— О, ножик. Фаллическое орудие, символизирующее вторжение и проникновение.
— Отвали, ясно?
— Проблема в том, что для меня тебе потребуется что-нибудь побольше. Что-нибудь, чем можно пронзить насквозь.
Уилл закрывает глаза и вызывает в себе древние силы. Он немедленно преображается и начинает заговаривать кровь.
Парень не сводит с него глаз. Страх переходит в слабость, затем в тупую покорность.
— Сейчас ты положишь нож, откроешь кассу и дашь мне несколько бумажных портретиков королевы, которые у тебя там хранятся.
Кассир растерян. На его лице отражается борьба, заведомо проигранная. Его руки дрожат, нож наклоняется вперед, потом падает на прилавок.
— Открывай кассу.
Парень подчиняется.
— Теперь давай деньги.
Он хватает без разбора десятки и двадцатки и протягивает их через прилавок.
Слишком просто. Скучно. Уилл показывает за прилавок:
— Нажми кнопочку и открой дверь.
Парень опускает руку и нажимает на переключатель.
— Погладить тебя по руке?
Он кивает:
— Да, пожалуйста. — Рука ложится на прилавок. Веснушчатая кожа и обгрызенные ногти.
Уилл ласкает его руку, вырисовывая на коже маленькую восьмерку.
— Когда я уйду, скажешь полицейским, что вызвал их по ошибке. А когда твой босс поинтересуется у тебя, куда делись деньги, говори, что не знаешь, потому что ты и вправду не будешь знать. Но потом ты, может быть, поймешь, что они достались более достойному человеку.
Он отходит, открывает дверь. Из окна фургона Уилл с улыбкой наблюдает, как парень засовывает наушники обратно в уши, напрочь забыв о произошедшем.
Омлет
— Не приезжай сюда. Пожалуйста.
Никто из сидящих за кухонным столом не слышит мольбу Хелен, нашептываемую омлету, который она взбивает на сковородке. Ее надежно заглушает нудное бормотание «Радио Четыре».
Продолжая помешивать, Хелен думает о своей бесконечной лжи. Все началось, еще когда дети были грудничками и она рассказывала своим знакомым из Национального фонда деторождения, что переходит на смесь, потому что акушерку якобы беспокоят «проблемы с кормлением». У нее не хватало духу признаться, что даже до того, как у малышей начинали резаться первые зубы, они кусали ее до крови. Клара в этом отношении оказалась хуже Роуэна, и Хелен со стыдом говорила подругам, ратующим за грудное вскармливание, что кормит трехнедельного младенца из бутылочки.
Она знает, что Питер прав.
Знает, что у Уилла есть и связи, и талант. Как там оно называется? Заговаривание крови. Он умеет заговаривать кровь людей. Это особый гипнотический дар, проявляющийся благодаря частому потреблению крови. Но Питер понимает далеко не все. Он даже не подозревает, что играет с огнем.
Хелен вдруг замечает, что омлет уже начал подгорать, отскребает его от сковородки и выкладывает всем на тосты.
Сын смотрит на нее, он ошеломлен тем, что она делает вид, будто все нормально.
— По субботам у нас омлет, — поясняет мама. — Сегодня же суббота.
— В гостях у вампиров.
— Роуэн, хватит, — говорит Питер, в то время как омлет плюхается ему на тост.
Хелен предлагает омлета и Кларе, та кивает, чем вызывает презрительное фырканье брата.
— Мы тут с папой поговорили, — усевшись, сообщает Хелен. — Если мы хотим пройти через случившееся всей семьей, если мы хотим жить в безопасности, нам следует вести себя как обычно. Я имею в виду, люди начнут сплетничать и задавать вопросы о вчерашнем. Может быть, придут и полицейские. Хотя пока что парня даже пропавшим без вести нельзя считать, не говоря уж о… Только через двадцать четыре часа…
Она бросает выразительный взгляд на Питера, требуя поддержки.
— Мама права, — вяло подтверждает он.
Все наблюдают за Кларой, которая начала есть омлет.
— Ты стала есть яйца, — отмечает Роуэн. — Яйца снесли куры. А куры — живые существа.
Клара пожимает плечами:
— Познавательно.
— Брось, она должна нормально питаться, — вмешивается Питер.
Роуэн вспоминает легкомысленный тон отца, когда он вчера ночью перечислял знаменитых вампиров. А потом — как Клара в прошлую субботу объясняла, почему решила стать стопроцентной вегетарианкой.
— А как же речь о курином Освенциме, которую мы прослушали на прошлой неделе?
— Эти куры бегали на свободе, — пытается ослабить напряжение Хелен.
Клара резко поворачивается к брату. Ее глаза, сегодня без очков, сияют новой жизнью. Даже Роуэн вынужден признать, что она никогда еще так хорошо не выглядела. Волосы блестят, цвет кожи поздоровел, изменилась даже осанка. Обычно сестра сидела, сгорбившись и понурив голову, а теперь спина у нее прямая, как у балерины, а голова кажется воздушным шариком, наполненным гелием. Такое ощущение, что сила притяжения над ней теперь не властна в полной мере.
— И что тут такого? — спрашивает Клара.
Роуэн опускает глаза в тарелку. Он-то как раз напрочь лишился аппетита.
