Ресторан, который подруга выбрала для нашего совместного обеда, назывался «Грасиас Мадре»[33]. Я тогда не заметила таившейся в названии иронии и только год спустя, пытаясь восстановить события того дня, заглянула в ежедневник и не смогла сдержать смеха. «Грасиас Мадре». Пока я, преодолевая головокружение, плыла, как призрак или запойный игрок, по Мишен-стрит к ресторану, в мыслях у меня была не мама и я, безусловно, не намеревалась ее благодарить. Я приняла решение, если в тот день вообще можно говорить о решениях, что мои родители находились в полном неведении об обстоятельствах моего зачатия. Произошла случайность. Ошибка. Или, возможно, их обманул кто-то из сотрудников института. Мои родители прожили жизнь, ничего не зная, как и я. Любое другое объяснение было невыносимо.
19
Пережить этот день мне помогла внешняя невозмутимость. Вулкан, бушевавший внутри, не был заметен снаружи — такая у меня особенность. Я держусь молодцом, даже когда боюсь лишиться чувств. За обедом в «Грасиас Мадре» я рассказала подруге о случившемся, понимая, что излагала подробности истории, но не проживала ее. Слышала вылетающие изо рта слова, замечала ее внимательный, пораженный взгляд, но часть меня вознеслась и зависла над реальностью, будто эта история была не обо мне.
Зависание продолжилось и вечером в Сан-Франциско. Мы за несколько месяцев запланировали ужин с парой друзей, которых обожали. Мы предвкушали, что этот вечер станет настоящим праздником дружбы, когда вино льется рекой и всем весело. Пока мы с Майклом шли пешком от отеля до дома друзей в Пасифик-Хайтс, я все еще нервно вертела в руках мобильник. Целый день прошел, а от Бенджамина Уолдена ни слова. Вдруг он мне вообще не ответит? Но разве молчание — это не ответ своего рода, не доказательство? «Уважаемая мисс Шапиро! Сожалею, но вы ошибаетесь. Уважаемая мисс Шапиро! Я никогда не был донором спермы. Уважаемая мисс Шапиро! Вы просто спятили!»
Вот что я помню: великолепный, сказочный дом, парадную гостиную, где подавали напитки, прежде чем все направились в расположенный в паре кварталов ресторан. «Водкатини» и две оливки в бокале на длинной ножке. Днем я отправила друзьям сообщение, предупредив, что их ждет, как я выразилась, сенсационная новость. Выбор слов мне казался подходящим. Мы были в Сан-Франциско, в конце концов. «Хорошая сенсационная или плохая сенсационная»? — переспросила в ответном сообщении хозяйка дома. «Сенсационная, и точка». Они не сводили с нас выжидающих взглядов. Какая это была новость? Мы с Майклом, очутившись в одной команде, передавали содержание истории, как актеры в пьесе — черной комедии, — перебивая друг дружку, разыгрывая сюжет деталь за деталью, одна драматичнее другой. Водка действовала должным образом. Мои чувства притупились, я стала словоохотливее. Получилась хорошая история. Просто отличная. От меня, можно сказать, стал ускользать тот факт, что это была моя история. Все смеялись. Напряженно ожидали развязки. Мы обсуждали это почти весь вечер за стейком с картошкой фри и хорошим французским вином.
На следующий день я получила сообщение: «Есть ли что-нибудь от доброго доктора?» Тон вчерашней хозяйки был прохладным и снисходительным, что было ей несвойственно. Обычно она обладала острым восприятием, была настроена на правильную волну. Я уже начала отчаиваться по поводу хоть какого-нибудь ответа от Бенджамина Уолдена. Несколько раз перепроверила его электронный адрес, чтобы убедиться, что набрала его без ошибок. Разумеется, это была чушь. Чего я ждала? Что Бенджамин Уолден помчится отвечать на письмо, вероятно возымевшее эффект разорвавшейся бомбы? Однако, целыми часами носясь по своим делам, я не находила в себе ни терпения, ни способности проявлять рациональность. Добрый доктор был моим биологическим отцом. Тем временем последовало новое сообщение: «Держи нас в курсе дела!» Меня задевал ее тон. Как могла она не понимать, что речь идет не о мыльной опере, а о моей жизни? Позже, гораздо позже, я пришла к пониманию, что я сама представила историю как анекдот. И Майкл тоже. Сделали мы это по ошибке и из самозащиты. Представить случившееся в форме истории из жизни, наверное, было не так болезненно.
В тот вечер — на второй спланированный нами ужин в сказочном доме — я отправилась в гости с твердым намерением молчать. Я не собиралась монополизировать вечер друзей. Ведь они не были виноваты, что моя жизнь взлетела на воздух. За столом собрались прекрасные рассказчики, и проходили целые минуты, когда мне удавалось забыть, что подо мной разверзлась земля. Я ела паэлью с морепродуктами, пила больше вина, чем следовало. Смеялась, рассказывала другие, легкие истории, со звоном чокалась бокалом. Встречалась глазами с сидящим через стол Майклом. «Я с тобой», — говорили те глаза.
Странно, но мне по-прежнему казалось, что можно продолжать жить, будто ничего не случилось. А ничего и не случилось на самом деле. Нам кое-что открылось, но это было дело минувших дней. Так было и раньше, было всегда. Мой отец никогда не был моим отцом. Доктор из Портленда всегда был моим отцом. Я была не той, кем себя раньше считала. Но я была той, кем всегда была.
