Этот брак повлек за собой довольно много циничных высказываний по всей Европе. По ту сторону Ла-Манша лорд Каслри шутил, что, по его мнению, время от времени необходимо приносить в жертву минотавру девственницу. Однако русскому царю было не до шуток, и он заметил, что «следующим шагом будет загнать нас в леса». Должно быть, есть в том ирония судьбы, что свадьба состоялась 1 апреля. Марию-Луизу в Париж сопровождал сам Меттерних, направленный со «специальной миссией» к императору Наполеону. Во время грандиозного официального банкета в Тюильри, вслед за бракосочетанием, этот ушлый дипломат подошел к окну и, подняв бокал перед собравшейся снаружи толпой, провозгласил: «За римского короля!» Он нарочно пытался создать впечатление, будто австрийский император признал Наполеона полноправным членом семейства и наградил его титулом, который некогда давался наследникам «священной Римской империи».
«В первые три месяца их супружества Наполеон днем и ночью ни на шаг не отходил от императрицы, — рассказывает нам его секретарь Агатон Фэн. — Даже самые настоятельные дела могли оторвать его от нее не более чем на несколько минут». Он всегда находился в ее апартаментах, ведя с ней беседы, изучая ее книги, слушая, как она поет и играет на рояле. Он пытался научиться танцевать, играл с ней в бильярд и давал ей уроки верховой езды. Несомненно, Мария-Луиза тепло отвечала на его любовь.
Подобно ее отцу, австрийскому императору, поменявшему несколько жен, за безукоризненным поведением новая императрица скрывала огромную жажду чувственности. Физическая любовь вскоре стала настоящей потребностью ее существования до такой степени, что Мария-Луиза просто не могла больше без нее обойтись. В то время как эта потребность являлась залогом ее брака со столь зрелым мужчиной, как Наполеон, параллельно она делала их брак хрупким, пусть даже и верным, ведь по своей натуре Мария-Луиза была женщиной, способной безоглядно отдаться только одному мужчине.
Король «Хосе Примеро» не приехал на бракосочетание, так как увяз в решении государственных дел Испании. Его брат подумывал в это время о том, не вернуться ли ему в Испанию, дабы установить там французское владычество на более прочной основе, но свадьба помешала осуществлению этих планов. Вместо него военными операциями руководили маршалы Сульт и Массена, причем первый, будучи главнокомандующим, частенько наведывался к Наполеону в Париж. Ситуация упорно продолжала меняться к худшему. У Талаверы в июле 1809 года Уэлсли нанес поражение французской армии, численно превосходящей его собственную, и хотя позже был вынужден отступить, по-прежнему представлял для французов существенную угрозу. Теперь все зависело от того, смогут ли последние выдворить с полуострова британский экспедиционный корпус. Но французы предпочли разделить свои силы. Массена засел по соседству с линией обороны Уэлсли у Торрес Ведрас, лишенный возможности пробиться вперед, поскольку Сульт был вынужден принять навязанный ему Жозефом план покорения Южной Испании и отвел 60 тысяч столь необходимых для Массена солдат. Как только Сульт в 1810 году оккупировал Севилью, совершенно неожиданно для всех армия испанских патриотов вступила в Кадис, естественную твердыню, и обосновалась там вместе с оппозиционным правительством. И хотя после восьмимесячного сопротивления Сарагосса была вынуждена сдаться на милость победителю, с точки зрения военной стратегии город не представлял особой ценности. Вскоре сам император начал впадать в отчаяние, видя всю тщетность своих попыток завоевать эту невозможную страну, когда-то едва ли не раболепного союзника, но теперь успешно сдерживающую натиск его закаленных в боях полков, чьи ряды редели с каждым днем. В конце концов Наполеон начал подумывать о возможности заключения компромисса с англичанами. Время от времени Жозеф грозился отречением от трона, хотя не собирался этого делать. Как-то раз он написал Жюли, требуя, чтобы та покинула Морфонтен и прибыла к нему, захватив с собой как можно больше денег. Не считая местных налогов от Мадрида и нескольких других городов и кое-какой конфискованной у церкви собственности, Жозеф фактически сидел без гроша в кармане. И хотя сей король мог со свечой в руке пройтись в Севилье во время торжеств Святой Недели, он сам и его режим были глубоко презираемы. Несмотря на то что Жозеф был весьма умерен в питие, в народе его прозвали «Дон Пене Бутылка». В сущности это было клеветническое обыгрывание его имени (между прочим, его слабость к испанским любовницам не вызывала нареканий). Его войска занимались убийствами и грабежами совершенно безнаказанно, а сам Сульт специализировался на произведениях искусства. Жозеф в письме к супруге как-то раз заклеймил «ужасное обращение с людьми со стороны военных губернаторов». Тем не менее с глуповатым самодовольством он пребывал в убеждении, что, получи он от императора большую независимость, испанцы встанут за него горой.
