сборнике — «Нацугуса» (1898) — уже чувствуется веяние реалистической поэзии природы. Характерно, что появление этой новой нотки связано у него с летним пребыванием на родине, в деревне у сестры. Вскоре, в следующем же, 1899 г. жизненные условия заставляют его на двадцать восьмом году жизни покинуть столицу и переселиться в родную провинцию, в городок Коморо, где он получает место учителя местной школы. С этого момента начинается продолжающаяся около семи лет «полоса успокоения» от бурь мятежной юности. Писатель живет мирной жизнью среди любимой им горной природы, окруженный простыми людьми; обзаводится семьей, много работает: заканчивает новый сборник стихов — «Ракубай-сю» («Опавшая слива»), изданный в 1900 г., в котором реалистическая струя еще заметнее, и в том же году начинает свои «Очерки реки Тикума». В них он запечатлевает окружающую его дикую горную природу и простую жизнь среди нее. Написанные с большой теплотой, эти «Очерки» послужили как бы первой пробой сил автора — прозаика-реалиста. «Очерки» долго лежали у автора и увидели свет только в 1911 г. Они вошли в историю новой японской литературы не только как одно из прекрасных произведений Тосона, но и как один из лучших образцов художественного очерка.
Интересно отметить, что переход Тосона к реалистическому мироощущению связан у него с большим влиянием «Казаков» Толстого, которыми он, по его собственным словам, тогда зачитывался. Он сам позднее признавался: «Когда я выходил на возвышенность над берегом Тикума, предо мной вставали образы персонажей Толстого, и бывало, что мои думы улетали туда, к незнакомому мне Кавказу».
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Все женщины дома Хасимото были на кухне — готовили обед. Одних работников шестеро, начиная от старшего приказчика и кончая мальчиком на побегушках, а тут еще гости из Токио. Хозяйка дома о-Танэ стряпала сама. Ей помогали дочь и служанка. Нелегкое дело стряпать на такую семью, но она привыкла, живя долгие годы в деревне.
Рядом с кухней находилась просторная столовая с чисто вымытым полом. Сверкающий лаком буфет занимал почти всю стену, посредине был сложен очаг, над которым висела прикрепленная к потолку жердь с крюком на конце. В очаге даже летом горел огонь, на котором доваривались кушанья, приготовленные на кухне. Эту большую комнату, старомодно обставленную, освещало небольшое окно. В раздвинутые сёдзи был виден клочок голубого неба.
Старик в широких штанах внес на кухню бадью ледяной воды из колодца, что на заднем дворе. Не так давно он отдал всю свою землю детям и теперь прислуживал в доме Хасимото: носил воду, огородничал.
Наконец обед был готов.
— Послушай, о-Хару, куда это сгинул Сёта? — спросила о-Танэ служанку.
О-Танэ жила когда-то с мужем в Токио, там у них родилась дочь, но жизнь вдалеке от столицы давала о себе знать: нет-нет и срывалось у нее с языка местное словечко.
— Молодой хозяин пошел к Ямасэ! — зардевшись, отвечала о-Хару. Ей недавно исполнилось семнадцать лет, и она то и дело краснела.
— Видать, допоздна там засидится, — предположила о-Танэ. — Это не первый раз. Пойдет туда и застрянет. Ты его дзэн не подавай, — сказала она дочери.
Когда столики были расставлены и накрыты — сначала для хозяина и гостей, потом для работников, — мать любовно оглядела дочку, чье личико было прекрасно, как у фарфоровой куклы, и послала ее к гостям.
О-Сэн была стройная, красивая девушка, ростом выше матери. Ей пора было замуж, но в детстве она тяжело болела и до сего времени умом была совершенный ребенок. Ей, видно, суждено было провести жизнь под родительским кровом. Мать очень любила и жалела ее: говорила с ней ласково, ровно, выбирая самые простые слова; она и к ходившей за ней служанке относилась не так, как к другим слугам. Когда причесывали о-Сэн, делали прическу и о-Хару. Этой о-Хару даже спать позволялось в одной комнате с о-Сэн — только бы у девушки была подруга.
Гостей было двое: Санкити, младший брат о-Танэ, и сын одного токийского знакомого Наоки. Оба приехали к Хасимото на каникулы. Наоки еще учился в школе. Здесь была родина его отца и матери, и он впервые так далеко путешествовал. К Санкити этот юнец относился с глубоким почтением и называл его не иначе, как «ни-сан» — «мой старший брат».
— Для наших гостей столовая с очагом в диковинку, вот я и накрыла здесь, — сказала о-Танэ мужу, когда он сел за свой столик.
Рядом со столиком хозяина стояли накрытые по-старинному столики для Наоки и Санкити.
— А где Сёта? — спросил Тацуо у жены. Судя по тону, он был недоволен отсутствием сына.
— Он пошел к Ямасэ. Там он, верно, и пообедает, — ответила о-Танэ.
Здесь же, в столовой, были расставлены столики для работников. Осторожно, чтобы не обеспокоить хозяина и хозяйку, прошли на свои места старший приказчик Ка-сукэ, чье лицо выражало величайшее почтение к дому, и молодой Косаку. За ними расселись и остальные. Их отцы и деды служили дому Хасимото, и отношения между хозяевами и слугами давно стали отношениями членов одной семьи.
Вошел старик крестьянин, работающий на огороде. Вытерев ноги, он почтительно остановился в дверях.
