[82]. Майкл планировал прилететь на запад и встретиться со мной прямо в Портленде. Ему было необязательно это делать, я бы справилась сама. «Я знаю, что ты справишься, — ответил он. — Но тебе нужен свидетель».
В прошлом году во время той поездки в Сан-Франциско я совершала обычные бытовые действия — резервировала столики в ресторанах, вызывала «Убер», обсуждала обложки книг, пытаясь переварить слона. В этот раз во время промотура у меня опять возникало странное ощущение, будто я нахожусь на одной стороне разделенного пополам экрана, не подпуская к себе все остальное. Это давалось мне тяжело: определение приоритетов, попытки отстраниться от того, что занимало меня больше всего. Все это требовало немалых душевных усилий и утомляло. Я размышляла над тем, как с этим справились родители, скинув груз знания о моем происхождении. Например, как маме на приеме у педиатра удавалось отвечать на вопросы о моей истории болезни, не испытывая постоянных мучений? Почему они умилялись кодаковскому рождественскому плакату, выставляя дочь напоказ как символ рождественского веселья? Каким глубоким было их отрицание — и какой ценой оно давалось, — чтобы стереть правду в порошок, лишив ее какой-либо формы и очертаний?
Колеся по стране, я старалась в эти вопросы не погружаться. Хотя в минуты покоя — в одиночестве, в самолете или в гостиничном номере — все это всплывало, как зачастую всплывают потаенные мысли. Неделями почти каждый день находясь высоко в воздухе, я смотрела вниз на плоские равнины, горные хребты, простиравшийся внизу мир, и оттуда было рукой подать до мыслей о времени и пространстве. Страна, откуда я родом, — так теперь я думала о Бене. И уже год, как жила в бурной безбрежности океана.
Я часто задумывалась, как сложилась бы жизнь, если бы родители приняли другое решение — более радикальное для места и времени, в которых они жили, — и с самого детства рассказали мне всю правду. Что, если бы я росла, зная, что папа и я не состояли в кровном родстве? Что, если бы я всегда знала, что причина, по которой я была другой внешне и по ощущению, как раз и состояла в том, что я была другой? Нетрудно нафантазировать, что так было бы лучше. Но нам никогда не узнать, что ждало бы нас в конце пути, по которому мы не пошли. Возникли бы другие трудности, другие травмы, другие сложности. Но, по крайней мере, мы преодолевали бы их вместе, одной семьей.
Когда я прилетела в Портленд, Майкл меня уже ждал. У нас было время закинуть вещи в гостиницу и успеть в находящийся неподалеку ресторан на встречу с Беном и Пилар. День стоял хмурый и дождливый, машины еле-еле тащились по Юго-Западной 5-й авеню. В этот раз я не чувствовала нервозности. Только предвкушение продолжения разговора, робко начавшегося годом раньше и переросшего во что-то уютное, хотя и необычное и даже сбивавшее с толку. У меня все еще были к Бену вопросы, и я не была уверена, что могла их задать. Я хотела узнать побольше о том, сколько раз он сдавал сперму. Дюжину раз? Пятьдесят? Если бы я знала, что он имел в виду под «недолго», я бы каким-то образом представила, сколько у меня могло быть в мире сводных братьев и сестер.
Я не знала, захочет ли Бен об этом говорить. Пилар уж точно не захочет об этом знать. Мы встретились в стейк-хаусе на тринадцатом этаже офисного здания, где были окна во всю стену с видом на центр города и на далекие, окутанные туманом Каскадные горы. Это было просторное и изысканно оформленное помещение, чувствовалось, что выбор они сделали с особым вниманием. На этот раз мы все заказали по бокалу вина, и тон был скорее праздничным, чем осторожным. Подобно играющим в салки детям, мы знали, с какими темами мы были «в домике». Мы говорили о моем промотуре, о новом фильме Майкла и, наконец, перешли к бесконечно увлекательной теме политики. Они рассказали последние новости о детях и внуках, спросили про Джейкоба, который заканчивал одиннадцатый класс. В соответствии с тщательно выверенными планами на вечер Бен и Пилар должны были прийти послушать меня в «Магазин Пауэлла», а потом забрать внука Ника к себе домой с ночевкой, чтобы Эмили, Скотт, Майкл и я могли вместе поужинать и не спешить домой.
Меня все время не покидала мысль о том, как я буду себя чувствовать перед аудиторией, рассказывая о новой книге зрителям, среди которых были мой биологический отец и сводная сестра. Папа умер до того, как я стала писателем. Он не прочитал ни одной моей книги и вообще не видел меня в контексте профессии писателя. За тридцать лет с его смерти я написала девять книг. Я читала отрывки из них перед сотнями разных зрителей по всему миру. Бессчетное число раз — при каждой новой публикации или получив особенно значимую рецензию — я с ним говорила. Папа, смотри: я написала все эти книги для тебя.