На следующее утро, когда я проснулась, то поняла, что больше ждать не в состоянии. Безусловно, мне следовало выждать больше чем два дня. Правила поведения в подобных ситуациях, о которых говорила Дженнифер Мендельсон, предполагали, что можно ждать ответа недели, месяцы, а иногда и бесконечно. Позже я прочитаю в интернете образцы писем, которые следует отправлять в таких ситуациях, — в основном в сети встречаются письма родителей, зачавших детей с использованием донорской спермы, желавших выйти на связь с анонимными донорами, — в них попадаются фразы типа «бесценный дар» и «невероятно счастливы и благодарны». Эксперты проповедуют терпение. «Если вы не получите никакого ответа, вы должны уважать желание донора сохранять тайну личной жизни. Нарушая молчание с донором вашего ребенка, будьте искренни и не теряйте надежды».
Кому: доктор Бенджамин Уолден
От кого: Дани Шапиро
Тема: по поводу моего письма
Уважаемый доктор Уолден!
Я понимаю, что мое письмо, должно быть, стало для вас неожиданностью, и с почтением отношусь к тому, что вам, вероятно, требуется время осмыслить эту информацию, прежде чем решить, как отреагировать. Однако буду вам признательна просто за подтверждение, что письмо вами получено. Я сама еще не пришла в себя. Это поставило всю историю моей жизни с ног на голову. И если вы не получили письмо, я перешлю его вам.
Спасибо. Надеюсь на ваш ответ.
20
Кому: Дани Шапиро
От кого: доктор Бенджамин Уолден
Тема: re: По поводу моего письма
Уважаемая мисс Шапиро!
Прошу прощения за задержку с ответом. Я был в отъезде, плюс мне необходимо время, чтобы осмыслить присланную вами информацию. Я поделился ею со своей женой, и мы ее обдумываем. Сейчас мы проживаем в поселке для престарелых и с удовольствием проводим время с детьми и внуками. Если вы желаете прислать дополнительную информацию, мы будем рады ее изучить.
Мне, девочке, не позволялось изучать Талмуд, древнее собрание текстов, в которых раввины и ученые-филологи исследовали и разбирали значение каждого слова Ветхого Завета. Само слово «талмуд» означает «учение». Пока мальчики читали Талмуд, мы, девочки, изучали не такой интересный диним, представлявший собой собственно законы. И все же я обязана своему образованию в иешиве присущей мне любовью к анализу языка. Пока мы в отеле Джапантауна собирали вещи, я вслух читала Майклу письмо Бена Уолдена. Ответ пришел через два часа после моего излишне настойчивого, не по образцу составленного напоминания. Я почувствовала сильное облегчение, моим действиям нашлось оправдание. У меня было так мало возможностей достичь цели — ничего, кроме интуиции, — и интуиция пока меня не подвела. Добрый доктор ответил на мою простую человеческую мольбу.
Я отметила, что он воспользовался словом «плюс» вместо союза «и». Я не знала, о чем это говорило, кроме того что это был интересный лингвистический выбор. Поделился ею со своей женой. Мы обдумываем. Это могло означать только одно: он действительно был донором спермы. Концы с концами сходились. Семьдесят восемь минус пятьдесят четыре равняется двадцать четыре. Минус девять месяцев — получится двадцать три. Возраст, когда он был молодым студентом-медиком в Пенн. В своем первом письме я нарочно не упомянула деталей — ни Института Фарриса, ни Пенсильванского университета. Я спросила, считал ли он, что в моих словах есть смысл, и вот что он ответил. Да. Да, такое вполне могло быть.
Мы сейчас проживаем в поселке для престарелых и с удовольствием проводим время с детьми и внуками. Я восприняла это как просьбу, хотя он ни о чем не просил. Не нарушайте нашей размеренной жизни — такой подтекст был у этих слов. Не обижайте нас. В каком возрасте человек становится слишком стар для потрясений? И наконец, они — Бен Уолден и его жена — будут рады изучить дополнительную информацию, если я пришлю ее. Он использовал местоимение «мы».
В том первом письме я разместила ссылку на свой веб-сайт. Это я тоже сделала неспроста. Хотя я и была в жутком состоянии, когда писала письмо — как полный решимости выжить зверь, — мои мысли были ясны. Я хотела показать ему, что женщина, объявившая себя его биологической дочерью, не была сумасшедшей. Ей не нужны были его деньги. Ее публичный образ, по крайней мере, являл нормального человека в относительно здравом уме. Она была автором некоторого количества книг. Преподавала в университете Лиги плюща. Она даже могла вызвать у него чувство гордости за то, что он ее отец.
На веб-сайте было много информации обо мне. Ссылки на все мои опубликованные за долгие годы книги, эссе и рассказы. Я вела блог, который он мог почитать, если хотел. И потом на сайте были фотографии — мои фото, в частности фотография, которую он увидел бы первой, щелкнув по ссылке. На этом фото я стою за кафедрой и читаю вслух. Волосы убраны назад, я в очках — его вылитая копия. Понять очевидное не составит труда: женщина, написавшая ему письмо и перевернувшая его жизнь, утверждающая, что она его биологическая дочь, — писательница, которая всю жизнь пытается разгадать тайну своего происхождения, своей идентичности.