— А я не узнал Ниси, пока он не подошел ко мне и не заговорил, — улыбаясь, перебил приятеля В-кун. — Он ведь фамилию переменил. Да и усы вон какие вырастил. Совсем стал другой, разве тут узнаешь. Мы как раз сидели с С-куном, ожидая одного юриста, ну и, как водится, злословили — что за правовед к нам явится.
— Знаешь, что они сделали? — засмеялся Ниси. — Меня сюда послала префектура, чтобы проверить, как обстоит дело с кооперацией. Так они взяли и без меня написали обо всем и послали в префектуру, чтобы ревизору делать было нечего. Поставили меня в глупое положение. С ними надо ухо держать востро.
Стряхнув пепел с папиросы, Ниси с нескрываемым удивлением оглядел убогую комнату, в которой жил и работал его приятель. Потом внимательно посмотрел на Санкити, точно хотел спросить, для чего это он решил похоронить себя в такой глуши. Трехлетняя жизнь в провинции действительно наложила отпечаток на внешний вид и манеры Санкити.
,— Ты не замерз, В-кун? — обратился Ниси к журналисту и поежился. — Надень-ка пальто. Однако, прохладно у тебя в кабинете.
О-Юки внесла горячий чай. Ниси протянул Санкити книгу.
— Коидзуми-кун! Ты, верно, еще не читал этой книги. Я на днях зашел к Накамура, попросил что-нибудь почитать в дорогу. Он мне предложил эту книгу. Я начал ее читать, дошел до места, заложенного открыткой. Дальше не успел. Но это любопытно... Дарю тебе ее вместе с открыткой.
— А у меня так много работы, что нет времени читать, — сказал журналист, разглядывая книгу. — Уехать бы куда-нибудь подальше в глушь, захватить с собой книг побольше, вот бы славно было!
Ниси посмотрел на журналиста. Тот вздохнул и обратился к хозяину:
— Санкити-сан! У вас не бывает такого чувства, когда вы работаете, будто вы своим трудом отдаете природе долг?.. Это ощущение долга заставляет меня постоянно работать. Иначе совесть замучит. Берусь за всякое дело. А удовлетворения никакого. Бегаю день-деньской со всякими заданиями для газеты. Но какой во всем этом толк?
— Газетчикам в голову всякие вздорные мысли лезут, — не без ехидства заметил Ниси. — Брось ты эту работу в газете!
— А, все равно, — махнул рукой журналист. — Было время, когда я работал не ради хлеба насущного. Но и тогда не чувствовал радости от труда. Ну, скажем, стану я теперь учителем. Что изменится? Мне уж, видно, суждено вечно трудиться в поте лица, чтобы исполнить долг и не знать от труда удовлетворения.
— Ну, брат, это в тебе тщеславие говорит. Хотя тщеславие, если оно верно направлено, как у тебя, например, вещь неплохая, — засмеялся Ниси.
— Может быть, может быть, — пожал плечами журналист. — Но против природы идти нельзя. Можно причинить непоправимый вред. Насилие над естеством ведет к смерти. Но так не хочется подчиняться этому самому естеству. А ничего не поделаешь: человек не знает ни минуты покоя из-за его велений. Как бы мне освободиться от этого сознания долга, бросить вообще всякую работу. Хочешь читать — читай, хочешь спать — спи.
— На меня тоже иногда находит такое, — признался Ниси. — Я только не хотел говорить об этом Санкити: он ведь видит в труде смысл и цель жизни. Я давно это в нем заметил.
— Да, жизнь неумолима и безжалостна, — сказал журналист.
— А знаешь, В-кун, — продолжал Ниси, — по-моему, только женщины способны по-настоящему ничего не делать. Они даже читают только ради удовольствия. Натура мужчины иная. Он и в чтении видит пользу. Его жизнь — постоянный, непрерывный труд... Как это грустно. Золя говорил: удел мужчины жить, любить и трудиться. Печальный удел.
— А вам не скучно здесь жить, Коидзуми-сан? — обратился журналист к Санкити.
— О-о, Санкити — другое дело! У него есть жена, — пошутил Ниси.
Санкити горько усмехнулся шутке друга.
— Ну, не скажите! — возразил журналист. — Бывает, что и с женой невесело. А то стал бы я до сих пор жить холостяком, стряпать себе обед на скорую руку в редакции?
Ниси, видимо, был неприятен разговор, и он дал ему иное направление.
— Да, мужчина должен работать, А если подумать, в этом нет никакого смысла. У природы одна цель — продолжение рода, размножение...
— Работать человека вынуждают обстоятельства, — вставил журналист. — Нельзя, значит, жить подобно птицам небесным. Они вот не сеют, не жнут, а знай себе порхают беззаботно с ветки на ветку. Да песни поют.
— Песня у птицы — все равно что у нас работа. Самец песней зазывает самку. Так и у людей: хорошо поешь — и жена хорошая... Впрочем, теперь, когда людей на земле так много, размножение перестало быть главной целью человечества.
— Плохо то, что жизнь наша очень похожа на унылый, однообразный сон.
— Скоро такой будет жизнь всех японцев.
Санкити слушал приятелей молча. В-кун замолчал и взглядом, полным страдания, посмотрел на Ниси. Все трое задумались, пуская к потолку дым.
На пороге комнаты остановилась о-Фуса.
— Иди сюда, Футтян, — ласково позвал девочку Ниси.
О-Фуса застеснялась и спряталась за юбку матери. О-Юки взяла ее за руку и подвела к столу. Гости стали протягивать девочке конфеты.
