Записав за мной историю моих жалоб — я сбивчиво ответила на вопрос, жив мой отец или нет, — иглотерапевт попросил меня лечь спиной на узкий стол. Он поставил иголки по верхней линии плеч, на внутренней стороне запястий, на икры, щиколотки и в центре грудины. Набросив на меня легкое одеяло, он пошел к выходу, собираясь оставить меня в комнатке одну, но остановился.
— Знаете ли вы три великих духовных вопроса? — поинтересовался он.
Глаза у меня были прикрыты; после того как я их открыла, их пощипывало.
— Кто я?
Прошептав первый вопрос, я замолчала. Двух других я не помнила. Долго стояла тишина. Было слышно, как за окном кабинета по главной улице Стокбриджа с шипением ехала машина и щебетала одинокая птица.
Наконец он заговорил:
— Зачем я здесь?
Слезы катились у меня по вискам, исчезая в волосах.
Помолчав, он изрек последний вопрос:
— И как мне жить?
Мне показалось, что я пролежала на том столе много часов. На стене рядом со мной висели схемы с изображениями человеческого тела из восточной медицины. Они были похожи на замысловатые топографические карты, где главные меридианы соединяли более трехсот отдельных точек. Легкие, толстый кишечник, желудок, селезенка. Сердце, тонкий кишечник, мочевой пузырь, почки. Околосердечная сумка, желчный пузырь, печень. Тонкие линии и стрелки ныряли и извивались, создавая замысловатые узоры и каналы, которые меня одновременно сбивали с толку и успокаивали. Как я раньше жила, не умея ответить на первый и самый главный из всех вопросов: «Кто я?» Не имея ответа на него, как я вообще могла искать ответ на другие вопросы? Зачем я здесь? Огаста Фаррис в своем белом халате, родители, стыдящиеся и полные надежд, Бен Уолден и заверения в анонимности. Мне в голову пришли слова Ширли: «не ошибка прошлого». Это было испытание для меня. Как мне жить?
40
На улицах Тинека, штат Нью-Джерси, в канун Йом-Киппура людей почти не было. Мы прибыли рано и, собираясь с мыслями, пару раз объехали квартал. За этими пустынностью и тишиной — совершенно нетипичными для буднего дня — скрывалось предвкушение одного из главных праздников еврейского календаря. Мы проехали мимо большой синагоги — здесь их было несколько. К вечеру их заполнят прихожане, воздух пронзит тягучий звук шофара[59]. Будучи районом Нью-Йорк-Сити, Тинек уже давно был известен своим сплоченным еврейским населением. Здесь вырастил своих детей младший брат отца, и среди множества местных раввинов я могла насчитать как минимум двух своих двоюродных братьев. Это прибавляло моменту сюрреализма. Из всех возможных пунктов назначения именно это место, с которым я была связана непрочными узами, оказалось самым подходящим для встречи за обедом с Беном и Пилар.
Мы с Майклом припарковали машину возле «Амароне» — выбранного мной итальянского ресторана. Я немного знаю этот район. На самом деле я его совсем не знала и положилась на рекомендации местных подруг, одна из которых даже сходила в пару заведений на разведку и прислала мне фотографии. Выбор ресторана стоил мне немалого беспокойства. Нужно было место тихое, но не слишком. Не совсем пустое в обеденное время, но и не слишком людное — я не хотела, чтобы нас торопили. Да, и не слишком дорогое, но достаточно приятное, чтобы можно было расслабиться. Потом я позвонила в ресторан, попросила столик в углу — подруга указала, какой именно, — и объяснила, что мы встречаемся по особому поводу. Нет, это не день рождения и не годовщина, ничего подобного. Просто важное событие.
Я находилась в состоянии повышенной готовности. Даже с тщательно разработанным планом происходящее казалось мне безумным и невозможным, будто я вдруг попала в чей-то роман с мелодраматическим сюжетом и изображала персонажа, вместо того чтобы жить своей жизнью. Кроме того, меня волновали чисто практические проблемы: рискую ли я оттолкнуть его от себя, спросив, что он помнит из того времени? Останется ли наш разговор просто вежливой болтовней на отвлеченные темы? Насколько откровенны будем мы друг с другом? И как ко всему этому относится его жена? Я задавалась вопросом: каково это — прожить в браке пятьдесят лет, уйти на заслуженный отдых, имея троих взрослых детей, и вдруг узнать, что у твоего мужа есть еще ребенок? Из сведений в сети я поняла, что Пилар, похоже, прожила традиционную для женщины ее поколения жизнь. Жена врача. Заядлая гольфистка. Вместе с Беном они были преданными прихожанами местной церкви. Моя новость, конечно же, всколыхнула их жизнь, и тем не менее они пришли к решению, что встреча состоится. Переосмысление.
— Пора заходить, — сказал Майкл.
У нас было еще полчаса. Они тоже могли приехать пораньше. Что, если они уже там? Мне хотелось задержаться в моменте «до». У меня не было на это сил. Как я могла быть эмоционально или психологически готова к встрече с биологическим отцом, не зная до этого о его существовании? Примерно как если бы от меня, впервые надевшей коньки, ожидали тройного акселя.
— Я не готова.