— Ну что же ты, входи, — ласково позвал его Тацуо. Старик несколько раз поклонился и, получив чашку риса, сел за столик.
Все принялись за еду. Прислуживала за обедом о-Хару. Жужжали мухи, но на них не обращали внимания.
— Смотри, Санкити, этот дом, деревенские кушанья — все как в детстве, — улыбнулась брату о-Танэ. — Я буду кормить вас с Наоки самыми вкусными вещами. Ты любил красные бататы, помнишь? Я непременно угощу ими тебя.
Скоро разговор стал общим, все оживились.
Когда о-Танэ выходила замуж, Санкити был еще совсем ребенком. Они жили тогда в большом отцовском доме. В ту пору еще жива была бабушка. Потом старый дом сгорел. Все братья о-Танэ перебрались в Токио, и вот теперь здесь, в глуши, из всей семьи жила только она одна. Как радовалась о-Танэ сегодня! Ведь она так давно не видела брата.
— Знаешь, — обратилась она к о-Хару, — мы с твоим хозяином жили еще в Токио, когда Санкити пошел учиться. Тогда он около года жил у нас. Совсем был мальчишка. А теперь смотри какой молодец. Настоящий мужчина.
После обеда хозяин и все остальные, согласно старинному обычаю, вымыли свою посуду, вытерли чашки и хаси, накрыли их полотенцами и один за другим чинно поднялись со своих мест.
О-Танэ повела Санкити осматривать дом.
— Видишь, Санкити, — говорила она, радостно глядя на брата, — это моя комната. Ее пристроили, когда мы с Тацуо поженились.
Они вошли в небольшую каморку, примыкавшую к гостиной. В ней стояли туалетный столик, комод, низенькие плетеные скамейки. На фусума висели стихи, сочиненные дальним родственником покойной бабушки Хасимото.
— Бабушка сказала, что мне нельзя без отдельной комнаты. Где-то ведь надо причесать волосы, привести себя в порядок. Вот она и распорядилась сделать эту пристройку. Она была такая добрая!
— А ты была такая молодая, — улыбнулся Санкити.
— Да, да — засмеялась о-Танэ. — Только подумай, ведь я была моложе о-Сэн, когда выходила замуж.
За стеной слышалось монотонное постукивание: это работники толкли в ступках лекарства. Сквозь раздвинутые сёдзи было видно, как провизоры и подмастерья трудятся на благо дома Хасимото. Лекарства составлялись по секретным рецептам, которые передавались в семье из поколения в поколение. Временами из-за стены раздавался громкий смех.
— Опять Касукэ всех смешит, — улыбнулась о-Танэ.
Они вышли во двор. Внимание Санкити привлекла массивная вывеска «Лекарства» над входом в лавку. За лавкой находилась пристройка, выходящая окнами во двор.
— Какие уютные комнатки! Как все-таки хорошо жить по-деревенски, — сказал Санкити, оглядывая дом, двор и сад.
— Вот вы с Наоки и будете здесь жить. Делайте, что хотите, читайте, валяйтесь, отдыхайте.
— После токийской жары, дорогая сестренка, здесь у вас забываешь, что лето в разгаре.
— Эти комнаты для гостей. Изредка в них останавливаются возчики. Но по большей части они стоят пустые.
Они снова вышли во двор. Санкити осмотрел курятник, тутовые деревья, за которыми в свободное время ухаживал Сёта. Наконец вышли к задней калитке.
Склон холма за домом был весь возделан — участки террасами поднимались вверх. Даже клочок земли на самом верху был тщательно обработан.
Поднявшись по каменным ступеням, брат и сестра оказались под шатром, сплетенным из виноградных лоз. Внизу журчал ручей, ветерок приносил прохладу и запах лилий. Поодаль виднелся большой амбар, освещенный ярким солнцем. О-Танэ и Санкити остановились, над головами у них на решетках дозревали груши.
— Я поднимаюсь чуть свет и так же, как сейчас мы с тобой, обхожу все хозяйство, — сказала о-Танэ, взглянув на брата. — Теперь-то я совсем здорова, а то, бывало, день-деньской не встаю с постели.
— Что с тобой, сестра? Ты больна? — встревожился Санкити.
— Да, милый. У меня неизлечимая болезнь. То схватит, а то, глядишь, и отпустит.
— Какая болезнь? — спросил брат.
О-Танэ ничего не ответила и, словно припомнив что-то, быстро пошла вперед.
— Не будем говорить о моей болезни. Пойдем, я покажу тебе огород, там все посажено моими руками. Овощи в этом году, слава богу, хорошо уродились.
Санкити последовал за сестрой вверх по склону. Вскоре они очутились у тщательно возделанных грядок, где ровными рядами росли лук и бобы. Пройдя под навесом, на котором зрели тыквы, Санкити и о-Танэ оказались на самом верху. Здесь тоже были разбиты грядки. Возле одной на корточках копошился старик крестьянин. С холма был виден сад, в его зелени весело вилась тропинка. Внизу, в долине, раскинулся городок.
— Знаешь, Санкити, — любуясь открывшимся видом, сказала о-Танэ, — за все время, что я живу в доме Хасимото, я ни разу не была в Кисо. Даже за ворота дома не выходила. Тебе это, наверно, странно, да, Санкити? Видишь ли, в город за покупками ездят подмастерья или служанка. Они хорошо справляются с поручениями, особенно Касукэ. Вот я и не выхожу никуда. Ты не удивляйся, замужняя женщина не должна покидать свой дом...