Уилл касается кончиком пальца ее лба.
— Или?..
Он показывает на сердце.
Хелен слабеет от отчаяния. Одно его прикосновение, незначительный контакт кожи, и все возвращается обратно. Она вспоминает, каково это — быть с ним, быть венцом его желаний. Но собственная слабость лишь злит ее еще больше.
— Что ты делаешь? — возмущается она.
— Спасаю тебе жизнь.
— Что?!
Уилл как будто удивлен вопросом.
— Питер был прав. Это похоже на постановку. Ты как в пьесе. Играешь. Имитируешь жизнь. Неужели ты не хочешь снова ощутить истинный вкус жизни, Хелен? Неужели не хочешь, чтобы этот роскошный красный занавес упал?
Слова кружатся в сознании Хелен, она уже и сама не понимает, что делает. Как одержимая она режет хлеб. Вдруг нож соскальзывает, задевает палец. Уилл хватает ее за запястье, крепко сжимая руку. Она оказывает лишь слабое сопротивление, он кладет ее палец в рот и сосет его. Хелен закрывает глаза.
Он ее хочет.
Тот, кто ее обратил.
Восхитительное, ужасное чувство.
Хелен на мгновение сдается, забывает Клару, забывает все, кроме него. Человека, которого никогда не переставала желать.
Но глаза открываются, и она возвращается к действительности. На кухню, к понедельнику, ко всем окружающим ее вещам. К фильтру, тостеру, кофеварке. Ничего особенного в этих вещах нет, но они составляют часть только ее мира, а не его. Часть того мира, который она может потерять или спасти до полуночи. Она отталкивает Уилла, и тогда он перестает шутить, становится серьезным.
— Хелен, ты же хочешь меня. Ты будешь меня хотеть, пока я жив. — Она слышит, как он набирает полные легкие воздуха. — Ты что, не понимаешь?
— Чего не понимаю? — спрашивает она, уставившись на разделочную доску. Крошки напоминают звездную карту неведомой галактики. И они расплываются на деревянной доске.
На глазах у нее слезы.
— Ты и я, — говорит он. — Мы создали друг друга. — Он тычет пальцем себе в грудь. — Ты думаешь, я хочу быть таким? Ты не оставила мне выбора.
— Пожалуйста, — просит Хелен.
Но Уилл не слушает.
— Та ночь в Париже не отпускала меня семнадцать лет, — продолжает он. — Я бы вернулся, но приглашения не поступало. Да и все равно не смог бы я жить с серебряной медалью. Больше нет. Но, как ты понимаешь, чтобы держаться в стороне, потребовалось много жертв. Много крови. Много тонких юных шеек. Но я никак не мог напиться. И никак не мог забыть тебя. Я — это ты. Ты лоза, я вино.
Хелен пытается выровнять дыхание и собраться с силами.
— Я понимаю, — говорит она, крепче сжимая нож. — Извини. Все верно. Я правда… Я хочу твоей крови. Серьезно. Я хочу снова вкусить тебя. Ты прав. Я хочу тебя.
Уилл ошеломлен, он выглядит неожиданно уязвимым. Как бешеный пес, не подозревающий, что его сейчас усыпят.
— Ты уверена? — спрашивает он.
Хелен не уверена. Но если она собирается сделать это, откладывать больше нельзя. Момент настал.
— Уверена.
Поцелуй
Кровь стекает с запястья Уилла по руке, капая на кремовые плитки пола. Хелен в жизни не видела ничего красивее. Она бы с радостью опустилась на четвереньки и слизала капли прямо с пола, но в этом нет необходимости, потому что кровоточащее запястье находится перед ней. Уилл держит руку над ее ртом, она пьет его кровь, и это прекраснее, чем чистая родниковая вода в знойный день.
Она сосет лихорадочно, торопливо, так как знает, что рана, которую он нанес себе сам, уже потихоньку заживает. Глотая кровь, Хелен испытывает огромное облегчение, словно плотина, которую она выстраивала все эти годы, чтобы защититься от собственных чувств, разверзлась, и наслаждение потоком хлынуло сквозь нее. Уступив своему желанию, она вспоминает то, что знала всегда. Она хочет его. Она жаждет того экстаза, который дать ей может только он, она жаждет видеть, что ему так же хорошо, как и ей сейчас, и она страстно целует Уилла, раздирая клыками его язык, а он кусает ее язык, их кровь, смешиваясь, струится по подбородкам. Хелен понимает, что в любой момент может войти Клара и увидеть их вместе, но она хочет продлить удовольствие и продолжает целовать этого сладкого монстра, который был частью ее все эти годы, который тек по венам в ее теле.
Рука Уилла проникает ей под рубашку. Он прав. Она знает, что он прав.
Она — это он, а он — это она.
Касание кожи.
Слияние крови.
Прервав поцелуй, Уилл наклоняется к ее шее, вонзает клыки, блаженство переполняет Хелен, словно пустой сосуд, каким она была все это время, и она чувствует, что уже всё. Лучше уже не станет. А удовольствие несет в себе привкус смертельной удушающей тоски. Это тоска увядающих воспоминаний. Тоска смятой фотографии. Она открывает глаза и протягивает руку к хлебному ножу, направляет его горизонтально к шее Уилла.