Готовясь к этому событию, Жозеф в апреле 1810 года издал ряд эдиктов: разделил страну на французский манер на тридцать восемь департаментов и заменил оккупационную армию гражданской милицией. Он утратил всякую связь с реальностью. Должно быть, Жозеф ощутил шаткость своего положения, когда король Луи был вынужден отречься от трона. Младший брат Наполеона оказался не способен понять, что главное назначение его страны заключалось в том, чтобы воспрепятствовать проникновению в Европу британских товаров через ее порты. Вместо этого Луи поощрял контрабанду и позволял американским судам заниматься доставкой британских товаров. Император распорядился, чтобы он нанял французских таможенных чиновников. Согласно графу Моле, Наполеон велел брату помнить о том, «что прежде всего и превыше всего, ты — французский принц». Но король Людовик (так он ставил свою подпись) возразил: «Тебе следовало предупредить меня об этом, прежде чем давать мне корону. А то, что ты требуешь от меня сейчас, грозит упадком и запустением стране, чью судьбу ты вверил мне, чье процветание является теперь моим первейшим долгом». В Голландии то и дело происходили стычки между голландцами и французами, и на жалобы брата король неизменно откликался со смехотворной самонадеянностью. В его небольшом дворце в Гааге Луи окружали голландцы или те, кто им сочувствовал. С другой стороны, королева Гортензия, сохранявшая преданность отчиму, все еще видела себя француженкой и возглавляла профранцузскую партию, что, разумеется, еще больше отравляло и без того нелегкие отношения этой супружеской четы. В декабре 1809 года, когда король прибыл в Париж на семейный совет по поводу развода Жозефины, император угрожал аннексией Голландии, заявляя, что та «не что иное, как английская колония». Вскоре Наполеон начал размещать в голландских портах французские гарнизоны, но в ответ на это его брат отдал распоряжение губернаторам Бреды и Берген-оп-Зоом оказывать императорским войскам всяческое сопротивление, правда, весьма безуспешно. К маю 1810 года все владения Луи к югу от Рейна вошли в состав Франции, а Утрехт и Гаага оказались оккупированы. Судя по всему, за королем оставался один Амстердам. Это было жестоким ударом по его самолюбию. 3 июля 1810 года он принял тайное отречение в пользу своего сына Наполеона-Луи. Он уже распродал кое-что из своих имений и вывез за пределы страны деньги и бриллианты. Той же ночью с двумя преданными ему офицерами Луи бежал через германскую границу на один из Богемских курортов — для лечение своих хворей. Императору потребовалось две недели, чтобы выяснить, куда же подевался его брат. Не теряя зря времени, он оккупировал целиком Голландию, сделав ее частью Французской империи.
Жером был со своим братом-императором в лучших отношениях. Не исключено, что его больше интересовали развлечения, нежели власть. Жизнь в Наполеонсхоэ, этом вульгарном подражании Версалю, шла своим чередом. Здесь беспрестанно сменяли друг друга дорогостоящие балы, банкеты, санные выезды, театральные спектакли, где было полным полно «актрис», с которыми у Жерома имелись бесчисленные романы. Даже не чаявшая в нем души юная королева Вюртембергская постепенно стала терять терпение. Жером растранжирил еще больше денег, когда они зимой 1809–1810 года наведывались в Париж за покупками — там король Вестфалии пустил на ветер полтора миллиона франков, купив для себя корону и несколько причудливо разукрашенных карет, не говоря уже о том, что заказал свою статую и пятьдесят четыре бюста, статую и двадцать бюстов королевы Екатерины, двадцать шесть бюстов других членов клана (на все это был поставлен мрамор с принадлежащих Элизе каменоломен Каррары). Он слегка всполошился, когда из Касселя пришла весть о грозящем ему банкротстве, и попытался, в который раз, занять денег у императора, по безуспешно. Когда же брат стал настаивать на пересмотре границ его королевства, Жером возмутился: «Неужели Вашему величеству угодно унизить меня в глазах всей Европы?» Однако вскоре уступил. Подобно Мюрату, он лелеял надежду получить Польшу. Тем временем он развлекался тем, что разработал для вестфальских солдат ужасно дорогую униформу и раздобыл воротнички всех великих рыцарских орденов, новых и старых: от итальянской Железной Короны Ломбардии до датского Слона. Он не только перенял у брата его униформу, но и такие манеры, как держать руку, заложив ее за полу мундира. А так как попеременно его бросало то в напыщенную помпезность, то в лихорадочное веселье, подражание оказалось довольно удачным.
В Неаполе король Иоахим Наполеон и королева Каролина тоже были не столь счастливы. 6 сентября 1808 года Мюрат въехал «в наипреданнейший из городов», нарядившись в огромную треуголку с белым плюмажем и украсив себя с головы до пят золотом и подобающими случаю бриллиантами. Небезынтересно отметить, что сопровождал его всего лишь один адъютант, бесстрашный и безукоризненно порядочный граф де ла Вогийон. Каролина прибыла лишь три недели спустя. Королевская чета пришла в восторг от своего королевства и его воистину царских дворцов; палаццо Реале, расположенный прямо у моря в Неаполе (с великолепными террасами лимонных деревьев), был довольно обширен, а дворец Казерта, в нескольких милях от столицы, размерами превосходил даже Версаль. Королева ввела в них помпезный церемониал на манер двора своего брата, а «король Джоаккино Наполеоне I» (если верить французскому посланнику, герцогу д’Обюссону ла Фейладу, каким-то чудом уцелевшему после событий 1789 года) не замедлил приобрести для публичных появлений на редкость чопорные и высокомерные манеры. Супруги принялись устраивать балы в Портичи, этом не