обеду столом с нарезанными ломтями говядины и холодной спаржей.
Что на самом деле хотела сказать миссис Кушнер? Что она думала? Я слышала: «Ты одна из нас». И одновременно я слышала: «Ты не такая, как мы». Чему верить? И почему это воспоминание осталось у меня на всю жизнь? Историю про миссис Кушнер я пересказывала и раньше. Писала о ней в эссе и других воспоминаниях. Я считала эту историю важной из-за того, что вдруг мне, ребенку, наносят эмоциональную травму, говоря, что, живи я в годы войны, я могла спасти людей и моя вина в том, что я не смогла этого сделать. Но теперь я понимаю, что в этом воспоминании скрыта правда и потому оно не стерлось из памяти. Миссис Кушнер, схватившая меня за руку и рассматривавшая пристально, не желала мне зла. Она говорила не думая и высказала общее впечатление, возникавшее у людей при виде меня. Это был первый — хотя далеко не последний — запомнившийся мне случай, когда мне сказали, что я не та, кем себя считаю.
Однажды, лет в двадцать с небольшим, я записала, сколько раз я слышала от людей, что не похожа на еврейку, за один день. Шапиро — ваша фамилия по мужу? Никогда не видела еврейки с такой внешностью. Временами я расстраивалась и злилась. Что это вообще значило — не выглядеть евреем? Безусловно, среди евреев было много блондинов с голубыми глазами. Подобные замечания, если они исходили от неевреев, казались скрытым антисемитизмом, а в устах евреев звучали как ненависть к самим себе. Еще более неловким — и в то же время сильным и постыдным источником затаенной гордости — было понимание, что так некоторые пытались мне сделать комплимент. У меня была нееврейская красота. Как выяснилось, моя красота на сорок восемь процентов была французской, ирландской, английской и немецкой.
«Именно так и выглядят евреи», — отвечала я, мысленно посылая всех к черту. Я говорила о своем еврействе повсюду, где бы ни находилась. Это был мой фирменный фокус, который неизменно вызывал интерес и даже изумление. Ты еврейка? Да ладно! И я отвечала, покорно рассказывая о своем семейном древе yichus: это слово на идише означает «из хорошей семьи». Без остановки принималась я перечислять свои достижения: «Училась в иешиве. Воспитана в ортодоксальных традициях. Разумеется, соблюдаю кашрут. Две раковины, две посудомоечные машины, все как положено».
17
А вот этот эпизод я забыла, пока месяцев восемь спустя после того утра в Джапантауне мне о нем не напомнили. Я поехала в Вашингтон, округ Колумбия, на большую ежегодную писательскую конференцию, где случайно встретила старую знакомую, с которой в последний раз виделась, когда нам было по двадцать с небольшим. Посреди огромного выставочного зала, заполненного людьми, мы обменивались новостями о детях, мужьях, книгах, преподавательской работе. Мне не пришло в голову поделиться с ней своим недавним открытием. Место и время были неподходящие, и потом, мы в то время не были так близки. Я уже собиралась двигаться к следующему стенду, как она вдруг вспомнила то давнее лето и конференцию в Миддлбери, штат Вермонт, где мы познакомились, будучи молодыми писателями — участниками стипендиальной программы в колледже «Брэд Лоаф».
— Когда я думаю о тебе, то вспоминаю именно тот вечер, — сказала подруга. — После ужина мы целой группой сидели за столом — среди нас были и стипендиаты, и сотрудники факультета, помнишь?
Замолчав, она посмотрела на меня испытующе. Факультет в «Брэд Лоаф» состоял из литературных гигантов. Некоторые стипендиаты сами продвинулись в корифеи. Что же произошло в тот вечер?
— Марк Стрэнд[31] пристально посмотрел на тебя через стол и бросил: «Вы не еврейка». Он это провозгласил. Как факт. В присутствии всех. И никак не мог успокоиться. Продолжал буравить тебя взглядом. «Вы не еврейка. Просто быть не может, чтобы вы были еврейкой».
Слова старой подруги запали мне в душу, а шумно кипящий вокруг нас конференц-зал округа Колумбия отступил, будто нажали на кнопку и выключили звук. Знакомый рефрен теперь приобрел совершенно другое значение, и тому, чтобы сбросить его со счетов, противилось все мое нутро.
— В его словах был такой напор, — продолжала она. — Ведь он был поэтом, человеком, прекрасно понимающим цену и значение языка. Он полностью осознавал эффект своих слов. Было такое чувство, что он лишал тебя того, кем ты была. Все повторял и повторял ту фразу. И все больше злился, как будто подозревал тебя во лжи.
Если бы пришлось, я бы не смогла вспомнить тот вечер. Что бы тогда ни случилось, оно было погребено под слоями ваты. Я даже не могла бы утверждать, что была лично знакома с Марком Стрэндом. Я представила его угловатое красивое лицо. Немного похож на Клинта Иствуда. Романтическая фигура, поэт-лауреат Соединенных Штатов, мой кумир. Совсем недавно мне в Instagram попалось фото могилы Стрэнда на севере штата Нью-Йорк. Надгробный камень, отполированный, но с необработанным верхом, сурово возвышался на фоне снега.
МАРК СТРЭНД,
ПОЭТ. 1934–2014.
Дожил до восьмидесяти. По низу надгробия строчка из его произведения: ГДЕ БЫ НИ БЫЛ, Я ТО, ЧЕГО НЕТ.
— Никак не могу забыть тот момент, — продолжала подруга. — Ты отвечала хладнокровно. Не показывала обуревавших тебя чувств. Интересно, чего тебе стоило сохранять спокойствие?
— Я ничего такого не помню, — еле слышно сказала я.
Блондиночка.