Хелен подносит лезвие все ближе, словно смычок к скрипке, но не может заставить себя сделать это. Ей проще миллион раз убить себя, чем один раз — его, кажется, будто каждая капля ненависти, которую она испытывает к Уиллу, лишь питает любовь, озеро раскаленной лавы в недрах ее существа.
Но я должна…
Я должна…
Я…
Рука сдается и обмякает, отказываясь подчиняться велению разума. Нож падает на пол.
Уилл поднимает голову, следы ее крови на его лице напоминают боевую раскраску. Он смотрит вниз, на нож, а у Хелен сердце рвется из груди — от злости и страха: неужели она предала не только его, но и себя тоже?
Только бы Уилл заговорил.
Пусть оскорбляет ее.
Ей это необходимо. Этого требует ее кровь.
Уилл выглядит уязвленным. Взгляд у него внезапно становится как у потерянного и брошенного пятилетнего ребенка. Он прекрасно знает, что она пыталась сделать.
— Меня шантажировали. Полиция… — объясняет Хелен, надеясь услышать хоть что-нибудь в ответ.
Но он, не проронив ни слова, выходит из дома.
Хелен хочется догнать его, но ей нужно вытереть кровавые лужи на кухне, пока никто их не увидел.
Она берет бумажные полотенца из-под раковины и отматывает чуть ли не половину рулона. Когда она начинает вытирать пол, кровь окрашивает и размягчает бумагу. Хелен содрогается от рыданий, по щекам ее ручьями льются слезы.
Уилл в это время на четвереньках ползает по фургону, отчаянно пытаясь найти самое ценное, что у него есть.
Абсолютное совершенство, мечту о той ночи из далекого прошлого.
Сейчас ему крайне необходимо испить Хелен, какой она была раньше. До того, как семнадцать лет лжи и лицемерия изменили ее вкус.
Он с облегчением замечает спальный мешок и протягивает к нему руку. Но облегчение длится недолго — он залезает внутрь мешка, но нащупывает лишь мягкую ткань.
Он в ярости оглядывается.
Обувная коробка открыта. Рядом на полу валяется письмо, словно кем-то оброненное. И фотография. На ней четырехлетний Роуэн.
Уилл поднимает карточку и смотрит малышу в глаза. Любой другой увидел бы в них невинность, но Уилл Рэдли и не знает, что это такое.
Нет, когда в глаза Роуэна смотрит Уилл Рэдли, он видит избалованного мальчишку, маменькиного сыночка, вооружившегося, помимо прочего, своей трогательной улыбочкой, чтобы отвоевать любовь матери.
Да, ты у нас точно маменькин сынок.
Уилл дико хохочет и все не умолкает, хотя ему уже не смешно.
Возможно, Роуэн прямо сейчас вкушает мечту, которая ему не принадлежит.
Уилл выползает из фургона на четвереньках, как пес. Он бежит вверх по Орчард-лейн, мимо фонаря, даже не обращая внимания на запах крови Джереда Коупленда, доносящийся откуда-то из кустов на обочине. Он подпрыгивает, поднимается в воздух, следя за своей тенью, скользящей по крыше дома, а потом стремглав уносится в Тёрск.
«Лиса и корона»
Питер заперся в своей машине и наблюдает за парочками, заходящими в «Лису и корону». Кажется, что все они очень довольны своей жизнью. Они посвящают досуг культурным мероприятиям, загородным прогулкам и джазовым вечерам. Если бы он только был нормальным человеком и мог перестать желать большего.
Он знает, что она там, сидит одна за столиком, качает головой в такт мелодии, которую играют лысеющие джазмены-любители, и наверняка уже начинает подозревать, что он ее продинамил.
Питер слышит трубачей, и ему из-за этого становится как-то не по себе.
Я женат. Я люблю свою жену. Я женат. Я люблю свою жену…
— Хелен, — сказал ей Питер перед выходом. — Я ухожу.
Она как будто и не услышала. Стояла к нему спиной и смотрела в ящик с ножами. И он обрадовался, что жена не обернулась и не поинтересовалась, зачем это он надел свою лучшую рубашку.
— А, хорошо, — равнодушно ответила Хелен.
— Приезжает врачебная комиссия, я тебе рассказывал.
— Да-да, — встрепенулась она после затянувшейся паузы. — Конечно.
— Надеюсь, около десяти буду дома.
Хелен промолчала, и Питер был даже несколько разочарован, что она ничего не заподозрила.
— Люблю тебя, — виновато сказал он.
— Да. Пока.
На «люблю тебя» она, как всегда, не отреагировала.
Но когда-то она была от него без ума. Они так любили друг друга, что превратили Клэпхем, каким он был еще до джентрификации, в самое романтичное место на свете. Серые дождливые улицы южного Лондона тихонько пели от любви. Ни Венеция, ни Париж не были им нужны. Но что-то произошло. Она что-то утратила. Питер это осознавал, но не понимал, как восполнить ее потерю.
На стоянку заворачивает очередная машина, в которой приехала еще одна парочка. В женщине он узнает знакомую Хелен. Это Джессика Газеридж, она делает открытки. Точно, и литературный кружок еще посещает. Но лично знакомы они не были. Просто Хелен однажды указала ему на нее в толпе на рождественском рынке в Йорке. Очень маловероятно, что она тоже узнает Питера, но все же это дополнительный повод для беспокойства, увеличивающий риск. Он слегка сползает по сиденью, когда чета Газеридж выходит из машины. Но они направляются к пабу, даже не глянув в его сторону.