Теперь мой другой папа, мой биологический отец, будет сидеть в зале и наблюдать за мной. После нашей первой встречи Бен написал мне, что, хотя он мог претендовать лишь на генетическое отцовство, он, безусловно, гордился моими достижениями не только в карьере, но и в создании замечательной любящей семьи. Как бы я ни была благодарна за свои отношения с Беном, сердце томилось по папе. Ему ни разу не довелось пережить отцовскую гордость — kvelling[83], он бы использовал это слово на идише. Теперь Бен был частью моей взрослой жизни. Он познакомился с Джейкобом по FaceTime. Он обменивался историями с Майклом. В тот вечер он встанет в очередь, чтобы подписать книгу. Если бы родители смогли на полсекунды перенестись в будущее, в котором — когда их обоих уже не будет с нами — я буду обедать с безымянным студентом-медиком, которого для них не существовало, они бы все равно исполнили задуманное?
Я бы с удовольствием поговорила с Беном о сокровенном — задала бы неожиданные, глубокие, трудные вопросы про время его молодости, — и у меня было чувство, что он бы не отказался от сложного разговора. Но Пилар, несмотря на ее тепло, казалось, все еще мучила тревога при мысли о том, что она не знала про Бена. Он был донором спермы, и помимо троих взрослых детей, которых они вместе вырастили, у него могли быть и другие потомки. Ее вряд ли можно винить. Я не могла себе представить, что бы почувствовала, если на пороге нашего дома однажды появился бы ребенок Майкла и радикально изменил размер и форму нашей семьи.
Пока мы не торопясь пили кофе, Пилар задала вопрос, который явно не давал ей покоя:
— Так вы удалили свое имя?
Сначала я не поняла, о чем она спрашивает.
— Ну, с веб-сайта? Ancestry.com?
Я боялась поднять глаза на Майкла. Не знала, как ответить. Нет, мы не убрали мое имя с сайта Ancestry.com. Честно говоря, мы распространили информацию обо мне как можно шире и на других сайтах — 23andMe, MyHeritage, GEDmatch, — чтобы увеличить шансы найти сводных братьев и сестер.
Я была не в состоянии сказать Пилар, что мою ДНК обнаружить было нетрудно. Но и врать ей тоже не хотелось. Пока я формулировала ответ, вмешался Майкл.
— ДНК Адама Томаса там тоже пока размещена, — мягко сказал он.
— Но он заверил нас, что она доступна не всем, — сказала Пилар.
Бен лишь переводил взгляд с одного из нас на другого.
Я понимала, что мы с Майклом думаем про одно и то же. Отпустить ситуацию. ДНК Адама Томаса найти было нисколько не труднее, чем мою. Если Уолдены попросили его убрать информацию с сайта, он им не повиновался. А это означало, что биологические отпрыски Бена по-прежнему могли обнаружить таинственного двоюродного брата на сайте Ancestry.com и, обладая долей находчивости и журналистской хватки, найти Бена.
Пилар, казалось, нашла успокоение в этом ложном понятии о сохранении тайны — и Адама Томаса, и моей. Но несколько минут спустя, пока Бен и Майкл были погружены в разговор на другую тему, она наклонилась ко мне и заговорила яростным шепотом.
— Ваш папочка очень хороший, — сказала она.
Я подумала, что ослышалась. Она положила ладонь на мою руку.
— Очень хороший папочка, — повторила она.
Я понимала, что Пилар было очень тяжело подпустить меня к себе. Но среди тщательно продуманной терминологии — генетическая связь, биология, выверенные фразы — слово «папочка» было не к месту.
— Если появятся другие, — продолжала она, — вы ведь им не скажете. Будете сохранять тайну.
Полувопрос-полуутверждение. И тогда я поняла. Когда человек слишком стар для сюрпризов? Случайный выбор молодого студента-медика мог сейчас вполне перевернуть с ног на голову жизнь ушедшего на покой врача. Ведь Бен с Пилар тоже читали про зачатых с помощью донора людей, у которых обнаружились десятки сводных братьев и сестер. Уж не виделась ли им вереница белокурых розовощеких отпрысков, змеящаяся вокруг их жилого квартала? Конечно, им должно было быть страшно, даже при общении со мной.
Я рассмеялась, будто ее просьба была причудливой, и сделала большой глоток из своего бокала с вином. Слова Пилар заставили меня задуматься о Бене в роли папочки. Я представила себя на полу в уютном доме Бена и Пилар в поселке для престарелых за игрой в нарды. Представила себя в пижаме и махровом халате рано утром за чашкой кофе вместе с Беном просматривающей газету. Мы могли вместе решать кроссворды. И тут, будто царапающая виниловую пластинку игла, мысли пробуксовывали и замирали.
Бен был чудесный, заботливый человек, к которому я чувствовала большую нежность и признание. Благодаря знакомству с ним я могла собрать себя в единое целое будто из разных фрагментов — это будет приносить мне успокоение до конца жизни. Он был моя материя, моя страна. Но не мой папочка. Я сопереживала Пилар, и искренне. Она создала любящую, сплоченную семью. Я походила на ее мужа больше, чем все их собственные дети. Я видела фотографию Бена, когда он был подростком, и Джейкоб был на него очень похож. Но что, если, как я подозревала, у него были и другие дети? Разбросанные по стране женщины и мужчины пятидесяти — пятидесяти пяти лет, биологические дети Бена?