— Вот так, значит, оно происходит? Выпиваешь крови и отбрасываешь все свои принципы вместе с очками?
— Ей необходимо есть яйца, — вступается за дочь Хелен. — Отчасти в этом и была проблема.
— Да-да, — подхватывает Питер.
Роуэн качает головой:
— Но ей, похоже, теперь вообще все равно.
Хелен с Питером переглядываются. Нельзя отрицать, что тут Роуэн прав.
— Роуэн, прошу тебя, это очень важно. Я понимаю, на тебя многое свалилось. Но давайте все вместе постараемся помочь Кларе пережить этот приступ, — просит мать.
— Ты говоришь так, будто у нее астма.
Питера от этого тоже передернуло.
— Хелен, она выпила много крови. Наивно рассчитывать, что можно и впредь вести себя так, словно ничего не произошло.
— Да, наивно, — признает она. — Но мы все равно это сделаем. Мы будем выше случившегося. А для этого надо продолжать жить как обычно. Просто жить как обычно. Папа пойдет на работу. Вы в понедельник отправитесь в школу. Но сегодня Кларе, наверное, лучше не выходить из дому.
Клара кладет вилку на стол.
— Я пойду гулять с Евой.
— Клара, я…
— Мам, мы договорились. Если я не пойду, это вызовет подозрения.
— Да, пожалуй, — соглашается Хелен.
Роуэн хмурит брови и ест омлет. А Клара, похоже, чем-то недовольна.
— А почему мы всегда включаем «Радио Четыре», хотя никогда его не слушаем? Раздражает. Как бы доказываем, что мы — средний класс или типа того?
Роуэн не сводит глаз с незнакомого человека, вселившегося сегодня в его сестру.
— Клара, заткнись.
— Сам заткнись.
— Черт, ну неужели ты ничего не чувствуешь?
Питер вздыхает:
— Ребята, успокойтесь.
— Ты ведь все равно Харпера терпеть не мог. — Клара окидывает брата таким взглядом, будто это он ведет себя странно.
Роуэн берет вилку с ножом и тут же кладет обратно. Он ужасно не выспался, но гнев разгоняет усталость.
— Мне многие люди не нравятся. Ты готова всю деревню ради меня вырезать? Можно подать заявку? Так это работает? А то мне на днях в «Обжоре» сдачи недодали…
Хелен косится на мужа, и тот снова пытается образумить детей:
— Ребята… — Он примирительно поднимает руки, но Роуэн с Кларой сцепились уже всерьез.
— Я защищалась. Знаешь, не будь ты таким овощем, тебе жилось бы куда веселее.
— Овощем. Отлично. Спасибо, графиня Клара Трансильванская, это афоризм дня.
— Иди на хер.
— Клара! — Хелен от неожиданности льет апельсиновый сок мимо стакана.
Клара отодвигает стул, скрежеща им по полу, и вылетает из кухни, чего не делала еще ни разу в жизни.
— Все вы идите на хер.
Роуэн откидывается на стуле и смотрит на родителей:
— На этом месте она по сюжету превращается в летучую мышь?
Пропащие
Вот мы и на месте. Седьмой круг ада.
Въезжая в деревню, Уилл осматривает достопримечательности главной улицы. Выкрашенный фиолетовой краской магазин детской обуви, называется «Динь-Динь». Скучный на вид паб и опрятный маленький гастроном. Ого, а это что, секс-шоп? Да нет, всего лишь магазинчик маскарадных костюмов для убогих депрессивных некровопьющих, верящих, что поход на вечеринку в парике в стиле афро и тряпках с блестками скрасит их унылую повседневность. А для тех, кому не помогает, вон еще и аптека. Какой-то чудик в балахоне, натянув на голову капюшон, выгуливает трясущуюся собачонку. Но этого мало, чтобы нарушить царящий здесь душный уют, атмосферу тишайшей благопристойности. Уилл останавливается на светофоре, чтобы пропустить престарелую пару. Они медленно поднимают свои хрупкие ручонки в знак благодарности.
Он едет дальше, минуя одноэтажное здание, которое прячется за деревьями подальше от проезжей части, будто бы стесняется своего относительно современного облика. Клиника, как гласит вывеска. Уилл представляет себе, как его брат проводит там день за днем в окружении больных неаппетитных тел.
«Я увожу сквозь вековечный стон, — вспоминает он строки из Данте. — Я увожу к погибшим поколеньям. Входящие, оставьте упованья».[6]
А вот и она. Маленькая черно-белая табличка, почти полностью закрытая листвой каких-то буйно растущих кустов.
Орчард-лейн. Уилл сбавляет скорость, сворачивает налево и вздрагивает от солнца, висящего над крышами дорогих домов.
Тихий неподвижный мирок здесь еще тише и неподвижнее. Особняки восемнадцатого-девятнадцатого века построены раньше, чем Байрон инсценировал свою первую смерть. На подъездных дорожках стоят сверкающие и вопиюще дорогие автомобили. Кажется, будто они были сконструированы специально для того, чтобы просто торчать здесь и никуда не ездить. Можно подумать, им доставляет удовольствие лениво созерцать собственные механические души.
Одно точно, думает Уилл. Фургончик — ровесник Вудстока будет тут как бельмо на глазу.
Уилл останавливается напротив, заехав на узкую полосу газона.