аполитанском Фонтенбло, и небольшом дворце Ля Фаворита у моря. Месяц спустя после своего воцарения Мюрат торжествовал незначительный триумф, — его войска захватили Капри и взяли в плен командующего английским гарнизоном сэра Хадсона Лоу. И тем не менее в их новых владениях Иоахима и Каролину поджидал ворох нерешенных проблем: казна была пуста, страна кишела партизанами, сохранившими верность Бурбонам, не устранена была угроза со стороны британского флота, а содержание французской оккупационной армии — разорительно.
Ведь Наполеон оставался, по словам Фредерика Массона, «колодцем, в который потоком лились французское золото и французская кровь».
Действительно, Мюрат был настолько неуверен в своих, подданных, что ночами все свое свободное время, если не волочился за юбками, проводил за чтением полицейских сводок. Чтобы как-то расположить к себе неаполитанцев, он сделал щедрые подношения алтарю Сан-Дженнаро, святому покровителю его владений, но его тотчас одернул шурин, вычитав за «обезьянье подражание неаполитанцам». Наполеон то и дело вмешивался во внутренние дела, настаивая на введении в королевстве наполеоновского кодекса. Бонапарта раздражало, что Иоахим видел в его одаренной сестре не более чем супругу и старался держать ее на второстепенных ролях. Лаура д’Абрантес рассказывает, что «Иоахим, подобно всем затюканным мужьям, громогласно заявлял, что ни за что не потерпит, чтобы жена помыкала им», добавляя, что «не желает становиться вторым Баччиоки». Далее Лаура замечает; «Они стали с королевой завзятыми врагами, и в их дворце в Неаполе царит нескончаемый раздор». Полиция частенько перехватывала письма Каролины к императору, полные критики собственного супруга, еще более выводя последнего из себя.
Более того, когда в конце 1809 года супруги по причине развода Жозефины посетили Париж, чтобы принять участие в обсуждении вторичной женитьбы императора, Мюрат оказался единственным, кто возражал против австрийской партии, опасаясь, как бы это не положило конец его надеждам присоединить к своим владениям Сицилию. Наполеон тем не менее позволил Иоахиму организовать вторжение на остров с целью его захвата. Случилось так, что эта авантюра, предпринятая осенью 1810 года, обернулась полным крахом, и король Иоахим взвалил всю вину на шурина. Он уже и без того горел негодованием, получая беспрестанные упреки (кстати, вполне обоснованные) за то, что в массовом порядке набирал в неаполитанскую армию французских дезертиров. К этому времени император уже ввязался с Мюратом в ожесточенный спор из-за американских судов, которые с попустительства Иоахима незаконно провозили в Неаполь английские товары. Примирение Мюрата и Каролины, которое произошло в марте (результатом его стала беременность Ее величества), однако, оказалось недостаточным, чтобы устранить недовольство Наполеона. Он не сделал исключения даже для двух англичанок, гувернанток Мюратов, мисс Дейвис и миссис Тилфорд. В самый разгар враждебных настроений они обе застряли во Франции, так как королевская чета отказалась позволить им вернуться на родину.
Элиза добилась осуществления своих честолюбивых планов и присоединила к своим владениям Тоскану, причем, что весьма не типично для Бонапартов, при помощи такта и дипломатии. Вместо того чтобы подарить Тоскану и Парму сестре, когда в 1808 году их правитель оказался низложенным, Наполеон включил их в состав Французской империи. Элиза намеренно не показывала виду, что разочарована. «Я не страдаю избытком честолюбия, — писала она Люсьену, — и здешний климат меня вполне устраивает». Но она тайком наносила визиты во Флоренцию (как некая графиня де Мондиони), чтобы познакомиться с художественными собраниями города и его салонами. Постепенно она начала переписку с тосканскими чиновниками, включая самого шефа полиции, который жаловался ей на недостатки администрации. Элиза продолжала подобострастно внимать императору, правя Луккой именно так, как того хотелось последнему, составляла ежегодные отчеты о доходах, чтобы честно платить контрибуцию, и пригласила французских инспекторов, дабы те засвидетельствовали, что ее порты закрыты для английских судов. И была вознаграждена.
В мае 1809 года Наполеон сделал Элизу генерал-губернатором Тосканы, даровав ей титул Великой герцогини. Ее супруг, князь Феликс, не удостоился звания Великого герцога, а просто был назначен командиром местного гарнизона, и ему вменялось в обязанность подчиняться приказам супруги. В сущности Элиза выполняла функции вице-короля, даже если на бумаге Тоскана считалась частью Франции. Элиза устроила свою резиденцию во дворце Питти, который она полностью обновила, а в качестве загородных мест отдохновения выбрала несколько прекрасных тосканских вилл. Летом ее двор переезжал в Пизу. Теперь владения Элизы простирались от Апеннин до моря (включая в себя Эльбу, а вскоре, возможно, и вожделенную Корсику). Великая герцогиня набрала себе из числа флорентийской знати приличествующий царской особе двор и лейб-гвардию. Их напыщенность и церемонность были, пожалуй, излишне претенциозными, несмотря на то, что Элиза брала уроки этикета у мадам де Жанлис (бывшей гувернантки детей герцога Орлеанского). Она высокомерно пользовалась буквой «Е» в качестве личной подписи, в подражание «N» своего брата, и всем напоказ читала перевод книги Болингброка «Представление о патриотичном правителе». Элиза, не заботясь о расходах, пригласила труппу французских актеров, чтобы те давали представления попеременно с местной итальянской труппой. И все-таки Элизе хватило здравомыслия, чтобы поместить на своем новом штандарте старый бонапартовский герб и в письмах к императору подписываться «…Твоя наипреданнейшая и покорнейшая сестра». Разумеется, время от времени возникали неизбежные разногласия; например, когда Элиза отказалась депортировать вздорную немку, вдову «милого принца Чарли» графиню Олбани, Наполеон написал: «Ты моя подданная, а посему обязана подчиняться моим министрам, как любое другое лицо французской национальности», и даже угрожал арестом. Тем не менее Элиза сумела утвердить свою власть, посадив недругов страны за решетку, беспощадно расправлялась с разбойничьими бандами и упразднила монастыри. Кроме того, она возродила «академию де ла Круша», хранительницу традиций тосканского языка. Вскоре стало заметно, что в землях, которыми управляла герцогиня, постепенно воцарились покой и благоденствие. Талейран насмешливо называл Элизу «Семирамидой из Лукки» (иронично сравнивая ее с российской императрицей Екатериной Великой, прозванной «Северной Семирамидой»).