Мы сидели в машине, наблюдая за входом в «Амароне». Под бордовым навесом во дворике располагались столы. Было еще довольно тепло — не по сезону. На встречу с биологическим отцом я поверх шелкового топика надела любимую кофту и вельветовые джинсы. «Мы женаты двадцать лет, — сказал Майкл, одеваясь в то утро, — и я иду знакомиться с твоим отцом».
У меня была мысль надеть что-то из папиных вещей, чтобы он был со мной. Но я не хотела, чтобы он оказался за одним столом с Беном. Не хотела, чтобы он был рядом — унылый, разбитый. Встреча с моим другим отцом казалась мне предательством моего папы. И если папа знал и всегда любил меня, что мне хорошо известно, полностью сознавая, что я не была его биологическим ребенком, то этот день был бы для него тяжелым. Если он сознательно хранил эту огромную тайну, каково было бы, откройся она сейчас, когда было уже слишком поздно что-либо обсуждать или менять? Однажды я слышала, как ясновидящая сказала, что мертвые могут наблюдать за живущими с состраданием, но без эмоций. В таком случае ресторан будет полон моих давно покойных родственников: мама, папа, тети, дяди — парящие, невидимые, бесстрастные свидетели будущей встречи.
Я следила за улицей и входом в «Амароне».
— Давай зайдем, — снова предложил Майкл.
— Не могу. — Меня будто пригвоздили к месту. — Как мне с ним поздороваться? Обнять? Пожать руку?
— Поймешь по ситуации.
— И кто оплатит счет?
— Мы оплатим.
— Тебе не кажется, что это может его оскорбить?
— Дорогая, тебе придется положиться на ход событий.
И как раз тогда — увидела до того, как поняла, кого именно, — я мельком заметила вдали медленно идущую по тротуару пожилую пару. Мужчина высокий, седовласый, в голубой рубашке и брюках цвета хаки. Он держал под локоть маленькую элегантную женщину. Это был Бен.
— Выходи из машины, — сказал Майкл.
— Не могу. Давай подождем.
— Выходи из машины, — повторил он. — Давай.
Он произнес это с любовью, но твердо, не принимая отказа, будто учил ребенка плавать или кататься на велосипеде. Для меня настал момент действовать, иначе придется пенять на себя. Я открыла дверь машины. Они увидели меня. Обратного пути не было.
Все четверо пошли навстречу друг другу. Между нами было с полдюжины шагов, не больше. И что теперь? Казалось, ничего не оставалось, как признать необычность ситуации, прожить этот момент.
— Бен, — сказала я, — здравствуйте.
Поразительно было смотреть на него и видеть свои черты. Все те гляделки, в которые я сама с собой играла в детстве, как теперь стало понятно, были об этом. Я пыталась найти истину в зеркале, смысл в собственном отражении. И вот наконец смысл был передо мной, в обличье пожилого мужчины.
Я протянула руку:
— Дани.
Он улыбнулся, вокруг глаз образовались морщинки. Мы оба раскраснелись. Майкл и Пилар теперь стояли чуть поодаль. Прохожие могли принять нас за семью.
Бен сделал неловкий шажок ко мне. Его голос был как из вещего сна. Его первые слова были:
— Можно мне вас обнять?
41
Как я и просила, нас посадили за уединенный угловой столик. Клетчатые скатерти, меню в кожаных обложках, итальянский хлеб, графинчик оливкового масла. Воду снова и снова подливали в стаканы. Мы не заглядывали в меню по крайней мере весь первый час. Меня била дрожь, я никак не могла ее унять. Аппетита не было. Я обращалась в основном к Пилар, но изо всех сил прислушивалась к разговору Бена и Майкла. Они обсуждали простые, обычные вещи. Оба служили в Корпусе мира. Оба заочно немного изучили друг друга и знали, что у них есть кое-что общее. Бен и Пилар прочитали три моих книги и теперь читали книгу Майкла об иностранной гуманитарной помощи. Мы все подготовились, будто к важному экзамену. Но я пообещала себе сказать Бену кое-что важное, и, как только появилась возможность, я вклинилась в вежливую беседу.
— Я хочу поблагодарить вас, — обратилась я к Бену. — Вам было необязательно это делать. Когда я вам написала, вы могли просто не ответить.
Он еще больше покраснел.
— Он удалил ваше письмо из ящика в ту же секунду, как только прочитал, — сказала Пилар; она говорила мелодичным голосом с сохранившимся бразильским акцентом. — Словно обжегся!
Вот они, нескончаемые дикие дни в Сан-Франциско. Многократная проверка почты. Возникающая в воображении картина, как врач где-то в Портленде открывает мое письмо. И вот я узнаю, что он его удалил. Надеялся, что все само собой рассосется.
— Потом вы написали еще раз, — продолжил Бен. — И я выудил ваше сообщение из мусорной корзины.
— Я была поражена! — Пилар повысила голос.
Только месяцы спустя я узнала, что она на самом деле сказала Бену: «Как ты мог совершить такую глупость?»
— Мне даже в голову не приходило, что у меня могут где-то быть биологические дети, — сказал Бен. — Донором я был совсем недолго. Честно говоря, окончив медицинский, я больше никогда об этом не думал.