Как оказалось, Марк Стрэнд знал обо мне то, чего я сама не знала. Он сосредоточил взгляд на мне, будто прикладывая контурную карту. Дело было не только в белокурых волосах и голубых глазах. Нет, речь шла о чертах лица, о структуре костей, об оттенке кожи — данные никак не сходились. Мое пренебрежение к его словам явно его оскорбило. Это был очень восприимчивый человек — поэт, которым я восхищалась до такой степени, что позднее сделала фрагмент его стихотворения эпиграфом к одной из моих книг, — и этот человек требовал, чтобы я посмотрела на себя со стороны, долго, внимательно.
Как могло случиться, что я так ничего и не заподозрила? Даже после того, как мама проговорилась о моем зачатии? Тем летом в «Брэд Лоаф» мне было тридцать с небольшим. Прошло всего лет шесть, как Сюзи рассказала мне о практике смешивания спермы. Казалось бы, мне в душу должна была закрасться тень сомнения. Но сомнений не было. Как и подозрений. Я решительно игнорировала факты. Просто сидела, бойкая и уверенная, под звездным вермонтским небом. Мне было безразлично, что подобное повторяется раз за разом и почему Марк Стрэнд так убежденно настаивал на своем.
«Со мной всегда так», — пожав плечами и вздохнув, обычно говорила я. Эти слова легко мне давались. «Со мной всегда так».
18
У меня впереди был целый день в Сан-Франциско. Наверное, я могла бы отменить и свой давно запланированный обед, и планы на вечер, но что бы я тогда делала? Забралась обратно в постель? Останься я в номере, понятно, чем бы все закончилось. Каждые пять минут я проверяла бы почту в надежде получить ответ от Бенджамина Уолдена. Конечно, я и так буду это делать, но хотя бы на ходу. Кто знает, сколько пройдет времени, прежде чем он мне ответит, если он вообще собирался отвечать? Он мог быть в отъезде. Или болеть. Или мы вовсе ошиблись в этом человеке и в своих догадках. Было ли такое возможно? Я то и дело спрашивала Майкла, могло ли происходившее быть безумной иллюзией, совпадением, стечением обстоятельств, которое мы приняли за факты.
Такие мысли приходили в голову от потрясения. Я испытывала шок. Загнанное в угол, застрявшее сознание направляет усилия на перетасовку данных. Словно воспроизводя видео по кругу, я то и дело возвращалась к началу: результаты из Ancestry.com, Филадельфия, А. Т., Бетани Томас, Пенсильванский университет, студент-медик, Бен Уолден. Я обдумывала давний разговор с матерью, пытаясь найти дополнительные зацепки. Об отце думать было невыносимо. Мысли об отце приблизили бы его ко мне, и тогда бы ему открылось происходящее. Таков был ход моих рассуждений. Я не хотела разбивать сердце покойного отца.
Мы с Майклом бродили внутри просторного здания «Джапан-центр» недалеко от отеля. Даже утром там уже было много туристов. Целые семьи японцев фотографировались у подножия пятиэтажной бетонной пагоды Мира. Мы обошли весь торговый комплекс, проходя мимо японских, китайских и корейских ресторанов, бутиков. Миновали парикмахерскую, кондитерскую. В магазине канцтоваров я обошла все отделы в поисках идеального блокнота. Писатели проявляют фетишистские наклонности, когда дело касается материалов для работы, и я здесь не исключение. Перекидные, цельнокартонные, с обложками, без обложек, карманные — как будто сам блокнот мог бы повлиять на исход дела. Кончилось тем, что я купила несколько упаковок каталожных карточек, осознав то, что еще не смогла бы объяснить: моя жизнь теперь состоит из фрагментов, которые мне предстоит тасовать и перетасовывать в попытках понять ее суть.
В обед я встретилась с подругой, которую не видела с тех пор, как та пару лет назад переехала на Западное побережье. Встреча была назначена в строго вегетарианском ресторане в Мишен[32]. Когда мы с ней несколькими неделями раньше договаривались встретиться, я думала, что разговор будет на обычные темы: работа, семья, политика, сплетни. Теперь же, наверное, беседа пойдет немного по-другому. Как мне говорить о происходящем? А как не говорить?
Сидя на заднем сиденье такси по дороге в Мишен, я на мобильном проверила почту. Пришло пять новых писем, пролистав которые я ощутила обескураживающую пустоту. Прошло уже два часа, как я послала сообщение Бену Уолдену. Он жил в Портленде. Мы находились в одном и том же часовом поясе. Не пора ли ему уже проверить почту? Меня охватило безумное, иррациональное нетерпение. Обновить, обновить.
Я представила дом на тихоокеанском северо-западе, на расстоянии короткого перелета от того места, где я сейчас находилась: угол Валенсия-стрит и Мишен-стрит. Я представила старого человека с седыми волосами и голубыми глазами, в брюках цвета хаки и флисовой безрукавке. Возможно, в эту самую минуту он придвигал стул к заваленному бумагами и медицинскими журналами письменному столу. Рядом с ним стояла бы дымящаяся керамическая кружка с чаем. Там, за столом, обязательно было бы панорамное окно, выходящее во дворик, утопающий в тени осин и тополей. Ведь я романист, и придуманные мной персонажи не менее реальны для меня, чем люди в повседневной жизни. Но это был не персонаж. У меня в голове стоял такой шум, что я бы не удивилась, если бы он был слышен от Сан-Франциско до самого Портленда. Возможно, как раз сейчас Бенджамин Уолден включал компьютер, открывал почту и, пролистав запросы по сбору средств от демократов (мне казалось, что он, вне всякого сомнения, поддерживает демократов) и объявления из гольф-клуба (он был похож на человека, играющего в гольф), добирался до мейла, в теме которого стояло «Важное письмо».