Частная жизнь Элизы целиком и полностью была подчинена ее привычкам. «Паганини бежал от патронессы в 1809 году и отказался вернуться несмотря на все ее слезные мольбы. Однако у него имелись бесчисленные последователи, включая барона Капелле, префекта Ливорно, некого синьора Эйнара, генуэзского купца, которому она разрешила торговать с англичанами, и барона де Черами, забавного интеллектуала, с которым она в отчаянном галопе носилась верхом по полям и лугам, а затем отдавалась ему прямо в траве. У принца Феликса в палаццо Крочетта имелся свой собственный двор и любовницы. Поговаривали, будто Элиза сама выбирала их для супруга. Атмосфера там напоминала, по словам мадам Сен-Эльм в Оленьем парке, обстановку в личном борделе Людовика XV. Изредка встречались по вечерам и вместе с дочерью Наполеоне-Элизой посещали театр, где у них имелась собственная почетная ложа, после чего расходились каждый по своим дворцам и к своим возлюбленным, хотя случалось, что спали вместе. Когда Элиза в 1810 году отправилась в Париж на бракосочетание Марии-Луизы, ее в семи каретах сопровождали шесть фрейлин, пятеро камергеров и два пажа, и визит обошелся казне около миллиона франков. Мария-Луиза докладывала отцу: «Великая герцогиня Тосканская весьма умна. Она некрасива, но зато дочь ее — прекраснейшее создание из тех, кого я когда-либо видела». Во время своего пребывания в Париже Элиза родила третьего ребенка, сына, названного Жеромом-Шарлем, и приобрела себе в лице Фуше весьма полезного друга. Эту дружбу они сохранили до конца своих дней. Что весьма примечательно, когда весной следующего года малолетний Жером-Шарль умер от водянки головного мозга, мать его была сломлена горем. Характерно, что «мадам мать» написала своему зятю Баччиоки: «Я не в состоянии предложить вам даже малейшего утешения, поскольку сама в таковом нуждаюсь, но в этом мире ничто не способно утешить нас».
Герцогиня Полина продолжала предаваться страстям и капризам. По всей видимости, она страдала воспалением маточных труб, вероятно, вследствие перенесенной гонореи, что причиняло ей нестерпимую боль, отнимало силы и угнетало морально; впрочем, об этом можно только догадываться. Кроме того, подобное состояние делает женщину особенно возбудимой в сексуальном плане. Отношения Полины с таким чересчур щедро наделенным природой любовником, как Форбен, имели для нее печальные последствия. Ее лейб-медик, доктор Пейр, установил причину ее недомоганий и предупредил, что физическая любовь способна привести к серьезным осложнениям. Разумеется, Полина проигнорировала сей столь неуместный, с ее точки зрения совет В 1807 году с войны вернулся Камилло Боргезе, причем при довольно комических обстоятельствах. Он так отличился в битве при Фридланде, что его шурин повысил его в ранге до генерала и доверил почетное поручение доставить в Париж депеши, возвещающие о заключении мира между Францией и Россией. Весьма печально, но официальный императорский посыльный, Мусташ, получил копии депеш. Толстый коротышка Боргезе, не доехав до столицы, был перехвачен официальным курьером, а так как Мусташ отверг предложение принять 20 тысяч франков за задержку в пути, то Камилло прибыл с радостным известием, когда оно уже стало общественным достоянием. Хотя отношения князя Боргезе с супругой за последнее время улучшились, он и Полина жили по-прежнему порознь. Княгиня обосновалась в прекрасной вилле в Ницце, на Бай де Анж, где климат и редкое для нее воздержание сотворили истинное чудо для ее здоровья. Однако, несмотря на то что личный курьер постоянно доставлял ей модные новинки из Парижа, Полина страдала от скуки Именно поэтому она вызвала к себе скромного представителя своей столичной челяди, пригожего собой музыканта, «замеченного» в свое время Каролиной. Молодой маэстро, Феличе Бланджини, родом из Пьемонта, был на год ее моложе и уже сочинил имевшую некоторый успех оперу «Нафтали». Когда он прибыл на место, его пригласили в будуар Полины, где, окаменев от изумления, граничащего с ужасом, маэстро лицезрел, как негр-слуга на руках нес свою хозяйку в ванну, причем последняя была в чем мать родила. Полина тотчас воспылала к музыканту безудержной страстью. День за днем они вместе распевали его романсы. Он перекладывал на музыку ее ужасающие стихи, и вместе с Полиной они поочередно пели и их тоже. Феличе получил «повышение» до сожителя, и ему возбранялось отлучаться с виллы более чем на два часа, а если такое, случалось, за ним посылали лакея, который тотчас доставлял его обратно. Когда бы его госпожа ни выезжала прокатиться в карете, она брала с собой на прогулки дрожащего, как осиновый лист, маэстро. Дрожь объяснялась тем, что Бланджини пребывал в бесп