верить Люсьену, без всякого итальянского акцента, хотя, если в том была необходимость, умела быть довольно очаровательной. Они оба — Баччиоки и его супруга — сменили свои христианские имена. Мария-Анна переименовалась в Элизу, а майор из Паскуале превратился в Феликса. Год спустя у них родился сын, Феликс-Наполеон, проживший на свете всего полгода.
Однажды в июне Наполеон, работая у себя в кабинете в Момбелло, услышал доносившийся из-за ширмы шум. Решив взглянуть, в чем там дело, он обнаружил одного из своих штабных офицеров поверх Полины и, как пишет приятелю Семонвиль, потребовал, чтобы тот немедленно женился на его сестре. Свадьба была отпразднована согласно всем канонам священной церкви, и Полина, как и ее сестра, получила 40 тысяч франков приданого. Ее супруга звали Виктор Иммануил Леклерк. В ту пору ему было двадцать пять. Это был невысокий, невзрачный, бесцветный сын богатого мельника из Понтуаза. В те дни он производил впечатление недурного улова. Наполеон повысил его до бригадного генерала за две недели до бракосочетания. Леклерк выставил себя на посмешище, пытаясь перенять царственные замашки своего шурина: как и тот, он носил шляпу слегка набекрень и любил расхаживать взад и вперед, заложив за спину руки. И хотя, судя по всему, Полина была рада замужеству, она по-прежнему оставалась довольно взбалмошной особой, если верить Арно. В 1798 году у четы родился сын, которого она нарекла Дермид, позаимствовав это имя из песен Оссиана.