— Скажи спасибо. Это она от смущения молчит, — улыбнулась о-Юки.
Ниси уже несколько раз доставал карманные часы.
— Ты долго пробудешь в наших краях? — спросил друга Санкити. — Может, останешься у нас ночевать?
— Не могу, большое спасибо, — ответил Ниси. — Я должен успеть на четырехчасовой поезд. Сегодня в Токио в мою честь устраивают обед. Хотя должен вам сказать, меня это отнюдь не радует. Придется пить сакэ. А у меня завтра лекция.
— Посиди еще немного.
— Ваши часы отстают, — сказал Ниси. Он вынул еще раз свои и сверил их с часами, висевшими в другой комнате. — И сильно.
О-Юки принесла пиво и кое-какую закуску.
— Уж не обессудьте, чем богаты, тем и рады, — говорила она, расставляя деревенские кушанья. Санкити, радуясь приезду друзей, от всей души угощал их.
— Большое спасибо, все очень хорошо, — говорил Ниси. — Пить я, как и раньше, почти не пью. А вот поем с удовольствием. Вы уж извините, я без всяких церемоний начинаю. Мне действительно надо спешить.
Санкити налил пиво Ниси и В-куну.
— А вы долго собираетесь жить в Нагано? — спросил он журналиста.
— Годик еще поработаю. А там, наверное, переберусь в Токио. Уж больно тоскливо здесь. И поговорить не с кем. Ничего интересного в провинции Синано я не нашел.
Ниси с удовольствием ел кушанья, поданные о-Юки. Особенно ему понравились соленые грибы, которые зовутся в простонародье «бычьи лбы».
— Знаете, что со мной было, когда мы проезжали тоннель? — сказал он. — До Усуи все было прекрасно. А как въехали в тоннель, такая вдруг меня взяла тоска. Я думаю, нет человека, который бы не чувствовал того же, проезжая через него. Как, по-твоему, В-кун? А вы, Коидзуми-сан, не испытываете в тоннеле тоски, когда случается ехать в Токио?
С печалью в сердце шел Санкити провожать приятелей. Народу на станции было много. Крестьяне, греющие за пазухой руки, торговцы в подбитых шелковой ватой шапках, няньки с непокрытыми седыми головами. Перешли линию, поднялись на платформу, куда должен был подойти поезд.
Ниси и Санкити закурили.
— Погоди, дай вспомнить, когда мы познакомились, — обратился журналист к Ниси. — Это было в тот год, когда ты поступил в университет. А я только начинал газетную деятельность. Мне было всего двадцать лет. Помню, как серьезно я тогда рассуждал о политике.
— Теперь ты, должно быть, в политике специалист! А признайся, друг, что ты и сейчас понимаешь в ней не больше, чем тогда?
Журналист, засунув руки в карманы желтого пальто, весело расхохотался. Но потом как-то весь поник и, посмотрев на друга, сказал:
— Да, сильно ты с тех пор изменился.
Ниси ответил ему молчаливым взглядом. Санкити прохаживался по перрону. Вдали ясно виднелась гора Асама, вершина которой уже была выбелена первым снегом.
— Холодно! — ежась, проговорил Ниси. — В вагоне я закоченею.
— Давайте немного походим, — предложил Санкити.
— Давайте. Может, немножко согреемся, — ответил Ниси и, оглядевшись кругом, сказал: — Именно такими я и представлял себе эти места.
— Вон видите там, вдали, лиловая с пепельным оттенком гряда гор, — сказал Санкити. — Это хребет Яцугата-кэ. А за ними красновато-желтая цепь гор. У подножья этой цепи течет Тикума.
— А что, горы всегда кажутся лиловыми? Или только когда осенью побуреет трава?
— Нет, не всегда. Сегодня в воздухе много влаги, вот они и кажутся темными.
— Это тот самый хребет Яцугатакэ, что тянется на границе провинции Коею? Ведь это моя родина!
— Ты разве из Коею? — спросил его Ниси.
— Я там родился и вырос... Смотрю я сейчас на эти горы, и такими они мне кажутся родными. — В голосе журналиста послышались теплые нотки.
Все трое посмотрели в сторону гор.
— Да, Коидзуми-кун! — как будто вспомнив что-то, сказал Ниси. — Так ответь ты мне, пожалуйста, долго ты еще намерен жить в этой глуши, подобно отшельнику? Во всей Японии, по-моему, нечего так глубоко изучать.
Санкити промолчал, не зная, что ответить.
— Но и занятие газетчика, — продолжал Ниси, — не вызывает у меня восторга.
— Ладно, пусть ты не любишь профессию газетчика, но зачем же надо мной смеяться?.. — улыбнулся журналист.
— Нет ничего хуже работы в газете, — воскликнул Ниси. — Чтобы написать статью, нужно прочитать много-много книг. А что такое книги? Сколько их ни читай, ничему они не научат. Так что вы никогда мне не докажете, что это стоящее занятие. Чем быстрее с этим покончить, тем лучше.
— Тебе легко рассуждать... А мне что делать? Другой профессии у меня нет. Выходит, придется до конца дней оставаться журналистом. Это как неудачный брак, — сказал В-кун и зашагал по платформе.
Дул холодный, пронизывающий ветер. В руках журналиста поскрипывал портфель красной кожи.
Подошел поезд. Чиновник и журналист попрощались с Санкити и вошли в вагон второго класса. Пассажиров в нем оказалось немного.